Вторая жизнь Уве - Фредрик Бакман

И вот наконец Соня вышла. Вышла и села, бесшумно затворив дверцу «сааба» – научилась не хлопать ею, чтобы Уве не глядел на нее каждый раз, словно она бьет живое существо, – и бережно вложила свою ручку в его ладонь.

– Похоже, нам придется купить дом, Уве, – сказала ласково.

– На что нам дом? – удивился Уве.

– Детям нужно расти в собственном доме, – ответила она и бережно приложила его ладонь к своему животу.

Тут Уве надолго потерял дар речи. Хотя и так не был особо словоохотлив. Задумчиво вперился в ее живот, точно ожидая, что над ним вот-вот взовьется какое-нибудь знамя. Наконец, не дождавшись, уселся поудобнее, крутанул колесо настройки радиоприемника до половины оборота, вернул в исходное положение. Поправил зеркала заднего вида. Кивнул деловито:

– Что ж, тогда, стало быть, придется брать комби.

19. Уве и обмороженный драный кошак

Уве смотрит на кошака. Кошак смотрит на Уве. Уве не любит кошаков. А кошаки не любят Уве. Уве в курсе. Даже Эрнест и тот не любил Уве, а уж Уве и подавно не любил Эрнеста, хотя и считал его наименее вредным из всех кошаков, встретившихся ему на жизненном пути.

Этот же спиногрыз, как ни крути, ни капельки не похож на Эрнеста, заключает Уве. Разве только самодовольной харей, ну да это сущность всей их породы, предполагает Уве. А так экземпляр весьма мелкотравчатый и тощий, больше смахивает на крупную крысу. К тому же за ночь шкурка его полысела еще больше. Хотя, казалось бы, куда уж плешивей.

– Да не уживаюсь я с кошаками, пойми ты, женщина! – целый вечер уговаривал Уве Парване.

А под конец вообще накричал, сказал – ни за что не возьму, только через мой труп.

И нате – Уве стоит и смотрит на кошака. А кошак – на него. Причем Уве и близко не напоминает труп. Последнее особенно раздражает.

Раз шесть за ночь Уве просыпался оттого, что кошак, весьма бесцеремонно запрыгнув к нему в постель, пытался прикорнуть у него под боком. И Уве всякий раз, как бы ненароком, спихивал его ногой на пол.

А когда Уве встает, без пятнадцати шесть, кот уже расселся посреди кухни, скрививши морду так, будто Уве задолжал ему денег. На эту наглость Уве отвечает взглядом, исполненным подозрительности, – словно кошак позвонил ему в дверь и с Новым Заветом в лапах начал выпытывать, готов ли Уве «впустить Христа в свою жизнь».

– Жрать небось хочешь, – выдавливает Уве наконец.

Кошак не отвечает. Только подгрызает остатки шерстки на пузе да самозабвенно вылизывает подушечку на лапе.

– Шалишь, нам тут попрошаек не надо, чай, не айтишники, ишь, губы-то раскатал, – добавляет Уве и строго тычет пальцем в кошака на случай, если тот не понял, к кому обращаются.

Кошак глядит с издевкой, будто вот-вот надует в ответ розовый пузырь бабл-гама.

Уве подходит к столешнице. Ставит кофе. Смотрит на часы. Парване, после того как отвезли в больницу Йимми, насилу вызвонила какого-то приятеля, ветеринара или вроде того. Тот пришел, осмотрел кота, поставил диагноз – «серьезное обморожение и сильное истощение». И оставил Уве подробные инструкции, как кормить да как «ухаживать». Прямо не кот, а кожаный диван. А Уве – фирма по ремонту котов.

Уве так прямо и заявляет кошаку:

– Я тебе не кошачий ремонт!

Кот молчит.

– Просто связываться с брюхатыми склочницами неохота, а так – остался бы ты тут, жди, – поясняет Уве, кивая в сторону гостиной, на окошко, в котором виднеется дом Парване.

Кошак меж тем вылизывается, чуть не доставая языком до глаза.

Уве вынимает четыре носочка. Это ветеринар для кошака выдал. Сказал: тому сейчас главное – побольше двигаться. Ну, тут-то Уве поможет, даже с радостью. Чем дальше кошачьи когти – тем целее обои, рассуждает Уве.

– На, надевай да пошли. А то я припозднился.

Кошак встает с самым вальяжным видом и шествует к выходу. Вышагивает, точно кинозвезда по красной дорожке. Сперва смотрит на носки с недоверием, после все же уступает, если и артачится немного, то лишь в ответ на бесцеремонность, с которой Уве спешит напялить на него эту кошачью обувь. Насилу управившись, Уве встает, смотрит сверху, что вышло. Качает головой:

– Кот в носках! Вот ведь извращенцы, елки-моталки. Тьфу!

