Поэзия Серебряного века (Сборник) - Сборник

Алексей Кручёных

(1886–1968)

Алексей Елисеевич Кручёных – поэт и художник, умудрившийся за короткое время взорвать все привычные и устоявшиеся поэтические каноны. Родом из Херсонской губернии, он в начале 1910-х приехал в Петербург. Войдя в группу “Гилея”, Крученых стал активным деятелем и теоретиком русского футуристического движения. С его именем связано зарождение и развитие “зауми” – одного из самых радикальных направлений футуризма. Никто из футуристов не встретил такого непонимания и не подвергался такой уничижительной критике, как Кручёных.

После революции теории словотворчества и зауми, развиваемые Кручёных, естественно, не могли прижиться в советской литературе, хотя именно футуристы активно поддержали эту самую власть. Сам же основатель зауми уцелел лишь чудом, но до конца своих дней был полностью выведен из литературного процесса, став на старости лет собирателем и торговцем редкими книгами и автографами.

3 стихотворениянаписанные насобственном языкеот др. отличается:слова его не имеютопределенного значения

№ 1

Дыр бул щылубешщурскумвы со бур л эз

№ 2

фрот фрон ытне спорю влюбленчерный языкто было у дикихплемен

№ 3

Та са маеха ра бауСаем сию дубрадуб молааль[166]

(1913)Смерть художника

привыкнув ко всем безобразьямискал я их днем с фонаремно увы! все износились проказыне забыться мне ни на чем!и взор устремивши к беcплотнымя тихо но твердо сказал:мир вовсе не рвотное —и мордой уткнулся в Обводный канал…

(1913)* * *

Я жрец я разленилсяк чему все строить из землив покои неги удалилсялежу и греюсь близ свиньи

на теплой глинеиспарь свининыи запах псинылежу добрею на аршины.

Какой то вестник постучалсяразбил стекло —с постели приподнялсявдали крыло

и кажется мелькнулосурово-милое плечото перст или мигулоиль уст свеча.

Мозгам вареным страшнокуда сокрылся онкак будто в рукопашнойс другим упал за небосклон

иль прозвенело серебров лучах невидимыхчто вечно не старонад низкой хижиной.

Тут вспомнилась чинаячто грозноустасмотрит обещаядни мясопуста

и томной грустью жаждытомиться сердце сталовздохну не раз не дваждыгляжу в светало

гроза ли грянет к ночивесенний студень глиныи вянет коченьсреди долины

он видел глаза какиев жерлах ресничных плитну что ж! сто солнц спеки яно уж, змея шипит

я строгий запах крылийзапомнил но с свининойно тихо тихо вылейчугун души кувшинный

(1913)* * *

Уехала!Как молотоквлетело в головуотточенное слово,вколочено напропалую!– Задержите! Караул!Не попрощался.В Коджоры![167] —Бегу по шпалам,кричу и падаю под ветер.Все поездапроносятсянад онемелым переносьем…

* * *

Ты отделилась от вокзала,покорно сникли семафоры.Гуделтрепыхался поезд,горломпрорезывая стальной воздух.В ознобене попадализуб-на-зуб шпалы.Петлей угарной ветер замахал.А я глядел нарядно-катафальныйв галстуке…И вдруг – вдогонку:– Стой! Схватите!Она совсем уехала? —Над лесом рвутся силуэты,а я – в колодезь,к швабрам,барахтаться в холодной одиночке,где сырость с ночью спят в обнимку.Ты на Кавказец профуфырила в экспрессеи скоро выйдешь замуж,меня ж – к мокрицам,где костоломный осьмизубнастежьпрощелкнет…

* * *

Умчался…Уездный гвоздь – в селезенку!И все-ж – живу!Уж третью пятидневкув слякоть и в стужу– ничего, привыкаю —хожу на службуи даже ежедневночто-то дряблоеобедаюс кислой капустой.Имени ее не произношу.Живу молчальником.Стиснув вискистараюсь выполнитьпредотъездное обещание.Да… Так спокойнее —анемичником…Занафталиненный медикамен —тами доктордвенадцатью щипцамисделал мне аборт памяти…

* * *

Меня зажало в люк.Я кувыркаюсь без памяти,Стучу о камень,Знаю – не вынырну!На мокрые доскимолчалкою —плюх!..

