Поэзия Серебряного века (Сборник) - Сборник

Впрочем, в историю литературы он вошел не как поэттеоретик, новатор, а скорее как зачинатель нового жанра – поэтической пантомимы. Развивая программные положения “Ассоциации”, где слову как таковому отводилась минимальная роль, Гнедов покончил со словесным искусством окончательно и бесповоротно, создав цикл из 15 поэм под названием “Смерть искусству”. Все это сочинение умещалось на одной странице и последовательно сводилось к единственной букве, составившей поэму “Ю”, лишенную даже традиционной точки в конце. Цикл завершался знаменитой “Поэмой конца”, состоявшей из молчаливого жеста. В. Пяст вспоминал об исполнении этого произведения в артистическом кабаре “Бродячая собака”: “Слов она не имела и вся состояла только из одного жеста руки, поднимаемой перед волосами, и резко опускаемой вниз, а затем вправо вбок. Этот жест, нечто вроде крюка, и был всею поэмой. Автор поэмы оказывался в прямом смысле слова ее творцом и замыкал в себе весь спектр ее возможных интерпретаций от вульгарно-низового до возвышенно философского”.[192]

Словом, по уровню эпатажности это произведение сродни знаменитому “Черному квадрату” К. Малевича. Что же касается философского смысла, то автор высказывания несколько приукрашивает реальность. В обиходе этот жест – рука, опускаемая на низ живота и резко отводимая вбок, – означает “а вот тебе!”, а еще точнее “пошел на…”. И вся парадоксальность его заключается по сути в смысловой замене векторов направления, где “на” фактически означает “от”.

С. Сигей, составитель сборника стихотворений Гнедова, рассуждая о его месте в авангардном движении ХХ века, заметил, что если Хлебников дал первый импульс словотворчества, Крученых стал родоначальником заумной поэзии, то Гнедов возвел жест на уровень литературного произведения, предвосхитив таким образом современные перформансы и боди-арт.

Столь подробный очерк об участниках течения эгофутуристов дан потому, что большинство из них, играя заметную роль в поэтическом процессе описываемого периода, в силу различных причин практически неизвестны современному читателю. А ведь наряду с лидерами “Интуитивной ассоциации” в движении эгофутуристов участвовало много других поэтов. Это и Павел Широков, сотрудничавший с Игнатьевым в “Петербургском глашатае”, который при всей своей приверженности эгофутуризму был все же достаточно традиционным поэтом. То же можно сказать и о другом члене Ареопага “интуитов”, Дмитрии Крючкове. Не стоит забывать о Константине Олимпове, одном из основателей первого кружка “Ego”, который и после шумного разрыва с Северяниным продолжал исповедовать доктрины Вселенского эгофутуризма.

В альманахах и эдициях “Петербургского глашатая” публиковались также московские эгофутуристы Рюрик Ивнев и Вадим Шершеневич (будущий основатель имажинизма). Сюда же следует причислить и упоминавшегося уже Грааль-Арельского, и молодого поэта Всеволода Князева,[193] покончившего жизнь самоубийством в 1913 г., не дождавшись выхода своего первого сборника стихов. Были среди эгофутуристов и такие персонажи, как Вадим Баян[194] (В. Сидоров) – симферопольский купец, организатор крымского турне футуристов в 1914 году, главной особенностью творчества которого являлась, по словам И. Северянина, написавшего предисловие к книге его стихов, “изнеженная жеманность… (но) его напудренные поэзы, несмотря на некоторую раскованность темы, всегда остаются целомудренными”.[195]

К эгофутуристам в юности причисляли себя многие яркие поэты, ни в какие группы не входившие, – например, А. Вертинский,[196] в стилевом плане обнаруживавший определенную близость с “иронической лирикой” Северянина.

Одним словом, сообщество “эгоистов” представляется движением еще более разношерстным, чем его оппоненты “будетляне”. Это особенно заметно на примере другого печатного органа эгофутуристов – “Очарованный странник”,[197] в котором участвовали Каменский, Н. Евреинов,[198] М. Матюшин,[199] публиковали свои стихи Сологуб, Северянин, Е. Гуро, З. Гиппиус.

