Фиолетовый гном - Николай Бахрошин

По дороге домой, сидя в такси, качаясь на волнах теплого, кружащего опьянения, Серега все время вспоминал детские глаза с фотографии. Большая это сила – чистые, широко распахнутые детские глаза. А глаза умершего, погибшего уже ребенка – это большая и печальная сила…

Нет, дети не должны умирать, размышлял Серега, глядя на пробегающие мимо огни вечернего города и выпуская табачный дым в приоткрытое окно машины. Неправильно это, несправедливо… Кто угодно, но только не они. Рано им. Не научились они еще умирать. Человек живет, всю жизнь живет и одновременно учится умирать! А им – рано. Не было у них еще времени научиться… Видимо, так…

Серега вдруг подумал, что был бы хорошим отцом. Наверное. А почему бы и нет? Он спокойный, не раздражительный, снисходительно относится к маленьким человеческим слабостям, а слабость маленьких его вообще умиляет. Он навсегда запомнил, как держал на руках крошечную Жекину дочку, такую теплую, доверчивую, пахнущую свежестью и молоком, как она цапала его за нос крохотными пальчиками и улыбалась подвижным ротиком с четырьмя прорезавшимися зубами. Почему бы ему, Сереге, не быть хорошим отцом?

Сопли, конечно… Размяк. Почему-то от коньяка он всегда становится сентиментальным, размышлял Серега. Именно от него, родимого… Дубильные вещества на него так действуют, что ли?

А что делать? Развернуть таксиста, ввалиться серди ночи к Таньке, благоухая начинающимся перегаром, и потребовать немедленного отцовства? Легко представить что она скажет…

Ну и дура!

Может, под впечатлением от этого разговора Сереге ночью вдруг приснился отец. Никогда он еще не снился ему так отчетливо. Лица Серега почти не видел, но ясно чувствовал, что это он.

Хороший был сон. Во сне Серега рассказывал отцу, как он живет, чего добился… А чего он добился? Просто живет, как может. Как все. Но, все-таки не спился и не вышел в тираж, как некоторые его одноклассники. Уже немало по теперешним временам…

Отец слушал его очень внимательно, кивал ласково, но даже не это главное. Запомнилось восхитительное чувство полной, успокоенной защищенности, которое было у Сереги рядом с отцом. Хороший сон, давно он не видел настолько хороших снов…

С утра Серега собрался, наконец, к родителям на кладбище. Давно собирался. Несколько лет. Все некогда, все потом, как обычно, все чем-то занят. А чем он занят? Кто-то, кажется, Жека, утверждал однажды, что по-настоящему заняты один-два процента от всех людей, если не меньше. Остальные делают вид и придумывают себе непрерывную занятость для поддержания чувства собственной значимости. В этом есть своя правда…

Свинство, конечно, с его стороны, что так долго не был на кладбище у родителей. Но кто сказал, что человек сильно отличается от свиньи, думал Серега, скользя по раскисшей глине между бортиками оградок.

Посидел на могиле у матери, выпил несколько глотков коньяку за помин души, покурил.

За то время, что он не был, кладбище разрослось еще больше, в дальнем, новом конце уже высились вычурные мавзолеи и резные ограды. Здесь, в их углу, все оставалась по-прежнему. Шлакоблочный «тот свет». Только бетон за эти годы облупился, потрескался, и кое-где вытянулись невысокие, дрожащие листвой деревца.

Потом он пошел к отцу. Дядя Виталик, помнится, рассказывал, их хотели похоронить вместе, но администрация кладбища тогда встала на дыбы, мол, не положено. Так и похоронили в разных местах. Но хоть на одном кладбище. Ездить удобно.

У отца Серега дольше просидел на бортике, подложив для тепла газету, курил, прикладывался к коньяку и вспоминал родителей. Какие они были. А какие?

Жили. Как все. Потом умерли. Тоже как все. Можно подумать, что у кого-то бывает иначе. С годами Серега начал все чаще вспоминать родителей, мало они все-таки прожили, да и некогда им было жить. Все больше вкалывали. Жалко их. Да и себя жалко. Жалко всех, если разобраться. А если разбираться еще дальше, то кого жалеть? И зачем? Так жизнь устроена…

Плохо, что он не успел толком пообщаться с отцом, совсем еще маленький был. Серега теперь часто об этом думал. Интересный был человек. И, наверное, мог бы многое рассказать.

Конечно, ради справедливости надо отметить, что отцу никто той отравы насильно в стакан не лил. Его выбор. Он его сделал, и маленький Серега остался много лет назад без отца. Нет, он не злится и не пеняет… Просто сидит на могиле, поминает отца коньяком из фляжки и глубокомысленно рассуждает о том, что выбор всегда есть. Правда, похоже, в пределах отпущенных судьбой рамок. Теперь Серега все больше начинал верить в судьбу. Поэтому, кто делает выбор – это еще большой вопрос…

Он, Серега, например, выбирал редко. Все и так получалось, словно само собой. А он всего лишь спокойно к этому относился…

Спокойное отношение к жизни точно осталось ему от отца. Не от матери же, та спокойной никогда не была, все суетилась, часто до раздражения. Когда-то это его всерьез бесило, вспоминал Серега. Он никогда не понимал суетливости.