* * *

У меня совершенно по иному дрожат скулы– сабель атласных клац —когда я выкрикиваю:хыр дыр чулЫзаглушаю движенье стульеви чавкающийраз двадцатьпод поцелуем матрац…

(1919)* * *

В полночь я заметил на своей простыне черного итвердого,величиной с клопав красной бахроме ножек.Прижег его спичкой. А он, потолстел без ожога,как повернутая дном железная бутылка…Я подумал: мало было огня?…Но ведь для такого – спичка как бревно!..Пришедшие мои друзья набросали на него щепок,бумаги с керосином – и подожгли…Когда дым рассеялся – мы заметили зверька,сидящего в углу кроватив позе Будды (ростом с 1/4 аршина)И, как би-ба-бо[168] ехидно улыбающегося.Поняв, что это ОСОБОЕ существо,я отправился за спиртом в аптекуа тем временемприятели ввертели ему окурками в животпепельницу.Топтали каблуками, били по щекам, поджаривали уши,а кто то накаливал спинку кровати на свечке.Вернувшись, я спросил:– Ну как?В темноте тихо ответили:– Все уже кончено!– Сожгли?– Нет, сам застрелился…ПОТОМУ ЧТО, сказал он,В ОГНЕ Я УЗНАЛ НЕЧТО ЛУЧШЕЕ!

(1922)Осень (Ландшафт)

Сошлися черное шоссе с асфальтом небаИ дождь забором всталНет выxода из досок водяного плена– С-с-с-с-ш-ш-ш-ш —Сквозят домаШипит и ширится стальной оскал!И молчаливо сxодит всадник с неба– Надавит xолод металлической души —И слякотной любовью запеленатС ним мир пускаетСмертельный спазмыПузыри —(Бульк:) пульс… бульз… бульзыри…

1926

Бенедикт Лившиц

(1887–1938)

Бенедикт Константинович (Наумович) Лившиц получил блестящее образование, прекрасно знал классическую литературу, а также, отлично владея несколькими языками, – французскую поэзию. Писать стихи он начал еще в гимназии. Его первая книга “Флейта Марсия” (Киев, 1911) получила похвальный отзыв Брюсова, отметившего “культуру стиха”. Надо сказать, что поэтика Лившица была очень близка традициям символизма, и его сближение с кубофутуристами вызвало много вопросов. Лившиц стал едва ли не самым активным участником группы “Гилея” – не только как автор, но и теоретик движения. Однако он не подписывал манифесты футуристов, да и, в отличие от них, прекрасно владел “правильным” языком. На эту творческую раздвоенность не раз указывали критики. В итоге Лившиц не принял крайностей футуризма. Ему претило словотворчество Хлебникова и заумь Крученых, более важной он считал эстетическую основу стиха, его мелодичность, образность. Разрыв с футуристами был предопределен, а уход поэта на фронт в начале Первой мировой войны лишь констатировал этот факт.

Позже он выпустил несколько поэтических сборников, а также книгу мемуаров “Полутораглазый стрелец”, содержащую множество интересных фактов из истории русского футуризма. В 1937 году Лившиц был арестован, а годом позже расстрелян.

Пьянители рая

Пьянитель рая, к легким светамЯ восхожу на мягкий лугУже тоскующим поэтомПоследней из моих подруг.

И, дольней песнию томимы,Облокотясь на облака,Фарфоровые херувимыВо сне качаются слегка, —

И, в сновиденьях замирая,Вдыхают заозерный медИ голубые розы раяИ голубь розовых высот.

А я пою и кровь, и кремни,И вечно-женственный гашиш,Пока не вступит мой преемник,Раздвинув золотой камыш.

1911Вокзал

Давиду Бурлюку

Мечом снопа опять разбуженный паукЗакапал по стеклу корявыми ногами.Мизерикордией![169] – не надо лишних мук,Но ты в дверях жуешь лениво сапогами,

Глядишь на лысину, плывущую из роз,Окоченелых роз молочного прилавка,И в животе твоем под ветерком стрекозЛегко колышется подстриженная травка.