В январе 1914 года Игнатьев покончил с собой, перерезав горло бритвой. С его смертью перестал существовать официальный рупор эгофутуризма – издательство “Петербургский глашатай”. И хотя еще некоторое время продолжал выходить альманах “Очарованный странник”, на страницах которого в последний раз прозвучало название литературной группы эгофутуристов, сам эгофутуризм постепенно утрачивал свои позиции и вскоре прекратил существование.

Игорь Северянин

(1887–1941)

Игорь Северянин – псевдоним Игоря Васильевича Лотарева. По материнской линии он доводился потомком Н. М. Карамзину. Уже первые книги надолго закрепили за Северяниным славу исключительно салонного поэта. Многие его стихи отличались манерностью; чрезмерное пристрастие к неологизмам и иностранной лексике приводило поэта на грань безвкусицы. В то же время Северянину принадлежит целый ряд произведений, для которых характерны красочность, выразительность и мелодичность поэтической речи, сложная рифмовка, наличие оригинальных стихотворных форм (триолетов, миньонет и др.).

Летом 1918 года поэт находился в Эстонии и после создания там буржуазной республики оказался в эмиграции. В поздних его стихах явственно ощущается драма разлуки с родиной.

Когда ночами…

Когда ночами всё тихо, тихо,Хочу веселья, хочу огней,Чтоб было шумно, чтоб было лихо,Чтоб свет от люстры гнал сонм теней!

Дворец безмолвен, дворец пустынен,Беззвучно шепчет мне ряд легенд…Их смысл болезнен, сюжет их длинен,Как змеи черных ползучих лент…

А сердце плачет, а сердце страждет,Вот-вот порвется, того и ждешь…Вина, веселья, мелодий жаждет,Но ночь замкнула – где их найдешь?

Сверкните, мысли! Рассмейтесь, грезы!Пускайся, муза, в экстазный пляс!И что нам – призрак! И что – угрозы!Искусство с нами – и Бог за нас!..

1909Не понять

Отчего ты, дорогая, так ко мне несправедлива?Отчего ты не простила? не сказала ничего?Отчего не улыбнулась примирительно-стыдливо?Отчего же, дорогая, отчего?

Что люблю в тебе – ты знаешь, как люблю —тебе известно, —Почему же мы расстались и обязаны чему?Наша страсть неудержима, мы сплелисьдруг с другом тесно,Почему ж ты не вернешься? почему?

Ты страдаешь одиноко, я страдаю перед всеми,Мы не можем жить в разлуке, но не можем – и вдвоем.Что за странное проклятье нашей страстискрыто в семе?Никогда, – о, никогда! – мы не поймем…

Июль 1909Мыза Ивановка[200]Интермеццо

Сирень моей весны фимьямною лиловьюИзнежила кусты в каскетках набекрень.Я утопал в траве, сзывая к изголовьюВесны моей сирень.

“Весны моей сирень! – И голос мой был звончат,Как среброгорлый май. – Дыши в лицо пьяней…”О да! о, никогда любить меня не кончитСирень весны моей!

Моей весны сирень грузила в грезы разум,Пила мои глаза, вплетала в брови сны,И, мозг испепелив, офлёрила экстазомСирень моей весны…

1910Это было у моря…Поэма-миньонет

Это было у моря, где ажурная пена,Где встречается редко городской экипаж…Королева играла – в башне замка – Шопена,И, внимая Шопену, полюбил ее паж.

Было все очень просто, было все очень мило:Королева просила перерезать гранат,И дала половину, и пажа истомила,И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.

А потом отдавалась, отдавалась грозово,До восхода рабыней проспала госпожа…Это было у моря, где волна бирюзова,Где ажурная пена и соната пажа.

Февраль 1910На реке форелевой

На реке форелевой, в северной губернии,В лодке, сизым вечером, уток не расстреливай:Благостны осенние отблески вечерниеВ северной губернии, на реке форелевой.

На реке форелевой, в трепетной осиновкеХорошо мечтается над крутыми веслами.Вечереет, холодно. Зябко спят малиновки.Скачет лодка скользкими камышами рослыми.На отложье берега лен расцвел мимозами,А форели шустрятся в речке грациозами.

