Первая леди, или Рейчел и Эндрю Джэксон - Ирвинг Стоун

Они были счастливы в Поплар-Гроув, пока… не пришли те известия из Харродсбурга. В течение первых двух лет Эндрю был доволен: земля хорошо плодоносила, они жили в достатке за счет того, что она давала, во всяком случае не лучше и не хуже, чем двадцать соседей в округе. Люди все еще называли их участок поместьем Джона Донельсона, и это давало дополнительную защиту от сплетен… а тем временем люди забудут, она и Эндрю упрочат свое положение. Однако то, что создавало ей уют и защиту, раздражало Эндрю и становилось все более неприемлемым для него. «Странно, — думала она, — но необходимость пройти вторую церемонию не повлияла ни на кого, кроме Эндрю и меня. Мысль об этом будет все время возбуждать его. Если я буду стараться поступать так, чтобы он казался неприметным, какой хотела бы быть я, это убьет его».

Она подняла голову. Ее голос звучал звонко.

— Уверена, дело с лавкой пойдет успешно, Эндрю; я буду тебе всячески помогать.

Она почувствовала слабое движение у себя на груди. Ягненок поднял голову, задергал тонкими ножками.

— Посмотри, дорогой, у него открылись глаза.

Ягненок проблеял, и его тельце затряслось.

— Теперь, дорогая, ты можешь поставить его на ноги, — сказал Эндрю. — Он хочет бегать.

Она осторожно опустила ягненка на пол около своей юбки. Некоторое время он стоял неуверенно, покачиваясь на слабых ножках, огляделся вокруг и отпрянул в испуге от огня. Потом побежал в другой конец хижины и снова к ногам Рейчэл.

Рейчэл редко покидала Поплар-Гроув, и то лишь для коротких поездок в Нашвилл. У нее развилось шестое чувство, и с первого взгляда она могла сказать, занимает ли мысли людей ее история настолько сильно, что это видно по их глазам. Ее страшили косые взгляды, глухие пересуды, пересказы случившегося и всякое иное вмешательство в ее личную жизнь. Она избегала встреч с незнакомыми, даже если это происходило дома у ее сестер и она знала, что эти люди были друзьями семьи. Она утеряла способность уверенно смотреть в глаза другим, даже при малейшем намеке на любопытство или сомнение она отводила взор со смущением и болью. Чувство полной безопасности появлялось у нее лишь дома, на своем участке. Она с радостью принимала гостей у себя, ибо понимала: тот, кто способен отважиться на длительную поездку, не может не быть другом без камня за пазухой, радушным и искренним. Ведь только доброжелательные люди готовы сесть за ваш стол, верно?

Ей нужно было сохранять спокойствие, несмотря на то что от Эндрю приходили огорчительные известия. Из-за депрессии, охватившей Восток, договоренности, согласованные перепиской, сорвались ко времени приезда Эндрю в Филадельфию. Он был вынужден снизить цену за акр земли с одного доллара до двадцати центов, и тем не менее покупателей не было. К концу третьей недели разочарований он писал:

«Трудности, каких я ранее не испытывал, поставили меня в самое скверное положение, в каком может оказаться человек. Я не займусь таким бизнесом вновь ни за какие деньги…»

Сэмюэл и Джон Овертон часто наведывались в Поплар-Гроув к ней на ужин. Недавно Джон переехал в собственную хижину, которую он назвал Травелерс-Рест (Отдых путешественника), находившуюся в пяти милях к югу от Нашвилла. Он прочитал письмо Эндрю без очков, потом надел очки, чтобы лучше увидеть то, над чем следует подумать.

— Я говорил ему, что мы должны придерживать нашу землю и продавать ее участок за участком новым поселенцам, — сказал Джон. — Но он так торопился поехать в Филадельфию…

В отсутствие мужа она жила в подвешенном состоянии, стараясь заполнить каждый час бесконечными заботами: занималась шитьем детского белья для нового потомства, которого ждали Джонни и Мэри, вязанием зимних носков из грубой шерсти, шитьем одежды для себя на случай выездов на лошади и тонкой льняной рубашки для Эндрю, отделанной плиссировкой на груди… она берегла свои чувства до его возвращения. Экспедиция Никаджака отогнала враждебные индейские племена, и впервые после приезда в Кумберленд она могла обходить поля, не опасаясь нападения, могла сажать розы и овощи за домом. Ее любимец — ягненок всегда был около нее. В первый солнечный день апреля она приказала рабам вспахать и засеять поле. Перешагивая через борозды в своих высоких сапожках и тяжелой юбке из грубой хлопчатобумажной ткани, она следила за их работой. Широкая шляпа защищала ее лицо от жгучих лучей жаркого солнца. К середине мая в бороздах проклюнулись молодые поросли, а овцы, коровы и лошади дали новый приплод. Урожай обещал быть хорошим, живности было вполне достаточно, чтобы сделать запасы мяса, сала, шерсти и кожи. Она чувствовала себя помолодевшей, полной жизненных сил и готовой стать матерью: по ночам ее лоно жаждало мужа и ребенка, которого она хотела бы выносить.