Чугунной молнией извив овечьих бронь!Я шею вытянул вослед бегущим овцам,И снова спит паук, и снова тишь и соньНад мертвым – на скамье – в хвостах —виноторговцем.

1911Предчувствие

Расплещутся долгие стены,И вдруг, отрезвившись от роз,Крылатый и благословенныйПленитель жемчужных стрекоз,

Я стану тяжелым и темным,Каким ты не знала меня,И не догадаюсь, о чем намУвядшее золото дня

Так тускло и медленно блещет,И не догадаюсь, зачемВ густеющем воздухе резчеНад садом очертится шлем, —

И только в изгнанье поэтаВозникнет и ложе твое,И в розы печального летаАрхангел струящий копье.

1912Степной знак

И снова – четырехконечный —Невеста неневестных звезд,О Русь, приемлешь ты заплечныйСтепных широт суровый крест.

И снова в поле, польском поле,Возведена на пламена,Сокровищница тайной волиИ четырех ветров страна.

Ты видишь: на зверином стержнеВращающийся небосвод?Ты слышишь, слышишь: безудержнейПлескания балтийских вод?

Не на Царьград и не на Вавель[170] —На Торн[171] ведет твой торный путь:В болотный мох, в лесную завяльТебе ли плеч не окунуть?

И не тебя ль, на диком взъезде,Прошедшую свинцеворотБичей, и вихрей, и созвездий,Десница всадника влечет?

В закат, где плещет плащаницаТебе завещанных зыбей,Где легче слова водрузитсяСуровый знак степных скорбей?

1914Дождь в Летнем саду

О, как немного надо влаги,Одной лишь речи дождевой,Чтоб мечущийся в саркофагеОпять услышать голос твой!

Мы легковерно ищем мира,Низвергнув царствие твое,И в связке ликторской[172] секираУтоплена по острие.

Но плеск – и ты в гранитном склепеШевелишься, и снова новТвой плен, и сестры всё свирепейВопят с Персеевых щитов:[173]

Ничто, ничто внутрирубежный,Двухвековой – ничто – союз!И полон сад левобережныйМятежным временем медуз.

1915Казанский собор

И полукруг, и крест латинский,И своенравца римский сонТы перерос по-исполински —Удвоенной дугой колонн.

И вздыбленной клавиатуреУдары звезд и лёт копытРавны, когда вдыхатель буриЖемчужным воздухом не сыт.

В потоке легком небоскатаТы луч отвергнешь ли один,Коль зодчий тратил, точно злато,Гиперборейский травертин?[174]

Не тленным камнем – светопадаОпоясался ты кольцом,И куполу дана отрадаСтать Колумбовым яйцом.[175]

1914Дворцовая площадь

Копыта в воздухе, и сводПунцовокаменной гортани,И роковой огневоротЗакатом опоенных зданий:

Должны из царства багрецаИзвергнутые чужестранцыБежать от пламени дворца,Как черные протуберанцы.

Не цвет медузиной груди,Но сердце, хлещущее кровью,Лежит на круглой площади:Да не осудят участь вдовью!

И кто же, русский, не поймет,Какое сердце в сером теле,Когда столпа державный взлет —Лишь ось жестокой карусели?

Лишь ропоты твои, Нева,Как отплеск, радующий слабо,Лелеет гордая вдоваПод куполом бескровным Штаба:

Заутра бросится гонецВ сирень морскую, в серый вырез, —И расцветает наконецЗлатой адмиралтейский ирис.

1915Пророчество

Когда тебя петлей смертельнойРубеж последний захлестнет,И речью нечленораздельнойСвоих первоначальных вод

Ты воззовешь, в бреду жестокомЛишь мудрость детства восприяв,Что невозможно быть востоком,Навеки запад потеряв, —

Тебе ответят рев звериный,Шуршанье трав и камней рык,И обретут уста единыйРоссии подлинный язык,

Что дивным встретится испугом,Как весть о новобытии,И там, где над проклятым БугомСвистят осинники твои.

(1918)

Владимир Маяковский