Русская Доктрина - Андрей Кобяков

Безусловно, интернационалист до мозга костей, Ленин очень удивился бы в году этак 1918-м, если бы его заподозрили в каком-то национализме. Однако уже в 1921-м он с интересом отнесся к идеям “сменовеховца” Николая Устрялова о том, что большевизм превращается в национал-большевизм, а большевики являются подлинными собирателями русской государственности. Конечно, для Ленина “сменовеховство” представляло скорее удобный пропагандистский ход, позволявший примирить с новым государством необходимых ему специалистов и закончить Гражданскую войну. Тем более что Устрялов, оставаясь буржуазным деятелем по социально-экономическим взглядам, неверно себе представлял социально-экономическую программу и подлинные задачи большевиков, искренне считая НЭП оптимальным путем развития страны. Однако сам тот факт, что Ленин во имя прекращения психологической гражданской войны готов был играть в “сменовеховство”, что он нуждался в старых офицерах, экономических специалистах, чиновниках, в том, что он довольно быстро перевел внешнюю политику Советской России в русло политического прагматизма, все дальше уходившего от грез о “мировой революции”, доказывает, что национальное прочтение “классовых задач” очень рано начало превалировать над интернационалистическим. Сверхнациональная идея властно требовала своего, пусть и негласного, признания. Этого требовала жизнь, а Ленину нельзя отказать в прагматическом чутье и жизнестойкости.

Варварство, разрыв с историей, высвобождение на поверхность русофобских тенденций в идеологии “революционной интеллигенции”, наконец, тотальный антицерковный, антихристианский террор, введение уродливого революционного культа – все это царило на том уровне, который большевики называли надстройкой. На уровне базиса, напротив, большевики последовательно оптимизировали и национализировали свою политику, преследуя цель восстановления после потрясений войны, а затем и развития национальной инфраструктуры. Партийные дебаты 1920-х годов шли именно вокруг вопроса об оптимальных средствах реализации национального проекта, троцкистско-зиновьевский проект исходил из антинациональной идеологии “доразвития” России до уровня западного капитализма с тем, чтобы влиться в якобы грядущую “мировую революцию”. Этот евроцентристский по духу проект был партией отвергнут, как и обратный ему бухаринский проект консервации НЭПа и превращения большевиков в неофеодальную элиту периферийной полукапиталистической страны (страны госкапитализма). Вместо этого принята была сталинская программа “социализма в одной стране”. Решительный перевес сталинского проекта был обеспечен не в последнюю очередь значительной национализацией партии в ходе “ленинских призывов”. “Сталинистами” были прежде всего русские и русофильские, условно говоря, партийные кадры. По выражению Н.А. Бердяева, при Сталине произошло “собирание русского народа под знаменем коммунизма”.

О подлинной идеологии сталинской индустриализации свидетельствуют некоторые публичные заявления ее отца, широко не афишировавшиеся, но и особо не скрывавшиеся. “Партия, руководящая миллионами людей, бросила лозунг “догнать и перегнать”, и эти миллионы умирали за этот лозунг. (…) Этот лозунг смерти бывшей России, которая никого не догоняла и не перегоняла, и сотни миллионов людей топтались на месте. (…) Русские – это основная национальность мира. Она первая подняла флаг Советов против всего мира. Русская нация – талантливейшая нация в мире. Русских били все – турки, даже татары, которые 200 лет нападали. И им не удалось овладеть русскими, хотя те были плохо вооружены. Если русские вооружены танками, авиацией, морским флотом – они непобедимы. Но нельзя двигаться вперед плохо вооруженными, если нет техники, а вся история старой России заключалась именно в этом. Но вот новая власть – власть Советов организовала и технически перевооружила свою армию и страну”, – заявил Сталин в 1933 году, принимая участников первомайского парада. Из этого и подобных заявлений эмигрантская критика вытащила только “уничижение” русских, якобы заключавшееся во фразе “русских били все”. Но если оставить характерные для любого мобилизационного дискурса преувеличения разрыва между прошлым и будущим, то обнаружится сверхнационалистический характер сталинской идеологии.

В ходе формирования нового национального проекта русские ускоренными темпами превращались из крестьян в горожан и создавали высокоразвитую урбанистическую цивилизацию. Причем Сталин не жалел сил и средств для того, чтобы представить блага урбанизации в положительном свете по возможности в кратчайшие сроки. Наряду с культом индустриальных достижений – Днепрогэса, Магнитки и стахановского движения – шло прославление тех благ, которые несет социализм простому человеку, – метро, библиотек, клубов и больниц. Развитие бесплатных образовательной и здравоохранительной систем – только верхушка айсберга, каковым был масштабный процесс формирования советской цивилизации. В быт вчерашних крестьян внедрялись электричество, радио, правила элементарной гигиены (до тех пор незнакомые русской деревне). Началось выкорчевывание туберкулеза и сифилиса – подлинных бичей русских деревень и городских окраин.

