Вторая жизнь Уве - Фредрик Бакман

Большей похвалы от отца Соня в жизни не слыхала.

17. Уве и кошак в сугробе

– Он жив? – заполошно квохчет Парване, подлетает к сугробу (насколько позволяет беременное пузо), заглядывает в дыру.

– Я не ветеринар, – говорит Уве.

Говорит, впрочем, без ехидства. Просто информирует. А сам изумляется: ну, баба, ну везде поспевает. Только наклонишься глянуть, что там за отверстие в сугробе, будто кошачий лаз, она уж тут как тут. На собственном дворе покоя нет.

– Да вытащи же ты его! – кричит она, хлопая Уве варежкой по плечу.

Уве, скривившись, сует руки поглубже в карманы. Ему все еще тяжело дышать.

– Еще чего, не буду! – отказывается.

– У тебя с головой все в порядке? – накидывается Парване.

– Да просто мы с котами не больно ладим, – информирует ее Уве, зарываясь каблуками в снег.

Тут она разворачивается к нему и смотрит так, что Уве нехотя отодвигается подальше от ее варежки.

– Может, в спячку залег? – пытается пошутить он, заглядывая в отверстие. И добавляет: – А нет, так по весне оттает…

Когда варежка, взметнувшись, пулей летит в него, Уве отмечает про себя, что мысль встать на безопасном расстоянии была очень и очень благоразумной.

Раз – Парване ныряет в сугроб, два – выныривает обратно, держа на худеньких руках промерзшую кошачью тушку. Вид – будто четыре эскимо вмерзли в облезлый шарф.

– Открой дверь! – кричит она Уве, уже совершенно выйдя из себя.

Уве только крепче упирается каблуками в снег. Нет, правда, начиная этот день, Уве как-то совершенно не планировал впускать в дом полоумных баб с кошаками, о чем как раз и собрался заявить Парване. Но та с кошаком наперевес прет на Уве с такой решимостью, что вопрос только в том, хватит ли Уве прыти отскочить – пройдет она мимо или же насквозь. Знавал Уве баб, которые не слушают, что им добрые люди говорят, но чтобы настолько! Уве снова начинает задыхаться. Борется с желанием схватиться за сердце.

Она прет напролом. Он уступает, отходит. Она топает мимо. А заиндевевшая тушка в ее руках, в гроздьях сосулек, будит в памяти целый рой воспоминаний о коте Эрнесте, и те стремительно проносятся по извилинам головного мозга Уве. Глупый, жирный, дряхлый Эрнест – Соня обожала его всем сердцем: при виде зверюги оно билось с такой силой, что положи сверху монетку, и та подпрыгнет.

– ОТКРЫВАЙ, ТЕБЕ ГОВОРЯТ! – рычит Парване и кивает Уве так, словно решила вывихнуть себе шею.

Уве, точно под гипнозом, выуживает из кармана ключи, будто уже не владея собственным телом. Будто голова его вопит: «СТОЙ! КУДА?!» – а туловище назло ей продолжает идти, словно взбунтовавшийся подросток.

– Неси одеяло! – командует Парване и врывается в дом, не разуваясь.

Уве замирает на несколько мгновений, пытаясь отдышаться, идет вслед за ней.

– Тут же холодина! Ну-ка, включи батареи посильнее! – распоряжается Парване как у себя дома и нетерпеливо машет, веля Уве пошевеливаться, сама же кладет кота на диван.

– И не подумаю! – отвечает Уве.

Потому как всему есть предел. Застыв на пороге гостиной, Уве размышляет, сказать ли ей, чтоб хотя бы подложила газетку под кошака, или рискованно – снова запустит варежкой. Но когда Парване оборачивается к нему, Уве тотчас понимает, что про газетку лучше и не заикаться. Такой разъяренной фурии он, пожалуй, еще не встречал.

– Одеяло у меня наверху, – бормочет он, поспешно отводя глаза, словно вдруг страшно заинтересовавшись абажуром у себя в прихожей.

– Так сходи за ним! – приказывает она.

Вид у Уве такой, будто он повторяет ее приказ про себя, тихо усмехаясь и передразнивая противным голосом. Однако не перечит, а, скинув башмаки, спешит через гостиную, обходя Парване на безопасном расстоянии, вне досягаемости вездесущих варежек.

Всю дорогу вверх по лестнице Уве ворчит под нос что-то про соседей, от которых вовсе не стало житья. Наверху останавливается перевести дух, делает несколько глубоких вдохов. Боль в груди прошла. Сердце бьется нормально. Не впервой пошаливает – он уж перестал пугаться. Ничего, всегда отступает. Да и на что ему теперь сердце, все одно недолго осталось.

Снизу доносятся голоса. Уве не верит своим ушам. Уж эти соседи! Вечно суются, другим нормально помереть не дают, при случае же сами без всякого стеснения любого до умопомрачения и самоубийства доведут. С них станется.

Спустившись с одеялом в руке, Уве видит в гостиной юношу – толстяка из соседского дома. Тот с любопытством разглядывает кошака и Парване.