Август 1911Мисс Лиль

Котик милый, деточка! встань скорей на цыпочки,Алогубки-цветики жарко протяни…В грязной репутации хорошенько выпачкайИмя светозарное гения в тени…

Ласковая девонька! крошечная грешница!Ты еще пикантнее от людских помой!Верю, ты измучилась… Надо онездешниться,Надо быть улыбчивой, тихой и немой.

Все мои товарищи (так зовешь нечаянноТы моих поклонников и незлых врагов…)Как-то усмехаются и глядят отчаянноНа ночную бабочку выше облаков.

Разве верят скептики, что ночную бабочкуЛюбит сострадательно молодой орел?Честная бесчестница! белая арабочка!Брызгай грязью чистою в славный ореол!..

1911Клуб дам

Я в комфортабельной карете, на эллипсических рессорах,Люблю заехать в златополдень на чашку чая в женоклуб,Где вкусно сплетничают дамы о светских дрязгах и о ссорах,Где глупый вправе быть не глупым, но умный непременно глуп.

О, фешенебельные темы! от вас тоска моя развеется!Трепещут губы иронично, как земляничное желе…– “Индейцы – точно ананасы, и ананасы – как индейцы”…Острит креолка, вспоминая об экзотической земле.

Градоначальница зевает, облокотясь на пианино,И смотрит в окна, где истомно бредет хмелеющий Июль.Вкруг золотеет паутина, как символ ленных пленов сплина,И я, сравнив себя со всеми, люблю клуб дам не потому ль?..

Июнь 1912Эпилог “Эго-футуризм”1

Я, гений Игорь-Северянин,Своей победой упоен:Я повсеградно оэкранен!Я повсесердно утвержден!

От Баязета[201] к Порт-Артуру[202]Черту упорную провел.Я покорил литературу!Взорлил, гремящий, на престол!

Я – год назад – сказал: “я буду!”.[203]Го д отсверкал, и вот – я есть!Я зрил в Олимпове Иуду,[204]Но не его отверг, а – месть.

“Я одинок в своей задаче!” —Прозренно я провозгласил.Они пришли ко мне, кто зрячи,И, дав восторг, не дали сил.

Нас стало четверо,[205] но силаМоя, единая, росла.Она поддержки не просилаИ не мужала от числа.

Она росла в своем единстве,Самодержавна и горда, —И, в чаровном самоубийстве,Шатнулась в мой шатер орда…

От снегоскалого гипнозаБежали двое[206] в тлен болот;У каждого в плече заноза, —Зане[207] болезнен беглых взлет.

Я их приветил: я умеюПриветить всё, – божи, Привет!Лети, голубка, смело к змею!Змея, обвей орла в ответ!

24-го Октября, 1912 г.ПолденьВ блёсткой тьме

В смокингах, в шик опроборенные, великосветские олухиВ княжьей гостиной наструнились, лица свои оглупив.Я улыбнулся натянуто, вспомнил сарказмно о порохе:Скуку взорвал неожиданно нео-поэзный мотив.

Каждая строчка – пощечина. Голос мой – сплошь издевательство.Рифмы слагаются в кукиши. Кажет язык ассонанс.Я презираю вас пламенно, тусклые ваши сиятельства,И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс!

Блёсткая аудитория, блеском ты зло отуманена!Скрыт от тебя, недостойная, будущего горизонт!Тусклые ваши сиятельства! Во времена СеверянинаСледует знать, что за Пушкиным были и Блок и Бальмонт!

1913Поэза истребления(Манифест Игоря Северянина)