Кошак же, напротив, с любопытством изучив свой новый прикид, вдруг приходит в неописуемый восторг, страшно довольный собой. Осталось только сфоткать себя да выложить свои луки в инстаграм. Напялив синюю куртку, Уве сует руки в карманы, кивает на дверь:

– Хорош уже фотомодель из себя корчить, так никакого утра не хватит. А ну, марш на двор!

Так Уве впервые в жизни выходит инспектировать двор не один, но с товарищем. Пинает столбик с табличкой, запрещающей проезд по территории поселка. Без обиняков указывает на другой знак, пониже, – он установлен на газоне чуть подальше, если пройти вперед по дорожке, – только макушка торчит из сугроба. Там написано: «Выгул домашних животных на территории запрещен». Знак этот поставил сам Уве, ну, когда еще председательствовал в жилтовариществе, и теперь сурово доводит этот факт до сведения кошака.

– Ну, при мне-то хотя бы порядок был, – добавляет Уве и топает дальше, к гаражам.

Кота же, похоже, больше занимает вопрос, что бы еще такое пометить.

Уве подходит к воротам своего гаража, дергает за ручку. Затем инспектирует мусорку и велосипедный загон. Следом выступает кошак, морда кирпичом, точно он и не кот, а как минимум ротвейлер весом в шестьдесят кило, состоящий на службе у наркоконтроля. Уве начинает подозревать, что именно за такое безрассудство кошак поплатился хвостом и доброй половиной шкуры. Когда же напарник с неподдельным интересом принюхивается к ароматам, идущим от мешков с пищевыми отходами, Уве грубо отпихивает животное ногой, спроваживая за воротца мусорки.

– А ну, кыш, говно мне всякое жрать будешь!

Кот сердито зыркает, но не отвечает. Уве поворачивается к нему спиной, кошак идет прямиком на газон и дует на знак, торчащий из сугроба.

Уве специально заглядывает на крайний двор. У дома Руне и Аниты поднимает окурок. Перекатывает пальцами. Этот чинуша на «шкоде» разъезжает по территории, будто все тут купил. Выругавшись, Уве сует бычок в карман.

Вернувшись домой, Уве открывает банку тунца, ставит на кухонный пол.

– Да уж, ежели тебя голодом уморить, тут такой хай поднимется!

Кошак трескает прямо из банки. Уве пьет кофе стоя. После еды Уве отправляет чашку с банкой в мойку и, тщательно вымыв, ставит сушиться. Кошак удивляется, словно хочет спросит – зачем банку-то сушить, – но от вопроса удерживается.

– У меня еще дел невпроворот, нечего дома штаны просиживать, – управившись с посудой, говорит Уве.

И хотя сожительство с мелкотравчатой скотиной навязано Уве совершенно против его собственной воли, но не оставлять же дом на растерзание одичалой зверюге, будь она неладна. Стало быть, надо взять ее с собой. Несмотря на разногласия, тотчас возникшие относительно того, как разместить кота на переднем сиденье «сааба» – на газетке или без. Первоначально Уве сажает кошака задницей на два листа с новостями шоу-бизнеса. Кошак, гадливо передернувшись, тотчас сбрасывает задними лапами эту мерзость на пол и укладывается поудобней на мягкой сидушке. Тогда Уве берет кота за шкирку, встряхивает хорошенько (кот шипит, и шипит весьма не вяло, а очень даже свирепо) и подкладывает под него три слоя культурных заметок и книжных рецензий. Кошак, пока Уве опускает его, смотрит лютым зверем, но, опустившись, неожиданно смиряется, тихонько скучает на газете, с едва заметным презрением смотрит в окно. Впрочем, Уве рано торжествует, когда, довольно кивнув, включает первую скорость и выезжает из поселка на широкую дорогу. Едва они успевают отъехать, как кошак медленно и демонстративно проводит тремя когтями по газетной полосе. Выдрав огромный клок, просовывает лапы сквозь газету, ставит их на сиденье. Ехидно смотрит на Уве, будто спрашивает: «Ну и что ТЕПЕРЬ делать будешь?»

Уве бьет по тормозам, кошак в ужасе влетает мордой в приборную доску. Теперь уже Уве смотрит, будто отвечает: «А ВОТ ЧТО!» После такого кошак всю дорогу смотреть не хочет на Уве, забившись в самый угол сиденья, и с видом, полным ушибленного достоинства, трет лапкой пострадавший нос. Когда же Уве выходит купить цветов, мстит, обильно слюнявя и руль, и ремень, и обивку водительской дверцы.

Вернувшись, Уве видит, что машина вся в кошачьих слюнях. Гневно машет у кота под носом указательным пальцем, точно кривой саблей. Кот, не будь дурак, хвать его за кривую саблю. После такого Уве всю дорогу не хочет разговаривать с кошаком.

Приехав на кладбище, Уве, наученный горьким опытом, предусмотрительно сворачивает остаток газеты в трубочку и безжалостно выгоняет животину из машины. Достает из багажника цветы, запирает машину, обходит ее кругом, проверяя каждую дверь. Кошак сидит на земле и наблюдает за ним. Уве шагает мимо, будто не замечая.