Гусман де Альфараче. Часть вторая - Матео Алеман

Как говаривала сеньора донья… как бишь ее?

«Я от природы женщина честная; но нужда велит жить не так, как хочется».

«Полноте, голубушка, ведь это неправда: вам самой нравится веселая жизнь».

«Ах нет: так пришлось, а я вовсе этого не люблю».

«Ан нет, любите, оно и по глазам видно: если бы вы пореже стреляли ими из окна, да почаще смотрели бы на прялку или шитье, тогда еще можно бы вам поверить».

«Не такие уж длинные руки у женщин, чтобы их хватало на все: и готовить, и шить, и держать в порядке весь дом».

«Пусть их хватит хотя бы на домашние дела, тогда будет вам и дом, и пища, и деньги на наряды».

«Вот это мило! Сами же говорите, что не хочется идти в услужение, а я, женщина, должна на это согласиться?»

«То-то и оно: ни я, ни ваша милость, ни та сеньора — никто не желает работать: мы хотим чтобы все делалось само собой, как по щучьему веленью».

Страшный это зверь — двадцать лет. Ни одна кровавая битва не сравнится с бурями молодости. Чтобы уберечься от греха, юность вынуждена вести бой с неодолимыми врагами. Победить их трудно: на каждом шагу они расставляют ловушки, в которые мудрено не попасться. Ноги же юных слабы и еще не умеют ходить.

Молодость — неукрощенный конь. Она неистова и нетерпелива. На одно доброе намерение вихрем налетают сотни дурных, да с такой яростью, что валят с ног или выбивают из седла. Не всякий усидит на таком скакуне, мало кто сумеет держать его в узде: конь то не хочет бежать быстро, то отказывается идти по дороге, куда направляет его всадник.

Да и сам я еще не очистился от облепившей меня грязи: хоть темные делишки покуда бросил, но забыть-то их не забыл и брыкался с оглядкой — как бы поклажа и впрямь не свалилась.

Кто задумал усмирить молодого быка, должен сначала побороть и повалить его наземь, потом привязать к его рогам веревку и заставить повсюду волочить ее за собой. Когда же придет пора надеть ярмо, то бычка впрягают в паре со старым волом, уже привыкшим к работе. Так исподволь, шаг за шагом, приучают его к подъяремному труду.

Юноша, который захочет побыстрей достичь мудрости старца, должен избегать пути, по которому пошел я, и прежде всего победить свои страсти; пусть изготовится к борьбе и, напрягши волю, повергнет их наземь, победив прежние стремления; пусть привяжет к их рогам бечеву терпения и покорности, пусть походит, волоча за собой на этой привязи греховные желания и посвящая время благочестивым занятиям; только так, дорогою святых помыслов, придет он к ярму покаяния и в общении с людьми добродетельными привыкнет к плугу и распашет им почву, выкорчевав из нее дурные наклонности. Глуп тот, кто надеется достигнуть сего без труда, сказавши только: «Я так хочу». Да и не хочет он вовсе! Пусть рассказывает таким же, как он, шалопаям; а кто хочет по-настоящему, пользуется иными, более надежными средствами.

Не мечтай, что господь бог разверзнет небеса и грянет тебя оземь, как святого Павла;[83] не жди столь явственного откровения. Разве мало того, что бог поразил тебя болезнью, тяжкими муками и бесчестьем? Как же ты не уразумел, что это и есть данное тебе знамение? Но ты не желал и не желаешь сказать: «Господи, научи меня, а я во всем готов тебе служить». Ты не хочешь быть у бога святым Павлом, а надеешься получить видимый знак его воли! Господь и святому Павлу явил свое могущество лишь потому, что тот заблуждался в поисках верного пути и был ревнителем закона.

Человек не спасется одним лишь добрым намерением, не претворенным в дело; тут нужно и одно и другое, и намерение и дело, коли есть еще время за него взяться. Если кто одумался лишь в предсмертный час и перед концом ужаснулся былых пороков, для него сделают исключение, и мысли его приравняют к делам. Если же до заката есть еще время и не поздно потрудиться в господнем вертограде, то к этой цели надобно направить и помыслы свои и дела. Ни мотыга без руки, ни рука без мотыги, — нужно и то и другое, чтобы вскопать землю.

Разве кто загонял меня в беду силком? Разве не по своей воле роскошествовал я во Флоренции? Вспоминая это время, говорю откровенно: жилось мне тогда распрекрасно, и я охотно воздвиг бы там свои столпы и не искал бы plus ultra[84]. Город этот весь и во всем был мне по сердцу. А если и во Флоренции не обходилось без завистников и льстецов, то меня это не касалось: я в их число не входил. Незачем Иуде зариться на нищенскую подачку; я не видел себе в том ни прибыли, ни убытка, не имея никаких поползновений стать придворным. А ежели низость не сулит нам выгоды, то мы и прибегать к ней не станем; я же никогда не любил лести, считая ее самым вредным и опасным злом на земле. Одного лукавого льстеца довольно, чтобы погубить не то что город, а целое королевство. Блажен тот монарх и счастлив государь, который любим своими подданными и не чуждается народа: только он будет знать правду, с нею искоренит зло и не подпустит к себе раболепных лжецов.

