Новый Мир ( № 4 2007) - Новый Мир Новый Мир

Ты — фугас весны заразной,

паводков рябых.

Все труднее не украсть мне,

не убить!

Как же так?.. Как мох и щавель,

клевер, злак, ковыль,

я пришел Тебя прославить,

Ты забыл?

Но как ворон вырван с корнем

из степных небес,

гужевал в болоте черном

средь невежд.

По-пластунски пробирался

сквозь валежный лес.

Подвывал по-панибратски

в Благовест.

И в цветении постыдном

клуби родовой

выгребал тупым инстинктом

за Тобой.

Подсоби ж… Мой дух суконный

весь стемнел в лице.

Я изрублен, как икона.

Ты — Всецел.

1991.

Моя реальность

Наблюдаю с утра затяжные прыжки парашютов —

это сумерки-умерки липнут к сырым городам,

и, надрывною смутой жилые рельефы окутав,

на Москву опускается с неба сплошной Магадан.

Зачарованный мир в эту пору снесет и проглотит

оплеухи комет и обвалы в притихших горах,

криминальные путчи, реформы, измены, и против

даже слова не ска… (либо слово застрянет в дверях!).

Низколобые дни… Хоть дышалось ни валко ни шатко,

я держался тверёз в темноте, наступавшей с пяти.

И хоть не было сил подниматься и делать зарядку,

было время подпольную радость в себе разгрести.

Я выкручивал с силой душевные мутные груды

и, как мелкую воду из выстиранного белья,

отжимал меланхолию из моих прачечных буден,

чтобы жизнь пообсохла

                        и все побелее была.

Я любил эту жизнь (да, я принял такое решенье!).

И за то, что любил, извинял, принимал таковой, —

обернулась во мне тонко-синею девственной гжелью,

а впоследствии — бойкой, прожженной цветной хохломой…

О единственная, о пахучая сладкая сука,

с кем еще я так близок — зачумно, взакожье, впритир.

Я глазами держу твое небо со светом и звуком.

А закроют мне веки — провалится в сумерки мир.

1986.

*    *

 *

Луна полна. И звезды в доле

ее подкожного сиянья.

Она сквозит из шахт и штолен,

томится варом на тагане.

Та, что была крупицей соли,

горошиной, сухим орехом,—

сегодня растеклась повольем

по иудейским горным стрехам.

Как сходит сок с берез и ливен,

камедь луны сползла сегодня

с помолищ иерусалимых

на Айялу в дербах исподних,

от Храма до посадов дальних,

потом — во мрак неокропленный,

желтея, как лесной лишайник

на диких корчевах Сиона.

Раз в месяц запечатлеваю

я эту ночь как вар канунный,

когда Израиль тиглевая

ревмя ревет свеченьем лунным.

И сквозь его дерюги, мнится,

не просочатся дней езеры.

С трезвоном утренней денницы

не пробудятся мжи, мещеры.

И страшно за себя, за каждый

свой волосок, и нерв, и ноготь,

когда я погружен запашно

во всочиво Луны разлогой.

Я так же погружен с корнями

в полноточивый зрелый возраст,

как в чад и смрад изба курная,

как тварь земная в смерть и в воскресь.

1994.

*    *

 *

В том промежутке времени, в котором

я здесь мелькал,

всему был точный счет: лесным кокорам,

речным малькам.

Еще во мне запечатлелся список

всех тех людей,

что я встречал. Он как пергамент высох

и затвердел.

Я помню их значительные даты,

их мыслей строй,

причуды, ахиллесовые пяты,

их счет со мной.

Лицеприятно, цепко, неуемно,

во сне, в бреду

я помню все. Я не сужу, а помню.

И встречи жду.

Все утряслось. Сложилось совершенство.

Все улеглось.

Из предвкушений, как из многоженства,

из детских грез —

вдруг выструкалась жизнь, одна как липка,

вся на виду.

