Владелец тревожности. Роман - Олег Лукошин

Обернулся. Древняя старуха, выглядывая в окно, скалилась уцелевшими обрубками зубов.

– Не, – покачал он головой, – не пойдет.

– Вброд, вброд давай, – снова заверещала старуха.

– Я по вашему накату переберусь, а? – крикнул ей Вадим. – Ладно?

Старуха молчала, потом поняла, что обращаются к ней, выставила ухо в окно и переспросила:

– Чего?

– По накату вашему переберусь, ладно?! – повысил он голос. – По стене прям, по брёвнам!

– Вброд, вброд, – замахала рукой старуха.

Вадим огляделся.

– А, ну тебя, – буркнул себе под нос и зашагал к стене. Встал ногами на выступ фундамента, уцепился руками за наличники и перебрался на другую сторону лужи.

– Ой, не сломай только, не сломай! – верещала бабушка. – Дом-то старый ведь.

Вадим на неё внимания не обращал.

– Коль! – заорала она ему вслед. – А Коль! Ты не в магазин ли?

Он обернулся

– В магазин.

– Купи мне хлебушка. Я тебе и денежку дам.

Пришлось возвращаться назад. Старуха исчезла на какое-то время, потом возникла в проёме окна опять с грязной, помятой бумажкой. Чтобы взять её, Вадим снова взобрался на выступ.

– Сколько? – спросил он.

– А?

– Хлеба покупать сколько? Буханку?

– Две буханочки, две. Мироновой скажи, бабе Саше.

– Ладно, – кивнул Вадим.

Зашагал, но бабушка снова подала голос.

– Коленька!

Остановился.

– Ты ведь Коленька? Коленька?

– Да, – кивнул он – Коленька.

Магазин располагался метрах в шестисот от дома – в обычный день дорога до него занимала пять минут. Но дни сейчас стояли необычные, обильно дождливые, потому шёл он туда минут двадцать. Каждый шаг давался с трудом. Жижа обволакивала сапоги, они съезжали с ног и никак не хотели вытаскиваться.

Всю дорогу он вглядывался в здание магазина, пытаясь определить, не закрыт ли он. Так бывало часто: магазин, которому положено было работать с восьми утра до пяти вечера, работал лишь часа два от силы. Продавщица – здоровенная рыжая баба по имени Валентина – открывала его, когда хотела. Случалось, что не открывала вовсе. Никто её за это не осуждал. Оставшаяся в живых кучка жителей в продуктах питания особо не нуждалась. Рискну предположить, что не нуждалась вовсе, а лишь делала вид. Более того, за те утренние часы, что магазин бывал открыт, жители эти успевали посетить его по несколько раз. Встретившись здесь, старики и старухи бестолковыми разговорами поддерживали в себе иллюзию существования. Иллюзию продолжения жизни. Это и вправду иллюзия. Жизнь давным-давно остановилась, существования нет как такового. Оно было когда-то, наверняка было – поверим на слово тем говорунам, что, горячась, рассказывают нам о славных деяниях прошлого. Вы как хотите, но я им верю – мне нравится их слушать. Они так непосредственны, так занятны – даже если всё то, о чём они вещают, неправда, я не в обиде на них. Они хорошие, они вносят разнообразие в обыденность. Они, а ещё те романтики, что пытаются придать значимость настоящему. Они снабжают нас иллюзиями, а это очень важно. Иллюзии необходимы. Потому что без иллюзий не могу пребывать здесь даже я.

– О-о-о! – приветствовала его широчайшей улыбкой огромного рта продавщица Валя. – Какие люди!

Магазин был всё же открыт. Единственный посетитель – древний старичок в рваной ветровке – покидал его в тот момент, когда порог переступил Вадим.

– Здравствуй, Валентина, – выдохнул он, выжимая из себя улыбку. – Как жизнь молодая?

– Да как-как, – тряхнула она головой. – Неважно.

– Что так?

– Так чему нам радоваться? Жизнь у нас скучная, погода вон – и та муторная.

– А муж что тебя не развлекает?

– О, муж! Я его неделями не вижу. Они как уедут на заготовку – и чуть ли не месяц там.

– Да-а? Так ты, выходит, в некотором роде одинокая женщина.

– Да не в некотором роде, а попросту одинокая.

Вадим осматривал полки.

– Печально мне это слышать. Надо будет зайти к тебе как-нибудь.

Облокотившись обеими руками о прилавок и опустив на ладони большую свою голову, Валентина взирала на него сейчас снизу верх. Взирала хитро.

– Да навряд ли ты ко мне заглянешь, – вздохнула она. – Ты ведь больше по молоденьким лазаешь.

Вадим потянулся к карману за деньгами.

– Мне ведь рассказывали, – продолжала Валя. – Вадим-то, говорят, красавец наш, с Танюшей бродит… Почту, что ли разносят вместе, или чего ещё там…

– Три буханки хлеба, – сказал Вадим.