– Хей, чувак! – приветливо машет он Уве.

Юнец в одной футболке, даром что на дворе морозище.

– Чего? – говорит Уве, про себя отмечая, что нынче и за одеялом наверх не сходить: спустишься, а уж кто-то открыл у тебя постоялый двор.

– А я слышу, кричат, чувак, дай, думаю, загляну, чё за ахтунг, – бодро кудахчет пончик, пожимая плечами, – жир широкими складками проступает под футболкой.

Парване отбирает у Уве одеяло, принимается кутать кошака.

– Так ты его не отогреешь, – дружелюбно замечает пончик.

– А ты не лезь, не твое дело, – одергивает его Уве.

Сам он, конечно, не ахти какой специалист по размораживанию кошаков, просто его бесит, когда всякие толстяки мало того что врываются в дом, так еще пытаются порядки свои наводить.

– Тише, Уве! – кидает Парване и с мольбой смотрит на юношу: – Что нам делать? Он весь как ледышка!

– Чего это ты меня затыкаешь? – обижается Уве.

– Он же умрет, – говорит Парване.

– Да ладно, умрет… Подумаешь, замерз малость, – замечает Уве, пытаясь овладеть ситуацией, которая, по его мнению, вышла из-под контроля.

Парване приставляет палец к его губам, говорит «тсс». Уве в ярости выворачивается у нее из-под руки.

– Давайте его мне, – вклинивается юноша и показывает на кота, словно в упор не видит, что рядом вообще-то стоит Уве и пытается дать понять: мало того что вперся тут, понимаешь, незнамо кто без спроса в чужое жилище, – да еще и кошаками туда-сюда размахивает.

Парване вынимает кота – тот из синюшно-лилового превратился в белого. От такой картины решимость Уве колеблется. Он мельком смотрит на Парване. И нехотя делает шаг назад, уступая дорогу.

Пончик скидывает футболку.

– Ты чего это… заголяешься? Какого, понимаешь… – запинается Уве.

Его взгляд мечется от рук Парване, в которых оттаивает кот, на капли, стекающие на пол, потом на толстого юношу, оголившегося посреди его гостиной, на его телеса, на рыхлые наплывы от груди до самых колен, словно кто-то взял да растопил здоровенный брикет пломбира, а после опять заморозил.

– Ну, давай его сюда, – говорит юноша, нимало не смущаясь, и протягивает к Парване две ручищи толщиною с бревно.

Парване подает ему кошака, юноша хватает его, сжимает в объятьях, укрывая в своих непомерных телесах – ни дать ни взять гигантская шаурма с кошатиной.

– Меня Йимми зовут, – сообщает он, улыбнувшись Парване.

– А меня Парване, – говорит она.

– Классное имя, – говорит Йимми.

– Спасибо! Оно означает «бабочка».

– Клево! – восхищается Йимми.

– Кота задушишь, – говорит Уве.

– Отвянь, Уве, – отвечает Йимми.

Уве поджимает губы в тонкую белую нитку. С досадой пинает носком плинтус. Не совсем понятно, что именно имеет в виду молодой человек, советуя ему «отвянуть», однако абсолютно ясно: совету этому Уве следовать не намерен.

– Он наверняка предпочел бы умереть как-нибудь поприличней: лучше уж на морозе околеть, чем так вот задохнуться.

Круглая физиономия Йимми расплывается в добродушной улыбке.

– Да не загоняйся, Уве! Сам видишь, какой я кабан. Нас, жирных, можно троллить по-всякому, зато, чувак, мы вырабатываем до хренища тепла!

Парване с тревогой посматривает на колышущееся жирное плечо, осторожно прикладывает ладошку к кошачьей морде. Сияет.

– Отогревается потихоньку, – ликует она, победоносно взглянув на Уве.

Уве кивает. Хочет в ответ как-нибудь подколоть ее, но вдруг ловит себя на том, что от слов ее у него камень с души свалился. Не зная, что делать с этим чувством, он поспешно хватается за телевизионный пульт, пытаясь укрыть от глаз Парване свой нежданный душевный порыв.

Не то чтобы он беспокоился за кошака. Просто из-за Сони: вот бы она порадовалась. Вот и все.

– Пойду нагрею воды! – едва вымолвив это, Парване проскальзывает мимо Уве и уже орудует у него на кухне, хлопает дверцами шкафов.

– Ах, леший тебя забери, – ругается Уве и, отшвырнув пульт, кидается вслед за ней.

Вбежав, видит растерянную Парване – та застыла посреди кухни, в руке – его электрочайник. Словно пораженная внезапной догадкой, словно только сейчас дотумкала. Уве впервые видит эту бабу в таком замешательстве, что ей просто нечего сказать. Кухня прибрана, посуда по полочкам, только пылью покрылась вся. Запах застоявшегося кофе, грязь на стыках и повсюду мелочи, оставшиеся от жены Уве. Ее безделушки, украшающие окно, заколка, забытая ею на сосновом столе, на холодильнике под магнитом – записка, написанная ее рукой.