Толмач - Михаил Гиголашвили

– Хорошо, – неожиданно согласился Марк. – Мы поговорим об этом с ней подробнее. А о вас поговорим с вами. Расскажите, как вы сюда приехали.

Савчук встряхнулся, выпрямился, обстоятельно потрещал кожанкой:

– Значить, так. Кохда вже решилы бежать, мамка к юристу у Кыев похнала. Той ей сказав: «Бежите без охлядки, пока времечко есть!» Людка дала подружке Ленке восемьсот пятьдесят долларив и паспорты, у той хахаль где-то работал, визы сделали скоро. Вот второго числа выехали з Кыева на автобуси…

– Подождите, не так быстро. Восемьсот пятьдесят долларов за сколько виз?.. Какой был автобус?.. А главное – какие были визы? – насторожился Марк.

– Визы мне, жинци и сынку. Визы на Нэметчину были.

– Значит, немецкий консулат в Киеве выдал? – вздел уши Марк.

– Значит, так. Да я ж особо и не в курси – мамка усе делала, – утер он рукой пот со лба.

– Ничего, проверим! – сказал Марк и, набрав короткий номер, что-то прошептал к трубку. – Дальше!

– Автобус был велыкый, желтый такой. Автобус должен был через Венгрию и Австрию йихать. На венгерской границе не пропустылы – что-то у водителя с папэрами не в порядци було. Водитель раздал нам хроши, сказав на поездах в Вену шпарить, а там, мол, на вокзали другый автобус ждать будэ и в Нэметчину завезэ. Приехали в эту Вену… Ждали на вокзале тры дни – никого.

– А вы не пробовали связаться с той фирмой, которая вам билеты продала?.. Спросить, что делать? – досадливо поморщился Марк.

Савчук развел здоровенными ладонями:

– Тэлэфона ж ныма… Откуда тэлэфон знаю?.. Потом на вокзале з какой-то женщиной познакомились, она русськи немного знала. Чы Алейка, чы Алюйка, чы цыханка, чы венхерка, черна така, бис ее знае, суку. Вроде нормальна баба була, а воровкой оказалась. Обещалась помочь. Поселила у себя, за хородом. Жили три дни, искупнулись, пойили…

– Где жили?.. Какой был дом?..

– Панэльный дом, а квартира двухкомнатна. Река еще недалеко була – по ночам слышно. А на четвертый дэнь взяла эта сука Алюйка наши паспорты, хроши, чтобы билеты до Берлина брать, – и счезла. Так черна блядь и стянула паспорты. Мафии продасть. А хроши пропие, сучка… Хлопчик как раз простудился ще. У меня был загашник, я пошел в хород, лекарства ему купил – я еще з флоту по-английскому немного моху… Посидели ще два дни. Я у хород пару раз вышел, одного кацапа встретив, он за мои часы и стольник долларов, что у жены остався, перевиз нас у Нэметчину.

– Какая была машина? – прервал его Марк, возясь с микстурой.

– Машина така грузова, с кузовом здоровым, слон влизе… Тут в полицию пишлы. А оттуда полицаи нам сами билеты до сюда купылы и у поезд посадылы. Вот мы и тут. Дужэ прошу помохти, мы вже полулюды сталы. Дочку так побылы, что на одно ухо охлохла и холовою трясэ. Мэнэ приризаты кавказци хотилы, а Людку так вообще чуть не знасиловалы, лэдвэ спаслася… Мне тяжко говорыты.

– Не надо, не говорите, – согласился Марк, помечая что-то на листке бумаги. – Мы никого не заставляем ничего говорить, это вы сами хотите нам что-то рассказать. Ну что ж, с дорогой тоже ясно. Еще раз спрашиваю: какие у вас основания для просьбы о политубежище?.. У вас лично?.. Не у Людки, Ленки или Алюйки, а у вас, Савчука Ивана?..

– А то, что против гада Кучмы я. З йохо политикой нэ согласен, – вспомнил Савчук-папа. Марк поморщился:

– Я тоже не согласен с политикой нашего канцлера, но это не значит, что я бегу в Россию убежища просить. А ну, если все побегут?.. Тогда будет уже не Германия, а Украина, например, или Китай. Разве это хорошо?..

– Ни… – согласился Савчук-папа.

– Ну вот видите. – Марк встал из-за стола размяться, открыл окно: – Воздух нам не помешает. Мы с вами закончили. Вы теперь посидите в приемной, а ваша супруга пусть сюда прибудет.

Я отвел Савчука-папу в приемную. Там было пусто. Тихий мальчик завладел вагончиками, прицепил их к грузовичку и таскал под стульями. Савченко-мама сидела квашней на стуле и испуганно хлопала пустыми глазами.

– Ну что? – испуганно спросила она у мужа, с треском и шуршанием пытаясь натянуть юбку на толстые ноги.

– Не знаю. Как, пиде? – спросил, в свою очередь, Савчук у меня.

– Что пиде? – не понял я.

– Ну, оповидь моя.

– Исповедь?.. Трудно сказать. Вы практически ничего не рассказали. Я лично не понял, в чем дело.

– Ну, Людка розповисть кращэ…

– А чего это всегда Людка?.. Ну и сачок ты, Савчук!.. – Хлопки ресниц замерли. Она выжидательно-трусливо смотрела на меня, закрыв колени увесистыми кулаками в золотых дутых кольцах.