Меня взорвало это “кубо”,В котором все бездарно сплошь, —И я решительно и грубоЕму свой стих точу, как нож.Гигантно недоразуменье, —Я не был никогда безлик:Да, Пушкин стар для современья,Но Пушкин – Пушкински велик!И я, придя к нему на смену,Его благоговейно чту:Как он – Татьяну, я МадленуУпорно возвожу в Мечту…Меж тем как все поэзодельцы,И с ними доблестный Парнас,Смотря, как наглые пришельцы —О, Хам Пришедший! – прут на нас, —Молчат в волшбе оцепенений,Не находя ударных слов,Я, среди них единый гений,Сказать свое уже готов:Позор стране, поднявшей шумыВкруг шарлатанов и шутов! —Ослы на лбах, “пьеро”-костюмыИ стихотомы… без стихов!Позор стране, дрожащей смехомНад вырожденьем! – Дайте слезТому, кто приравнял к утехамПризывы в смерть! в свинью! в навоз!Позор стране, встречавшей “ржаньем”Глумленье надо всем святым,Былым своим очарованьемИ над величием своим!Я предлагаю: неотложноОпомниться! и твердо впредьПсевдоноваторов – острожноИль игнорирно – но презреть!Для ободрения ж народа,Который впал в угрозный сплин,Не Лермонтова – “с парохода”,А бурлюков – на Сахалин!Они – возможники событий,Где символом всех прав – кастет…Послушайте меня! поймите! —Их от сегодня больше нет.

Февраль 1914ПетербургУвертюра

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!Удивительно вкусно, искристо, остро!Весь я в чем-то норвежском! весь я в чем-то испанском!Вдохновляюсь порывно! и берусь за перо!

Стрекот аэропланов! беги автомобилей!Ветропросвист экспрессов! Крылолет буэров!Кто-то здесь зацелован! там кого-то побили!Ананасы в шампанском – это пульс вечеров!

В группе девушек нервных, в остром обществе дамскомЯ трагедию жизни претворю в грезо-фарс…Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!Из Москвы – в Нагасаки! из Нью-Йорка – на Марс!

Январь 1915Томление бури

Сосны качались, сосны шумели,Море рыдало в бело-седом,Мы замолчали, мы онемели,Вдруг обеззвучил маленький дом.

Облокотившись на подоконник,В думе бездумной я застывал.В ветре галопом бешенным кониМчались куда-то, пенился вал.

Ты на кровати дрожно лежалаВ полуознобе, в полубреду.Сосны гремели, море рыдало,Тихо и мрачно было в саду.

Съежились листья желтых акаций.Рыжие лужи. Карий песок.Разве мы смели утром смеяться?Ты одинока. Я одинок.

Июнь 1915Эст-Тойла[208]Рескрипт короля

Отныне плащ мой фиолетов,Берета бархат в серебре:Я избран королем поэтовНа зависть нудной мошкаре.

Меня не любят корифеи —Им неудобен мой талант:Им изменили лесофеиИ больше не плетут гирлянд.

Лишь мне восторг и поклоненьеИ славы пряный фимиам,Моим – любовь и песнопенья! —Недосягаемым стихам.

Я так велик и так уверенВ себе, настолько убежден,Что всех прощу и каждой вереОтдам почтительный поклон.

В душе – порывистых приветовНеисчислимое число.Я избран королем поэтов, —Да будет подданство светло!

1918Любовь – беспричинность

Любовь – беспричинность. Бессмысленность даже, пожалуй.Любить ли за что-нибудь? Любится – вот и люблю.Любовь уподоблена тройке, взбешенной и шалой,Стремящей меня к отплывающему кораблю.

Куда? Ах, неважно… Мне нравятся рейсы без цели.Цветенье магнолий… Блуждающий, может быть, лед…Лети, моя тройка, летучей дорогой метелиТуда, где корабль свой волнистый готовит полет!

Топчи, моя тройка, анализ, рассудочность, чинность!Дымись кружевным, пенно-пламенным белым огнем!Зачем? Беззачемно! Мне сердце пьянит беспричинность!Корабль отплывает куда-то. Я буду на нем!

1919Элегия изгнания

В моем добровольном изгнаньеМне трудно представить, что где-тоЕсть мир, где живут и мечтают,Хохочут и звонко поют.Да полно! не только мечтанье —Соблазны культурного света?Не всюду ли жизнь проживаютКак я в заточении тут?

И разве осталась культура,Изыски ее и изборы,Утонченные ароматыСимфоний, стихов и идей?И разве полеты АмураТкут в воздухе те же узоры?И разве мимозы не смятыСтопой озверелых людей?

Вот год я живу, как растенье,Спасаясь от ужасов яви,Недавние переживаньяСчитая несбыточным сном.Печально мое заточенье,В котором грущу я по славе,По нежному очарованьюВ таком еще близком былом…

Классические розы

Как хороши, как свежи были розы