Заборным пряслам, листьям повилики

я счет веду.

За жилы и крестец, за корень кровный,

за пот и шерсть,

за целый век, раскатанный по бревнам,

за весь реестр —

отвечу, как пастух за поголовье,

дам зуб за зуб.

И потому я стал немногословен

и в жестах скуп.

1997.

*    *

 *

Осталось две-три темы для беседы.

Два-три желанья, но не вожделенья.

Я вспоминаю папиного деда,

владельца бакалеи, домоседа,

из досоветских Ясс. Он мыслил дельно,

если судить по следующему кредо:

кто в молодости шастает по свету —

на старость приплывает в богадельню.

Ну, я свое отшастал — вверх ли, вниз ли,

вкривь-вкось, виясь плющом, фуфыря листья.

Зато спеклись две-три хороших мысли

да выкушались две-три вкусных миски.

Две-три привязанности сохранились.

Но — баста! Я допил свой кислый рислинг,

перехожу на водку, лук, редиску

и им подобные анахронизмы.

Я не шучу и не кривляюсь. Баста.

Я лучше буду пугалом на пашне,

чем егозить да шастать. Может статься,

что размножаться мне еще лет двадцать:

как множит реки дождь позавчерашний,

как с обвесенницей сползают насты

снегов по потным глинам полымястым

и вширь ятажат заиграй-овражки.

Но, в дол себя вгоняя по колено

и дальше — по мотну, по самый образ,

я уношу с собою стрехи, стены,

поделки, утварь, быт свой загуменный.

Хоть пену сдуло, но скрепило ребра.

Коль не вчера, так завтра Воскресенье,

исход, этап, разлука, разоренье.

А мне-то что! Мой узел впрок подсобран.

1997.

Монархический принцип и власть

Зибницкий Эдуард Валентинович — публицист. Родился в 1971 году. Окончил Псковский педагогический институт и Московскую высшую школу социальных и экономиче­ских наук. Сотрудник “Городской газеты для жителей Пскова”. Публиковал статьи на историософские и актуальные темы в журналах “Вестник РХД”, “Новый мир”, “Знамя” и др. изданиях.

1

Общественное мнение в нынешней России к либеральным ценностям особо не благоволит. Перед либералами, таким образом, открывается долгий и утомительный путь пока только пропаганды идей гражданского общества, правового государства — и легких побед не сулит даже этот путь. Оказалось, что народная поддержка демократов на исходе горбачевского правления не была устой­чивой и имела характер увлечения, эйфории новаторства, в лучшем случае — антибюрократического протеста, а не национальной зрелости, — впрочем, и ошибки (если не сказать хуже) правления Ельцина тоже нельзя списывать со счетов. Многие политологи уже поставили России печальный диагноз, впрочем, лишь переформулировав то, что стало традиционным суждением о России: в России слабы (или отсутствуют) демократические традиции, а всему причиной многовековая традиция единовластия, самодержавия, концентрация власти в руках одного правителя.

Оговариваются, что к положительным свойствам такого вида правления и общественного устройства относится стабильность, централизация власти, необходимая в условиях огромной и многоукладной страны. Некоторые либералы перестроечного призыва уже ищут и находят какие-то компромиссы между требованием модернизации, с одной стороны, и сохранением россий­ского авторитаризма — с другой, во имя той же стабильности и эффективности власти — именно как имманентной России государственной формы. Эту российскую “специфику” рассматривают как фактор, который нужно не только учитывать, но и использовать. И интеллектуальное, “внутреннее” оформление такого подхода, похоже, уже состоялось. Исторические аналогии к вашим услугам — и Петр I, и Наполеон, и Пиночет, и стратегия континентального Китая — линия Дэн Сяопина, и авторитарная политика Гоминьдана, приведшего Тайвань к процветанию. Напрашивается вывод, что пусть “уж оно так и идет”, раз “народу это нужно”.