– Вот кольца лучше снять, – посоветовал я ей. – А то как-то несолидно получается: пришли убежища просить, а в золоте купаетесь.

– Да-да, снимы, к свиньям собачым, – поддержал меня Савчук-папа. – Слышь, мамко?.. Знимай, кажу тоби!..

Опасливо оглядевшись, мамка начала стаскивать кольца с распухших и разбухших пальцев. Кольца не сходили. Тогда она обстоятельно обсосала каждый палец и так стянула дутое сусальное золото.

– Давай сюды! – И Савчук-папа спрятал кольца в нагрудный карман.

– Кстати, немец про документы спрашивал. Вы говорили, что у жены есть что-то. Он ждет, учтите. И обязательно потребует, не забудет, – предупредил я.

– Есть у тэбэ шо-нибудь? – спросил Савчук у жены.

– Не знаю уж… – боязливо переводя взгляд с мужа на меня и дуя на красные пальцы, испугалась она. – Есть, кажись… Только паспорта стибрили, а так вроде все на месте… В лагере лежат.

– Как в лагере? Пусть муж быстрее их принесет сюда! Немец ждет!

– Где они, мамко?

– Да в зеленом кульке, где колбаса была.

Изнасилованная мамка

Ничем тебя, родной, порадовать не могу. Плохи дела. Звон в башке, хруст в ушах, скрежет в костях. И вокруг странные дела творятся. Непонятные. Особенно в королевских домах. Это у нас королям да царям в семнадцатом по шапке дали, а тут они – первые люди, белая кость. На них все блицы направлены, весь их интим наружу вывернут, как уши у английского принца Чарльза, про которого прессе все известно. Детские шалости (кошки в петлях, лягушки напополам, переезды через черепах и прочее, интересное только придворному психиатру). Юношеские забавы – половая связь с камердинером, издевки над слугами, бешеная мастурбация. В зрелости – неразрывная связь с первой и последней женщиной в его жизни по имени Камилла. У этой Камиллы все зубы давно сточились, волосья повылазили, шерсть истерлась, морщины даже лазер не берет, а принц с тем же трепетом, что и сорок лет назад, получает от нее особой бандеролью с гербовой печатью ее месячные тампоны, которые и хранит в специальном сейфе у себя в спальне в Букингемском дворце, рядом с подвесками королевы.

Вот тебе и кошки в петлях, верь потом придворным ломброзам – какой верный и преданный оказался, хотя сам из себя не сказать, что красавец: все-таки пятисотлетние внутрисемейные браки дают о себе знать, без специальной оптики видно, до чего бесконечный инцест довести может. Но верный и преданный. Казалось бы, мог, как принц, пол-Англии перетрахать, но нет, принципы не позволяют, только белла Камилла – и все!.. Так безумно любит, что поминутно звонит ей по внутрибукингемскому телефону (звонки эти все военные разведки мира слушают), в любви признается и обязательно добавляет, что хотел бы в жизни только одного: влажным тампоном уютно лежать в любимом влагалище.

А эта придворная крыса Камилла очень даже неглупа: тихо сидит, редко куда вылезает (чтобы на нервы королеве-маме не действовать). Да и прыгать ей особо нечего – она уже в каменно-мочевом возрасте, хотя молодости старается не терять: врачи сделали много подтяжек, оттяжек, пристяжек, четыре силикона (два – в бюст, два – в круп), поменяли местами большие и малые губы, перешили зад наперед, гормонов впрыснули, шерсть с ног обрили, колени вправили – словом, омолодили, как смогли. Теперь сидит Камилла у себя в норке и ждет своего принца. А он каждую третью ночь по Букингему втихаря мимо гвардейцев в подсобку пробирается, куда она свои грязные трусы бросает. Она уже сорок лет знает, куда их кидать, а он уже сорок лет знает, где их брать.

Около подсобки гвардеец дежурит – чтоб не украли ничего. В подсобке – чан, тайник (вроде дупла в «Дубровском»). Горничным под страхом смерти запрещено что-нибудь из чана брать или, тем паче, стирать. Вот подберется принц к чану, скинет мантию, встанет на свои четыре белые кости, зароется носом в грязное белье, ищет, как ищейка. А как найдет – так с урчанием из общей кучи выхватит – и назад бежать. Гвардейцы на караул отдают, шталмейстер двери закрывает, охрана свет тушит – теперь и отдохнуть можно, его высочество изволило скрыться в опочивальне, отбой до следующей королевской эрекции!

Другой сын королевы, младший принц Эндрю, хоть и лыс, кос, заика и левша, но ничего, внешне на человека похож. Однако другая беда – тайный гомик. Англичанам вроде как-то неудобно за него, но воспитанная нация, молчат. Он тоже так тихо сношается, что особо под блицы не попадает. А вот жена его, принцесса, недавно большую глупость сделала, даже невозмутимая королева-мама швырнула в нее любимой болонкой: «Я знала, что у меня в семье все болваны, но чтоб такие!..» – и выгнала дуру-невестку из Букингема в Шотландию: пусть поющие камни послушает, сплетница набитая!.. Это надо же – такие глупости делать!.. Оказывается, дура-принцесса какими-то гешефтами с арабскими шейхами занималась (мало ей королевской казны, надо и на карман наскрести). А один ушлый журналист, под видом шейха, к ней в доверие втерся, с помощью шампанского, кокаина и оргазма вызвал ее на исповедь, которую тайно и записал.