The Bestелесность - Юлия Мамочева

Мистическая баллада о небезвозвратно почившем господине Дне и последствиях его успения

Умер день.Старый скряга!Увы – ни гроша наследства.Ни копеечки ломаной, ни ерунды на память.Лишь сиротка Луна, за монету сойти надеясь,Серебрит отраженьем тоскливым речную наледь.

Без нелепой агонии, без поминаний былого,Но от этого все же не менее безвозвратно.Господин скончался!Не мучаясь:Раз – и готово.И сгорел подчистую сразу в печи закатной.

Облака в океане чернилНапрягают жилы,Пахнет ветер не то валидолом, не то шампанским…Я б цветов поднесла – да нигде не видать могилы.Я б оплакала – да не отпето по-христиански.

Ночь – столикая, тьма – красавица!В робе траурной – всё забавится!Дикой ведьмою носится по миру:«Дню конец! – кричит. —Помер!Помер он!..»

Звёзды —Демонов бледные очиИстаращились, изворочалисьИзблестили – да пылью смарагдовой —Тьму холодную,Непроглядную.

И ни зги-то не видимо в темени,Кроме плясок бесовского племени…Вот слышны леденящие вздохи…И промёрзшая плавится улица:Ишь хохочут как!Ишь беснуются —Сатанинские скоморохи!..

Скачет чёрт безобразного вида:Панихида дню!Панихида!Ведьма вырвала посох мороза:Вот вам чёрнаяЛакримоза!

Филин ухает – эхо глухо,Темень кашляет, как старуха.И то вблизь, то наверх, то прочьискры скопом швыряет ночь.

Точно тесто, беду замесила…Эх, гуляет нечистая сила!..

Снег. Гам. Смерть. Сон.В бело-голом поле – трон.Чернокаменный.Искры бьют со всех сторон:Пышет жаром страшным он,Точно пламенный.Но не свет владеет им,Огневым и ледяным, —Адский дым!..Нечисть носится вокруг —Вниз и вверх, за другом друг,В землю клонятся.Вереницы тёмных слугЧастоколом тёмных рукРвут бессонницу!А по центру – кочегар,Черномаз и гневно яр,Сам кошмар.На просторе мировомВосседает божествомС торжеством!«Подносите, – требует —Жертву славную,Нынче – скованнуюДа бесправную!Златокрылую зарю красна солнышка!Наливай, холопьё!Пей до донышка!»Да как встанет в полный рост,Подбоченится…Черти, гнусом загудев,Тащат пленницу!Крылья связаны у нейСплошь канатами,Вся горит огнём огней,Под проклятыми —Когтистыми лапами.Из сплетенья чёрных телСнова Ярый прогудел:«Рвать на части!Потушить – чтоб не не цвелаИ навечно умерлаВ чёрной пасти!Вместе с тем вчерашним днём,Что забылся скорбным сном!..»Рвать – до ран!Ревёт барабан.Кара – груба!Вторит труба!

Что за звук в отдаленьеРазрезал истерзанный слух?Где-то в русском селеньеПриветствовал утро петух.Ясно-радостный голосСреди какофонии тьмы —Как живительный колосВ голодных объятьях зимы.Точно молния – звёздноРассёк исчернелую высь,Так что рано иль поздноС ней черти ночные слилисьИ пропали бесследно,Рассеяв чудовищный мрак.Сквозь вздохнувшую землюНиспал перепуганный враг.

И заря полевая,От мучителей освободясь,Заискрилась – живая! —В необъятную синь поднялась.

И упали оковы,Что чернели на тёплых ногах…И деньская по новойЖизнь вспорхнула, поправшая прах.

«Ах ты детство, детство неразумное…»

По приезде в Сиверскую, летний дом детства

Ах ты детство, детство неразумное —Небеса в подтёках околесицы,Тёплый дым над радужными клумбами,Старый куст у перегнившей лестницы.Все цветёт полуденное марево,Слышен хрип качельной перекладины…Помнишь, друг, нас лето крепко жарило,Заживляя горести да ссадины!Ой, гоняли с ветром вперегоночку,И смеялись, и сверкали пятками!..Знаю, помнишь, как бродили до ночи,Как пылало солнце меж лопатками.Друг ты мой! Пора настала трудная:Детство в омут кануло без времени.Спит деревня. Тишина безлюднаяГладит поле по седому темени.Летний дом мертвецки скособочился,Да бурьян разросся над завалинкой…Ах ты, лес, тебя я помню рощицей,Ты меня – такой чертовски маленькой…Будет слёз ещё немало вытерто,Много будет в чашу жизнью налито…Я все та же девочка из Питера,Что за город выезжала на лето.