Она ожидала, что Эндрю приедет недовольный и расстроенный. Но то, каким она его увидела, выходя из хлева в жаркий, обжигающий июньский день, превзошло все самые неприятные предположения. Он сидел понурый в седле на лошади, остановившейся перед хижиной. Это был совсем другой человек, а не тот, что уехал три с половиной месяца назад, полный надежд. Его глаза ввалились в глазницы, щеки впали и посерели, измятая коричневая одежда висела на исхудавшем теле, как на огородном чучеле.

Рейчэл отвела его в дом, позаботилась, чтобы он как следует вымылся горячей водой с мылом, затем натянула на него чистую белую льняную ночную рубаху и уложила в постель. Эндрю немного поел, пожал ей руку, а затем провалился от усталости в сон. Она закрыла ставни медвежьей шкурой, надежно защищавшей от солнечного света, и тихо затворила дверь.

Когда он проснулся, он тотчас же позвал ее.

— Сейчас я сильнее тебя, — решительно ответила она. Рейчэл стояла, уперев руки в бока, на ней был запачканный соком ягод фартук, ее карие глаза светились счастьем, что он наконец дома. — Тебе придется побыть в постели несколько дней.

Когда они совершили вдвоем первую прогулку по полям к реке, Эндрю был доволен увиденным:

— Ты великолепная хозяйка, дорогая, ты сделала работу лучше меня.

Они спустились к воде. Рейчэл сняла мокасины и побродила вдоль берега, подняв юбку выше колен. Эндрю поймал пескаря и рассказал, что произошло в Филадельфии. Он собирался уже покинуть город, не продав ни клочка земли, и, следовательно, без товаров для лавки, которую хотел открыть. И тут накануне поражения ему удалось продать участки бывшему нашвиллскому адвокату Дэвиду Аллисону, приехавшему на Восток и разбогатевшему на перепродаже западных земель.

— Единственное осложнение заключалось в том, что я должен был получить личную расписку у Аллисона. Мы пошли в компанию Микера и Кохрана, где я приобрел товаров на четыре тысячи восемьсот долларов, потом Аллисон повел меня в фирму Эванса и компании, где мне продали товаров на тысячу шестьсот долларов в счет того, что был должен мне Аллисон.

Самое большое его возбуждение, как оказалось, было связано с тем, что на пути из Филадельфии он набрал пачку книг — произведения графа Мориса де Сакса[5] «Мемуары о военном искусстве», Фредерика Уильяма фон Штейбена «Правила порядка и дисциплины войск Соединенных Штатов» и книгу Вергетиуса «О короле войны», считавшуюся своего рода военной библией.

— Между прочим, любимая, я не говорил тебе, — сказал он вполголоса, — что намерен стать генерал-майором нашей милиции.

Она откинула назад голову, рассмеялась от всей души, вытащила заколки из своих темных волос, рассыпавшихся по ее плечам. Она обняла его за шею и, притянув к себе, поцеловала.

— Что? Твой смех — неверие?

— Нет, генерал Джэксон, это выражение радости. Теперь я знаю, что тебе вновь хорошо.

4 июля до наступления жары они проехали верхом до старой бревенчатой хижины, которую Эндрю купил как помещение для лавки. Внутри было сумрачно, крохотные оконца едва пропускали свет, стены были закопчены, повсюду висела паутина, все было покрыто пылью и пеплом. Стены были забрызганы салом, стекавшим со свечей.

Рейчэл скорчила гримасу:

— Я приглашу сегодня в полдень Джорджа с ведром щелока, а также попрошу прорезать более широкие окна. Кстати, кто будет продавать твои товары? Разумеется, ты не собираешься стоять за этим прилавком?

— Для меня нет проблемы. Мне нравится, когда товар и деньги меняют владельцев. Но я должен в сентябре поехать на окружную сессию суда, и, если, по подсчетам губернатора Блаунта, население превысит шестьдесят тысяч, мы проведем конституционный конвент[6] и преобразуемся в штат.

Она услышала нотку желания в его голосе.

— Видимо, мы думаем получить голоса шестидесяти тысяч человек? И даже, очевидно, больше, если есть желание участвовать в съезде. Я не знала, что у тебя появился интерес к политике.