Гусман де Альфараче. Часть вторая - Матео Алеман

Ни один меч не имеет такого тонкого и опасного острия, как жало клеветы и оговора, особливо в устах тирана; а когда он избирает жертвой законное право бедняка, могущество его неодолимо и поражает тем верней, чем меньше тот остерегается. Дело мое было простое и ясное — его сделали темным и путаным. И в городе и в предместьях все знали, что я прав, знал об этом и судья, ибо располагал всеми доказательствами. Все так: тем не менее не он, а ты олух, потому что беден, не имеешь заступников; никто тебе не поверит и даже слушать тебя не станет. С такой тяжбой нечего ходить в суд человеческий: неси ее к высшему судье; только у него найдешь правду и узришь ее лицо; там не понадобятся тебе ни могучие покровители, ни писания приказных, ни речи законников, ни судейская кривда. Правосудие было для моих врагов игрой, и я узнал, что такое ловкость рук.

Меня наказали плетьми как ругателя, клеветника и лжеца. Я потратил деньги, лишился последнего добра, меня заковали в кандалы и бросили в тюрьму. Я выслушивал гнусные оскорбления, которых не заслужил, мне же не давали и рта раскрыть. А когда я задумал ответить оскорбителям письменно, то, видя, как обернулось дело, стряпчий куда-то пропал, ходатай исчез, адвокат как в воду канул, и я остался без всякой защиты в лапах у подьячего. Только одно утешение и было у меня: все жители в один голос твердили, что со мной обошлись не по справедливости, и я успокоил себя тем, что придет тот страшный и грозный день, когда сильный проклянет свою власть, ибо ее проклял бог. Неправедно нажитое впрок не пойдет и сгинет, едва доставшись наследникам; души детей и внуков не во власти богача, и никакие ухищрения ни на волос не изменят небесную волю и ей не помешают. Истинно говорю вам, что так будет. Ибо все, чем вы владеете, — это добро бедняков, отнятое разбоем и охраняемое беззаконием. Ты возразишь мне, пожалуй: «Ну, тем временем дай-ка денег взаймы, верну в день Страшного суда!» Видимо, ты думаешь, что ждать долго, а может, и вовсе не дождешься? «Не знаю». Зато я знаю, что срок этот вскоре покажется тебе короче самого краткого мига и ты удивишься: «Я только что проснулся, встал с кровати — и уже ночь». Ты мог бы сказать другое: «Э, да ведь и вы, ваша милость, не пахали, не сеяли, а вроде как бы нашли добро на улице, добыв его известными проделками, когда служили у посла!» Что же из того? Разве это основание, чтобы отнять у меня нажитое? Говоря так, ты рискуешь поймать самого себя на слове: ведь ты приравнял мою добычу к заработку падшей женщины; согласись, что доход ее законный, хотя сделка сама по себе непозволительна. И ты по совести обязан заплатить ей, если воспользовался ее услугами, а она из корысти согласилась на это.

Более того: и у разбойника с большой дороги нельзя силой отнять награбленное золото в отместку за погубленные души, — ты ему не судья, и никто не давал тебе права отбирать у него в свою пользу то, что он отнял у других; он ограбил тех, а ты ограбишь его и станешь ничем не лучше. Верь истинному слову, я правду говорю. Да что толку долбить одно и то же? «Звать меня Перо Гарсия»[86] — и ни с места! Если все станут резать правду-матку и мстить обидчикам, то в больницах не хватит места для увечных. Что ж такого? Я знаю одно: лучше пойти на небо без одного глаза, чем в преисподнюю с обоими. Святой Варфоломей предпочел нести за плечами свою содранную кожу, нежели сойти здравым и невредимым в геенну огненную; святой Лаврентий почел за лучшее гореть здесь, нежели там. Да не всем же быть святыми Варфоломеями или Лаврентиями! Только бы душу спасти — с нас и того довольно. «Я бы очень хотел спастись». Еще бы! Кто обрел спасение, достиг немалого. Но для этого и надобно многое. Ведь ты ни за что не спасешься, если будешь цепляться за краденое добро, которое мог бы отдать тому, кого ограбил, но не отдал, а завещал своим наследникам, обездолив настоящего владельца. И не трудись понапрасну, не тщись оглушить нас лживым суесловием: по истинной божеской вере так быть должно, а все прочее — лукавые козни сатаны. Горе тому, кто ради суетной роскоши и мирского могущества, ради детей своих и внуков, забыв правду и махнув рукой на закон, натаскает полный дом золота, а себя осудит на вечные муки. Я не шучу; и ты не шути, ибо очень скоро тебе будет не до шуток. Беру тебя в свидетели моей правоты; ведь, может статься, дни твои сочтены и всей жизни едва хватит, чтобы дочитать эту страницу, которая, по-твоему, наполнена вздором. Скоро ты узнаешь правду. И не надейся на то, что приносил богатые дары церкви и воздвиг часовню на украденные у меня деньги: осужденному на вечные муки не помогут никакие молебствия, пусть их служит хоть сам святой Григорий. Когда приговор вынесен, молиться поздно.