Я жил бы во Флоренции славно, жил бы по-княжески, если бы было на что. Вряд ли надо божиться, мне и на слово поверят. Денег осталось совсем мало, а если из кошеля брать, а обратно не класть, то его не надолго хватит. Поживи я там еще немного — и вовсе бы обнищал и дожил бы до великого срама: въехал верхом, а вышел пешком. Разум говорил, что надо спасать свою честь и убираться из Флоренции, пока нужда не заставила остаться там навеки за неимением денег на выезд.

Этими мыслями я поделился с Сайяведрой. В глубине души я уже знал, что мне своей участи не миновать, и хорошо понимал, что более подходящую компанию, чем я да он, не найти; вот я и решил подготовить его загодя, чтобы он потом не удивлялся и не думал, что ему мерещится что-то небывалое. Он сказал:

— Сеньор, мне кажется, я знаю, что нам надобно предпринять; дело самое простое и не потребует ни денег, ни трудов, а для нас обоих может выйти большая польза. Раз уж волей-неволей приходится уезжать, то не все ли равно, через какие ворота: куда ни взглянешь, всюду божий мир. Так не направиться ли нам в Болонью? Путь туда недальний, посмотрим на знаменитый Болонский университет, а попутно, может статься, повстречаемся с Алессандро Бентивольо, бывшим моим господином, который похитил ваши сундуки. Если мы его там найдем, а за это я ручаюсь, то наверняка все отберем. После проведенного в Сиене дознания у него нет другого выхода, как вернуть краденое добровольно, а не то ему или его отцу придется уплатить по решению суда.

Совет показался мне неглупым. Я верил в силу правосудия и ничуть не сомневался, что стоит мне явиться в Болонью и затеять тяжбу, как воры придут с повинной головой и вернут если не все, то хотя бы часть украденного добра: отец и вся родня Алессандро — люди видные и вряд ли захотят, чтобы столь гнусная тайна вышла наружу.

И удивительное дело! Ведь вы знаете, какой прекрасной, приветливой и гостеприимной казалась мне Флоренция и как жизнь там была мне по сердцу! И что же! Я не хотел слышать о ней! Меня от нее с души воротило; я не мог больше видеть эти улицы, все мне опротивело, до того не терпелось поскорее уехать. Вот что делает безденежье: в одну минуту возненавидишь все, что любил, когда не на что прокормиться и нет денег на удовольствия. Мне уже казалось, что на свете нет города лучше Болоньи: стоит мне туда приехать, как я получу обратно свое имущество и снова начну мотать денежки, снова закружатся вокруг меня студентики — народ мне под стать, веселый и праздный, — с которыми можно будет всласть позубоскалить.

Да и чем черт не шутит! Может быть, я и науками займусь? Все, чему обучил меня кардинал, мой господин, было еще свежо в памяти, и я мог бы стать при нужде пресептором на факультете и этим зарабатывать себе на хлеб. Я упустил только одну истину; забудь о сутане, ежели не хочешь подпоясываться веревкой.

Словом, я забрал себе в голову, что надо ехать в Болонью, и медлить не стал.

Когда мы прибыли в Болонью, уже смеркалось. Всю первую ночь мы не спали, обдумывая, как взяться за дело. Сайяведра сказал мне:

— Сеньор, я думаю, нам не следует слишком часто показываться на людях и мозолить глаза, пока не известно, как обстоит дело. Если Алессандро в городе и его оповестят, что я здесь (а меня тут все знают), он постарается разузнать, зачем я явился и с кем вожу компанию, и тогда, пожалуй, скроется из города. А заподозрив, что именно я указал вам сюда дорогу и поднял шум, он подошлет ко мне убийц. Ни то, ни другое нам не с руки и не годится. К тому же, если дело дойдет до суда, меня первого посадят за решетку. Тогда уж я ничем не смогу вам помочь, а кроме того, несправедливо дважды судить меня по одному делу. Вот что мы сделаем завтра же утром: расспросим в городе про Алессандро и постараемся его найти, а там видно будет.

Совет мне понравился. Я вышел на улицу и не успел пройти двух шагов, как мне указали на Алессандро пальцем. Да не нужно было и показывать: по одежде я сразу узнал, кто передо мной находится. Он стоял в ватаге лоботрясов у входа в церковь. Судя по их виду, они пришли отнюдь не молиться, ибо не входили в храм, а просто разглядывали прохожих.