Уходя, Серега оставил на могиле отца фигурку маленького гнома. Не фиолетового, такого в магазине не нашлось, но темно-синего. Забавный гномик. Долго не пролежит, сопрут, конечно, ну да ладно.

И все-таки родители рано умерли, слишком рано…

Часть IV

Старые сказки

1

В армии Серега прослужил двадцать три месяца. Даже меньше двух положенных лет. Призвали его в ноябре, а дембельнулся он в конце октября.

Вообще-то, в конвойных войсках всегда демобилизовывали поздно. Пока придут на смену призывники с гражданки, пока их обтешут, обшкурят и отполируют в учебке молодого бойца, научат держать автомат, мотать портянки и смотреть в рот старшим по званию и по призыву, времени проходит много. Кто-то же должен все это время на вышках стоять, объясняли офицеры. Караулы должны заступать на службу при любых обстоятельствах, как лампочки на периметре обязаны светить всегда. Согласно ехидному определению толстого лейтенанта, два года назад сопровождавшего их призывную команду, – как в раю. Все ехидство летехи Серега понял, только когда сам начал тащить службу…

В войсках ходили истории о дембелях, уходивших домой вечером 31 декабря. Ротный тоже обещал Сереге нечто подобное. Грехов за ним накопилось немало, а провинившихся увольняли в последнюю очередь.

Но Сереге повезло. Если, конечно, это можно назвать везением. Пока ехал домой – думал, что повезло. Приехал – уже так не думал…

Когда его вызвали из роты в расположение полка, Серега «дуплился на тумбочке». Был дневальным по роте. Понятно, «на тумбочке», на посту дневального, вместо него, как положено, стоял молодой боец. Сам дембель Серега околачивался в столовой. Повар Галиулин, на призыв младше, татарин из Набережных Челнов, ставший с последним приказом дедушкой, жарил картошку с тушенкой для офицеров. Серега болтал с татарином о том о сем, покуривал и ждал, когда ему тоже отломится от офицерского харча. Положено!

Накануне он «раскрутился». Толкнул зекам прямо с вышки четыре плахи чая. Кто-то стукнул, и замполит распорядился убрать его из караула. Это было некстати, новоиспеченный дед Галиулин недорого продавал красивый желтый чемодан. Сереге бы он пригодился на дембель. Чуть-чуть не хватало денег, загнать бы еще пару плах в зону, тогда – в самый раз. И, главное, чай был, лежал в заначке, дожидаясь товарооборота…

Пока болтали, на кухню прибежал старшина роты Заболотный. Как всегда с вытаращенными глазами и озабоченный, как военный министр. Заболотный был молодым старшиной, недавно назначенным, пока еще весь горел от усердия. Он сообщил, что Серегу вызывают в полк. С вещами и документами. Специально выслали за ним автозак. А что случилось, он и сам не знает. Приказали!

В канцелярии полка дежурный офицер, пожилой капитан с красным, как свекла, лицом пьющего гипертоника, рассказал Сереге, что у него мать в больнице. Отпуск, мол, давать тебе бессмысленно, дембель уже, так что демобилизуйся и дуй домой в свою Москву. И чтоб без глупостей по дороге и без пьянки, чтоб до дома доехал в нормальном, а не в денатурированном состоянии, знаем вас, сволочей…

А может, воин, у тебя просто влиятельные родственники в Москве? – допытывался капитан. Состряпали телеграммку по блату, а, признавайся? Ну да шут с тобой, отправляйся, отслужил, значит, раз такое дело…

Было видно, что у капитана влиятельных родственников нет, никогда не будет, и такая жизнь надоела ему еще при лейтенантских погонах.

Какие влиятельные родственники? Серега был озадачен. Мелькнула даже мыслишка, что, пока он служил, мать вышла замуж за генерала. Или за врача? Но это вряд ли…

Быстро все получилось. Как-то слишком просто. Нереально. Два года считал дни до дембеля, прокалывая числа в календаре, а уже через три часа он выходил за ворота части с вещами и проездными документами.

Переодетый в гражданку, Серега шел по улице, и было странно чувствовать себя одним из толпы, способным зайти в любой магазин, вспрыгнуть в случайный автобус, просто, по собственному желанию, без привычных равняйсь – рассчитайсь – выходи строиться. Гражданская одежда казалась слишком расхлябанной, широкие штанины хлопали ниже колен по голеням, а куртка, не подпоясанная ремнем, балахонилась.