О господи, прости мои прегрешенья! Ведь эдак я вконец надоем тебе, дорогой читатель, ибо ты ищешь в книге не проповедей и наставлений, а средства от бессонницы и приятной забавы в часы досуга! Не знаю, как и оправдаться перед тобой: снова я поддался искушению читать рацеи; сослаться разве на пример пьяницы, который что ни заработает, все несет в кабак. Так и я: что ни попадет мне под руку, всякий кирпичик я подбираю и складываю вместе с другими. Короче говоря, если то, что здесь написано, пришлось тебе по сердцу, значит, оно написано хорошо; а если нет — не перечитывай, да и дальше не читай: будет все то же самое, те же заросли и дебри. А не то садись за стол и пиши сам, а я обещаю терпеливо прочесть все, что ты напишешь.

В заключение скажу одно: когда злой рок преследует человека, не помогут ему ни усердные хлопоты, ни мудрые советы. Видишь, что получилось со мной: пошел по шерсть, а воротился стриженый.

ГЛАВА III

Выйдя из тюрьмы, Гусман выигрывает в карты много денег и бежит с добычей в Милан

Я вырвался из тюрьмы, словно из преисподней. Прибавить к этому нечего; яснее не скажешь, ибо это сущий ад на земле. Я вынес оттуда неутолимую жажду свободы, — и всякий меня поймет: кто был лишен ее столь несправедливо, имеет основания опасаться самого худшего, ибо врагам ничего не стоит совершить над ним новое насилие, если прежнее сошло с рук.

Иной раз думаешь, что бог, видно, дремлет. А все же гнева его боятся и боялись даже те, кому слово божье неведомо. Когда Эзоп спросил Хилона: «Что делает бог? Чем он занят?» — тот отвечал: «Он возвышает смиренных и поражает гордецов». Я дурной человек, и раз господь попустил наказать меня, значит, было за что. Неужели праведный судья, человек ученый и благочестивый, пойдет на преступление и запятнает себя пристрастием, лихоимством или трусостью? Пусть же сам за себя отвечает; все мы предстанем пред высшим судией, а потому не хочу ни осуждать судейских, ни думать о них.

Меня славно проучили; я был так напуган и так сильно ожегся на этом кипятке, что с тех пор боюсь и холодной воды. Я никоим образом не хотел больше попасть ни в Торрон, ни в другую тюрьму и обходил их за версту; меня не так страшило лишение свободы, как незаслуженные обиды, которые приходится терпеть арестанту. Стоило мне увидеть кнут возчика, как я вспоминал плеть пристава. Отныне я решил, что лучше потеряю все имущество, а в суд не пойду, разве что насильно потащат.

То же самое советовал я одному приятелю, которому довелось иметь дело с тюремным начальством по поводу похищенного у него камзола. В Торрон привели некоего местного жителя, купившего на базаре этот камзол. Настоящий его владелец, мой приятель, не обвинял арестованного в краже, а только хотел узнать имя человека, у которого тот купил камзол, ибо заодно с этой вещью было похищено много других. Я же уговаривал ограбленного друга: «Бросьте это дело. Берите скорей камзол и не ходите сюда больше, не треплите понапрасну плащ: вас обдерут как липку, вы останетесь без камзола да заодно лишитесь и плаща — все заберут себе судейские». Он не послушался моего совета и решил подавать жалобу и судиться, так как стряпчий и адвокат утверждали, что он выиграет тяжбу.

Разбирательство тянулось больше двух недель; арестованный доказал свою невиновность, и его выпустили на все четыре стороны, а приятель мой остался ни с чем, каясь в своем упрямстве и потерпев изрядные убытки; и камзола он не получил, и плащ продал, да заодно лишился и колета.

Не советую и думать о суде, коли можно его избежать; тяжба — та же сеть: вяжи да вяжи петли, одна цепляется за другую, и конца им не будет, покуда сам не бросишь. Пусть ходят в суд, да и то лишь по важным делам, люди богатые и сановные, им и карты в руки, уж они-то найдут, что кинуть судейским, за что будет им и почет и уважение: у кого есть деньги, тот их не потеряет; а мы с тобой из-за пяти реалов просудим пятнадцать, да подбрось еще сотню за потерянное время, а высудить ничего не высудим, кроме тысячи огорчений, да наживем столько же врагов. Еще того хуже — связаться с тем, кто сильней тебя. Бедному человеку тягаться с богатым — все равно что на льва или медведя с голыми руками ходить. Правда, известны случаи, когда человеку удавалось осилить зверя, но это случайность либо чудо. Худые те шутки, за которые надо расплачиваться боками. Или тебе неведомо, что богатый может и солнце в полночь на небо вызвать, и бесов именем Вельзевула изгнать?[87]