Вторая жизнь Уве - Фредрик Бакман

Вернувшись, Уве видит, что машина вся в кошачьих слюнях. Гневно машет у кота под носом указательным пальцем, точно кривой саблей. Кот, не будь дурак, хвать его за кривую саблю. После такого Уве всю дорогу не хочет разговаривать с кошаком.

Приехав на кладбище, Уве, наученный горьким опытом, предусмотрительно сворачивает остаток газеты в трубочку и безжалостно выгоняет животину из машины. Достает из багажника цветы, запирает машину, обходит ее кругом, проверяя каждую дверь. Кошак сидит на земле и наблюдает за ним. Уве шагает мимо, будто не замечая.

Затем оба поднимаются на кладбищенский холм по смерзшейся щебенке. Сворачивают в нужном месте, пробираются по снегу, наконец становятся перед Сониной могилкой. Уве ладонью сметает порошу с камня, легонько потрясает букетом.

– Вишь, веник какой тебе принес, – бормочет он. – Розовые. Как ты любишь. В цветочном сказали, померзнут, да они всегда так говорят – лишь бы всучить что подороже.

Кот усаживается задницей в снег. Уве строго смотрит – сперва на кошака, потом на могилку.

– А, да… Вот еще чума на мою голову. Кошака вот пришлось приютить. А то бы дуба дал прямо у нас под домом.

Кошак смотрит как будто с обидой. Уве прочищает горло.

– Ну, по крайней мере, мне так показалось, – словно оправдывается Уве, кивает сперва на кота, потом на могилку. – А то, что облезлый малость, так я тут ни при чем. Уже был такой, – прибавляет он для Сони.

Камень и кот сосредоточенно молчат друг против друга. Уве тем временем разглядывает носки своих башмаков. Кряхтит. Опускается одним коленом на землю, чистит камень от снега. Бережно дотрагивается до камня.

– Я скучаю по тебе, – шепчет.

Капелька, блеснув, тут же гаснет в уголке его глаза. Рука вдруг нащупывает что-то мягкое. Уве не сразу понимает: это кот бережно положил морду ему на ладонь.

20. Уве и интервент в белой рубашке

Добрых двадцать минут Уве сидит в «саабе» на водительском сиденье, гаражные двери распахнуты настежь. Первые пять минут кот с беспокойством посматривает с соседнего сиденья: а не цапнуть ли водителя за ухо? Следующие пять минут уже ерзает, не на шутку встревоженный. Потом, встрепенувшись, пытается самостоятельно открыть дверь. Когда же выбраться не получается, кот, недолго думая, укладывается обратно и засыпает.

Уве бросает взгляд на кошака – тот уже похрапывает, свернувшись калачиком. Вот бы у кого поучиться – как не мудрствуя лукаво выходить из затруднений. Дока!

Уве переводит взгляд на стоянку. На гараж напротив. Сколько раз – должно быть, сотни – сходились они с Руне возле того гаража. Ведь дружили же. По пальцам можно пересчитать тех, кого Уве мог бы назвать своим другом. Уве с женой первыми въехали в таунхаусный поселок, и не упомнить, сколько годков тому назад. Только-только построенный, кругом еще росли деревья. А на другой день заселился Руне со своей Анитой. Анита тоже ждала ребенка. На этой почве Соня и Анита, ясное дело, вскорости стали не разлей вода, подружились настолько крепко, насколько только возможно сойтись двум женщинам. И как все лучшие подружки, они, естественно, тут же придумали подружить и Уве с Руне. У тех ведь столько «общих интересов». Уве вообще не мог понять этой дурацкой затеи. Дружить? С Руне? Который ездит на «вольво»?

Не то чтобы Уве имел против Руне что-то еще. Мужик работящий, основательный, не трепло, не помело. Ездит, правда, на «вольво», что да, то да, но, как справедливо заметила супружница, одного этого недостаточно, чтобы считать его полным придурком. И Уве кое-как смирился с существованием Руне. Дальше больше – позволил тому пользоваться своими инструментами. И вот в один прекрасный вечер они сошлись на стоянке и, заложив большие пальцы рук за ремни, стали обсуждать цены на газонокосилки. А расходясь, уже пожали друг другу руки. Деловито так, словно не подружиться решили, а заключили контракт.

Прослышав, что в скором времени в четыре соседних таунхауса нагрянет толпа самого разношерстного народа, срочно собрались на кухне у Уве и Сони и стали держать совет. А когда вышли, на руках у них уже были готовые правила поведения на территории поселка, таблички с предписаниями, что можно, а чего нельзя, и новоиспеченный устав правления жилищного товарищества. Уве выбрали председателем, Руне – замом.

В последующие месяцы даже на свалку ездили вдвоем. Вдвоем же распекали соседей, что те ставят где попало свои колымаги. Вдвоем уламывали красильщика уступить подешевле фасадную краску, вдвоем ругались с жестянщиком, сбивая цену на водосточные трубы. С обоих боков обступили монтера, когда тот пришел прокладывать кабель и устанавливать розетки, с обеих сторон строго объясняли, как и что ему делать. Оба смутно представляли, как тянуть телефонный кабель, зато прекрасно знали: если недобдеть, ушлые телефонисты обязательно на чем-нибудь да объегорят. Как пить дать.