Ведьма

С рассвета на площадь стекается люд:Проклятую ведьму сегодня сожгут!Сухою соломой покрыт эшафот,Заранее весел народ!

Мелькают чепцы и пестрят колпаки,По слякоти скачут, теснясь, башмаки,А вот и епископ дряхлеющих лет —В роскошную рясу одет.

С ним целая свита святейших отцовИ судей – честнейшей души мудрецов!Гудит в нетерпенье священная знать —Пора бы уже начинать…

Зеваки под хлюпанье грубых колёсПустили на площадь торжественный воз:Телегу (да с клячей заместо коней)И клетку глухую на ней.

Вся чёрная, будто копавши золу,Там ведьма валялась на грязном полу,И в тряске совсем не срываясь едва,Моталась её голова.

Свистя, за повозкой гналась ребятня,Кидалась камнями, колдунью кляня,А рядом, как гордый чернеющий грач,Вышагивал чинно палач.

И вот поравнялась повозка с толпой.Чуть не был раздавлен бродяга слепой,Шатавшийся праздно у ней на пути,Да, к счастью, успели спасти.

Поодаль закованный, выкрикнул вор:«Долой дьявольщину! В огонь! На костёр!»И люд поддержал златокрада того,Недавно плевавший в него.

За волосы выволок ведьму палачПод гиканье черни, под хохот и плач,И бросил, как тряпку, в вонючую грязь,Под маскою хрипло смеясь.

Ужасна злодейка поистине та:Драниной прикрыта её нагота.Недавно касался испанский сапогБосых искалеченных ног.

Пятнадцатилетняя девочка – яд:Костлявые руки из робы торчат.А грязные патлы, как сажа, черны —Примета шайтанской вины.

«В страшнейших грехах обвиняешься ты!Крещёная злом самого Сатаны!Призналась давеча колдунья во всём,Судимая честным судом…

Призналась: порой колдовала в ночи,Украла четыре церковных свечи,С неведомым духом беседы велаИ с кошкою чёрной жила.

От этих злодействий тебя до утраОчистит священное пламя костра!Могла б индульгенцию также купить —Да некогда злато копить…»

Колдунья, сполна натворившая зла,Усилием воли лицо подняла,И детские глянули небом глаза —Невысохшая бирюза.

«Деяний своих от людей не таю,Да только, епископ, я правду твоюРазрушу, ведь Дьявол, поверь, не при чёмВ магическом действе моём.

И впрямь ворожила я лунной поройНад милой моею болящей сестрой,Лечила волшебным настоем из трав,Быть может, законы поправ.

И свечи взяла, только вам не назло:Чтоб в домике стало соседском светло!А прежде ведь в Храме просила огня —Как ведьму, прогнали меня!..

В том доме старуха одна умерла,Бездетно и голодно, трудно жила!Кому ж, как не мне, было свечи принесть,Молитву усопшей прочесть?..

Я кошку себе не могла не забрать:Старушка любила её, словно мать —Родное дитя. Да к тому же однаПогибла бы точно она…

Бесплотный же Дух, собеседник ночной —Есть ангел-хранитель с рождения мой!И в Храме святом, подходя к алтарю,Частенько я с ним говорю…»

Промолвил епископ: «Родная моя!Открылась ты честно, греха не тая…За это, сердечную правду любя,Всевышний прощает тебя!»

На буром от крови засохшей лицеПри упоминанье о светлом ТворцеАлмазами слёз заблестели глаза —Заплакавшая бирюза…

«Ужели и вправду теперь прощена?Ужель поднимусь из тюремного дна?Вернусь ли к сестре, коли пыткам конец?Ответь же, церковный отец!»

Старик улыбнулся: «Забыта вина!Пускай же тебя не тревожит она…А значит, свободна душа с этих пор…Без страху иди на костёр!»

Над площадью стал смоляным небосвод.Давно разошёлся нарядный народ.И лишь правосудия тлели огни,Да мрачно темнел эшафот.

Над ним, средь ворон – средь крылатых углей —Голубка летала, что снега белей.И сколько, крича, ни старались они —Никак не притронуться к ней!..А где-то малышки всё плачут глаза —Другая уже бирюза.