Валентина продолжала коварно на него посматривать.

– Три буханки хлеба мне, – повторил он ей вкрадчиво.

Она приподнялась, взяла с полки хлеб, положила перед ним на прилавок.

– Консервы вот эти, – кивнул Вадим, – банки две давай.

Она подала консервы.

– И крупы гречневой пакет.

Достала гречку.

– Водочки? – спросила.

– Нет. Это всё.

Валентина придвинула к себе счёты, перекинула на них несколько костяшек. Вадим положил на прилавок деньги. Сложил продукты в сумку.

– Не понимаю я, зачем ты сюда приехал, – бормотнула Валя. – В городе жил, работа была. Женщина, наверное. … Это потому, что она тебя разлюбила, ты приехал?

Вадим собирал с прилавка сдачу. Собрав, засунул в карман.

– А, чё молчишь?

Он зашагал к двери.

– Приходи, не забывай! – примирительно крикнула вдогонку Валентина.

На пороге столкнулся с Иваном, закадычном другом поневоле.

– Вадим, ты! – тянул тот руку.

– А, Ванька… Здорово.

До приезда в Сомово Вадим его не знал. Но здесь сблизились как-то.

– Чё, Валька там?

– Там, – кивнул Вадим.

– Чем сегодня занимаешься?

– Ничем.

– Пойдём, зайдём. Купить надо кое-что.

– Иди, я подожду.

Иван скрылся за дверями, Вадим достал сигарету. Начинался дождь. Отсюда, с порога магазина, вся деревня была видна как на ладони. Он окинул её взглядом.

Я всегда знал Вадима как городского жителя и даже не догадывался, что первые годы его жизни прошли именно здесь, в деревне. Тогда Сомово выглядело куда лучше: деревня была большой и многочисленной. На скамейках перед домами сидела молодёжь, звучали песни. Каждый вечер деревенский клуб набивался под завязку. Пацанва бегала на речку рыбачить. Иногда брали и Вадима, хоть был он тогда совсем еще карапузом. Бабушка очень волновалась, отпуская его с соседским пацаном Павликом. Но обходилось без эксцессов. Бабушка всегда за него волновалась – был Вадим далеко от неё или близко.

– Вадим! – звала она его – Вадимчик! Ты куда подевался?

Он прятался в траве. Трава была густой и высокой. Вадим приседал на корточки, и горизонт медленно исчезал за её стеной. Оставался лишь клочок неба, но он был таким крохотным и скромным, что с каждым порывом ветра так и норовил спрятаться за колыханием травинок. Ни дядьку, ни тётку уже не было видно, лишь звуки свистящих кос доносились до него теперь. Он оглядывался, словно опасаясь нежданной атаки сзади, но трава защищала его и там. Если сжаться в комок, то и вовсе казалось, что он укутан ею полностью, она склоняется над ним, переплетается, уплотняется. Теперь её не раздвинешь ладонями – она туга и упруга, она не выпустит больше. Ни один солнечный луч не пробивается сюда – слишком густой покров, и травы совсем не те сейчас – почему-то коварными и злыми кажутся они. Они нашёптывают что-то, бормотание их тоскливо и пугающе, и мелодии, что издают они, лишь усыпляют, тяжело, но настойчиво.

– Вадим! – звала его бабушка. – Где ты?

Он поднялся в полный рост. Она не видела его, смотрела куда-то в сторону.

– Вади-и-и-им! – кричала.

– Вот он, мам, – кивнула в его сторону тётя Вера.

– Забери его отсюда, а то под косу попадёт. Выбрал тоже место – в траве прятаться.

– А ну-ка, иди сюда, – махала ему рукой бабушка. – Ты что, разве можно в траве сидеть!? Калекой остаться хочешь?

Выступил и дядька:

– Ты не отпускай его от себя, – повернулся он к бабушке. – Пусть сидит на месте и не встает.

– А ты тоже соображай, – это уже ему. – Люди косят, а ты в траве кубаряешься. Это ведь очень просто – раз, и без ног останешься.

Вадим побрёл к бабушке.

– Сядь вот на пригорочек, посиди, – кивнула она ему – Есть не хочешь?

– Пить хочу.

Она открыла термос, налила в кружку чай.

– Не, чай не хочу, – сморщился Вадим. – Холодного чё-нито.

– Ах ты, – качала бабушка головой, выливая чай обратно в термос. Протянула ему бутылку с водой.

– Только много не пей, они тоже пить захотят.

Он сделал два больших глотка, а потом, подумав, ещё один, маленький. Бабушка уселась рядом, он вернул ей бутылку, она тоже отпила.

– Смотри-ка ты, непоседа какой, – продолжала она его отчитывать, убирая воду в тень. – Ни минуты спокойно не посидит. Мне ведь сейчас тяжело за тобой уследить, я не такая как ты резвая, так что ты давай не балуйся. А то баловство, оно ведь до добра не доведёт.