Бывало, обе четы собирались поужинать вместе. Поужинать – это, правда, громко сказано. Большую часть вечера Уве и Руне коротали на стоянке: обстукивали шины любимых драндулетов, сравнивали объемы багажников, богатство частот на радиоприемниках и прочие немаловажные мелочи. Но тем не менее.

Животы у жен тем временем неуклонно росли, отчего Анита, по выражению Руне, перестала «дружить с головой». Когда беременность ее перевалила на четвертый месяц, Руне, открывая холодильник, практически каждый день доставал оттуда кофейник. Сонечка же стала непредсказуема, как смерч: слетала с катушек быстрей, чем вышибают двери таверны в вестернах с Джоном Уэйном, – Уве, страшась этих бурь, старался вообще не раскрывать рта. А это, конечно же, бесило ее еще пуще. А она не потеет, так мерзнет. Когда же Уве, устав препираться с ней, отправлялся к батареям подбавить толику тепла, ей вдруг снова жарко. А ему опять бегай, подкручивай обратно. Еще бананы – она поглощала их такими дозами, что продавщицы в супермаркете только диву давались: не завел ли Уве, часом, домашний зверинец, больно уж к ним зачастил.

– Гормоны пляшут, – глубокомысленно изрек Руне как-то вечером, когда они с Уве сидели у того во дворике за домом, тогда как супруги их трещали на кухне у Уве и Сони, обсуждая свои бабьи дела.

Еще Руне поведал, как давеча Анита, слушая транзистор, вдруг разрыдалась из-за того, что «уж больно песенка была задушевная».

– Чего? Песенка? – переспросил Уве.

– Ага, задушевная песенка, – подтвердил Руне.

Синхронно покачав головами, оба вперились в вечернюю мглу. Помолчали.

– Пора траву стричь, – наконец сказал Руне.

– А я как раз нож для газонокосилки купил, – ответил Уве.

– За сколько? – поинтересовался Руне.

Так вот и общались.

По вечерам Соня ставила музыку для беременных – утверждала, что под нее малыш лучше ворочается в утробе. Уве, усевшись в кресло, притворялся, будто смотрит телевизор, сам же с некоторым сомнением наблюдал, как жена слушает музыку. Оставшись наедине со своими мыслями, он мучился вопросом: что будет, когда ребятенок наконец надумает вылезти наружу. Что будет, если он, к примеру, невзлюбит Уве за то, что тот не особо уважает музыку?

Не то чтобы Уве боялся этого. Нет, он просто не знал, как лучше подготовиться к роли отца. Даже спросил, нет ли какого-нибудь специального руководства или инструкции. Соня в ответ лишь посмеялась над ним. Он не понимал почему. Есть же инструкции для всего прочего?

Уве сомневался, годится ли он хоть в чьи-то отцы. Он и детей-то не особо любил. Да и сам ребенком был никудышным. Соня посоветовала спросить об этом Руне – мол, у него та же ситуация. В каком смысле та же, не понял Уве. Не Руне же его ребенка воспитывать будет, у Руне свой ребенок будет, совсем другой.

Ну, Руне, тот, по крайней мере, согласился с Уве в том, что обсуждать тут особо нечего, и то хлеб. Так что, когда вечерком Анита заглядывала к ним на кухню, чтобы на пару с Соней поохать, где у них чего болит, Уве и Руне уходили в сарай, дескать, надо кое-чего обсудить, и простаивали там, молча перебирая молотки и рубанки Уве.

Проведя так за закрытой дверью сарая три вечера кряду и не зная, куда себя деть, мужчины решили, что неплохо бы найти себе какое-нибудь дело, а то как бы новые соседи про них «чего не подумали».

Уве согласился – так, пожалуй что, будет лучше. Ну и нашли себе дело. За работой больше помалкивали, но чертили сообща и углы обмеряли тоже сообща, чтоб ничего не запороть. И вот однажды ближе к ночи – Анита с Соней были уже на четвертом месяце – в обеих детских встало по кроватке лазоревого цвета.

– Можно зашкурить и в розовый перекрасить, если девчонка родится, – промямлил Уве, показывая Соне кроватку.

Соня кинулась к нему на шею, и Уве почувствовал, как шея стала мокрой от слез. Бестолковые эти гормоны, что тут сказать.

– Скажи, что хочешь, чтоб я вышла за тебя замуж, – шепнула она.

Ну, замуж так замуж. Расписались в ратуше, без затей. Родных не осталось – ни у него, ни у нее, так что на свадьбу к ним пришли только Руне с Анитой. Соня и Уве обменялись кольцами, а потом вчетвером отправились в ресторан. Платил Уве, но Руне помогал – проверил, не накрутили ли счет – «чтоб комар носу не подточил». Комару, надо признать, этого так и не удалось. Битый час рядились они с официантом, уговаривая для его же пользы вполовину скинуть итоговую сумму, не то пожалуются «куда следует». Правда, пока мужчины еще сами не понимали, куда именно, на что именно и надо ли вообще, однако официант, хотя был стойкий малый, в конце концов сдался – убежал на кухню и долго выписывал новый квиток, отчаянно жестикулируя и бранясь. А Руне и Уве ехидно переглядывались, даром что жены, по своему обыкновению, уж двадцать минут как уехали на такси.