Царскосельские лебеди. Поэма

Святые сны сплелись со словом «сад»,Созвездиями сумрак серебрится;Ссутулясь, словно старые сестрицы,Седые сосны сахарно скрипят.

Сарай Саарский синью стен сочится,Садовые скульптуры сладко спят…Сакрально строен северной столицыСтолетиями славленный собрат!

Светает. Солнце сеет семенаСпасительно-спросонного сиянья,Свой сизый саван синева сняла…Страдавшая, стонавшая сполна,

Салонным сердцем – с силой созиданья —Смеётся стать Саарского Села.

Многоточье февральской ночиИзмельчало в спросонный гам.Снова мартом, журча, мироточатРазвороченные снега!

Сивый саван надрусье сбросило,Голубени благоволя;Предрассветной поры многоросиеПрослезилося на поля…

Был ли более счастлив доселе я?Лишь однажды, рассветы назад:Солнцеликое царскоселиеЦеловало мои глаза…Шёл, послушный беззвучному зову, яПо аллеям – в лиловый плен,И зарницей лазурь бирюзоваяПолыхала с дворцовых стен.Заколдованный явью узорною,Забродил я меж грёз, вне людей,Загляделся на гладь на озёрную,На жемчужно-живых лебедей…Простирался повсюду пестреющий сад…Был я счастлив рассветы назад!Мокнет, меркнет виденьем раздавленный март,Рассыпается грудой карт…

Превосславленного ВоскресенияОтзвенели колокола!Вдаль уносится тройка весенняя:Бездорожье – небесная мгла!

Синь июньскую сонно-высокуюЗаюлила июльская жарь.Поле солнышком, кажется, соткано,Словно русской крестьянкою встарь.

Светотень синевисто-виссоннуюГде я сердцем уже смаковал?…Негу помнит мою благовонную,Царскосельскую, церемонную —Царскосадовый карнавал!

Я по полю бреду; пыльно поле-то —Но глаза от иного горят.В них пылает дворцовое золотоС белизною резных колоннад.

И колени дрожат оробелые,Сердце, полно тебе – не дрожи!…Плещут крыльями лебеди белыеПо волнам опалённой ржи…

Прорастает из почвы испамятный сад,И скульптуры целуют взгляд,И молочно-белёсые губы боговПроливают неслышный зов.

Плачет небо лиловой лавою:Пленный ливень стремится вон.Ослеплённое сгинувшей славою,Пало лето на плаху времён.

Тучи, черти, опаловой плевоюОх, хоронят – да охру полей…Осень венчана стать королевоюИ троих поменять королей!

Пара первых сокрыта могилою:Срок отсижен, оплакан конец,И ноябрь сбирается с силою,Мировой примеряет венец.

По морям всепланетного тленияБрежу, брежу – то вброд, то вплавь…Нега ль гонит? Геенна осенняя!Вьётся выею змейною явь…

Поле ливнем елейным заплёвано,Почва, чавкая, ступни сосёт.То, что в разум вровнялось, вмуровано,Всюду в небо, волнуясь, ползёт.Лезут – золото, стены лазурные,Колоннады – из-под земли;Нимфы мраморные да ажурныеШепчут: «Верный!.. Гляди! Внемли…»Чай, ничком через чаянья чинные…Часом, навзничь; кругом – гроза…Отче! Очи кричат лебединые,Клики птичьи клюют глаза!..

Царскоселье моё, царски сильное!Перья кожу дерут изнутри…Я лечу к тебе мглою пыльною;Ну же, вылечи, не кори!..

К чёрту личность: чужбиной червивоюДоведённый до чёрной черты,Птицей вольною, птицей спесивоюЯ врываюсь в твои сады!

И над царством цветенья дворцовогоБлудным лебедем бью крылом,К пелене серебра озерцовогоРвусь сквозь завесь небес – напролом…Подо мной, как ладонь, разаллеены,Разлинованы длани Села;Полнокровной Элладой взлелеяны,Улыбаются белые эллины —Древний мрамор нагрет добела!

«Недвижимые! Мир вам, хорошие!Долго не был в миру я родном…»Брызги свежие перья взъерошили,Бытие провернулось вверх дном…

И плещусь я по ряби пруда-озерца,Выгнув выю на зов бирюзовый дворца.Меж друзей бледнокрылых по глади плыву,Перед счастьем склоняя главу.

Post factum