Современному жителю России, привыкшему к цивилизации как к чему-то само собой разумеющемуся, трудно представить себе, сколь обширную и развитую инфраструктуру удалось создать в течение всего нескольких десятилетий. А рядом с этой инфраструктурой возникла не только советская гражданская и военная индустрия, но и передовая инженерная школа. В некоторых областях, например в авиастроении, СССР очень рано захватил передовые позиции, творчески перенимая как дореволюционные русские, так и зарубежные разработки. Большинство из тех потенций развития, которые были заключены в предыдущем национальном проекте, были теперь реализованы. Запад, не видевший до какого-то момента оборотной стороны нового проекта, завороженно наблюдал за фантастикой советских “пятилеток”. А когда эти оборотные стороны стали бросаться в глаза, предпочел приписать выдающиеся советские успехи не энтузиазму, не напряжению национальных сил, а “рабскому труду”. Хотя большая часть советских достижений была создана отнюдь не узниками ГУЛАГа. Если и можно было говорить о “рабстве”, то это было рабство предков потомкам, прошлого будущему. Нация шла на огромные жертвы, материальные и людские, недоедала, недополучала, главное – не доживала, понимая свои жертвы как фундамент для великого будущего, величественные символы которого представлялись ей в настоящем.

Самым величественным из символов успеха была, несомненно, Победа. Полное торжество в считавшейся неизбежной еще с 1917 г. великой войне с Европой, представленной самой развитой и способной из континентальных европейских наций, спаянной жесткой и сильной мобилизующей идеологией. Война стала “точкой сборки” нового национального проекта. Она показала безусловную жизнеспособность созданной социальной, политической и экономической системы, а также новой армии, дала новую национальную идеологию и прочную эмоциональную и символическую основу национальной солидарности, и, наконец, примирила с советским национальным проектом многие элементы проектов прежних. Наиболее символичными актами были примирение Церкви и государства и восстановление символики и традиций имперской армии. Выиграв вслед за войной с Германией, превратившей СССР в сверхдержаву, “войну-реванш” с Японией (которая была предопределена не столько союзническими обязательствами, сколько необходимостью посчитаться за Русско-японскую войну), Сталин мог еще раз торжествующе подчеркнуть значение созданной им системы и ее успехи в разрешении национальных задач России: “Поражение русских войск в 1904 году в период Русско-японской войны оставило в сознании народа тяжелые воспоминания. Оно легло на нашу страну черным пятном. Наш народ верил и ждал, что наступит день, когда Япония будет разбита и пятно будет ликвидировано. Сорок лет ждали мы, люди старого поколения, этого дня. И вот этот день наступил. Наш советский народ не жалел сил и труда во имя победы. Мы пережили тяжелые годы. Но теперь каждый из нас может сказать: мы победили”.

После окончания войны Сталин добился передачи СССР округа Петсамо, разделил с Польшей Восточную Пруссию с Кенигсбергом, ставшим Калининградом (Сталин стремился создать сильную, независимую Польшу, “откормленную” за счет Германии и развернутую против Запада, и вряд ли мог представить, что его преемники допустят новое превращение Польши в антироссийский форпост), изъял у Чехословакии населенное русинами Закарпатье, вернул России Курильские острова, половину Сахалина, а также контроль над КВЖД и Порт-Артуром. Вокруг западных границ СССР был создан кордон из сателлитов, куда вошел и находившийся под советской оккупацией обломок Германии, ставший ГДР, хотя Сталин продолжал надеяться на то, что в центре Европы появится сильная нейтральная Германия. Не вполне удачным считал Сталин развитие событий лишь на южном направлении, где СССР не удалось получить опеку над Ливией, отнять у Турции Проливы, Западную Армению, а у Ирана – иранский Азербайджан. Но в целом полученные всего за шесть лет территориальные приращения СССР были впечатляющими. Почти всюду, где это имело смысл, СССР вернулся к границам Российской империи 1904 года, а кое-где и перешагнул эти границы, реализовав старинные национально-имперские цели. По мысли Молотова, Сталин проявил редкую дальновидность: “Благодаря ему Крым был зачислен в состав РСФСР. Туда же в свое время и по той же причине была отнесена Калининградская область, а граница Казахстана прошла не по естественному, казалось бы, рубежу – берегу Волги, а в 100 километрах восточнее”.