Post Scriptum - Марианна Альбертовна Рябман

принялась пересказывать слова Антона Андреевича, долго что-то объясняя и указывая на дом. Анфиса Афанасьевна вслед за тем оглянулась, посмотрела на разрисованное, обледеневшее окно, заметив однако в нем супруга, тот час повернулась обратно. Сразу после того, Катя выслушала от нее что-то, отпустила господам ещё один поклон, и тем же манером, не по садовой дорожке, а по сугробам, поспешила к крыльцу.

Появившись снова в кабинете, румянощекая, с лицом изрядно пощипанным суровым морозом, и со взлохмаченными ветром, русыми волосами, она только развела растерянно руками, так словно ей нечего было сообщить барину.

– Что же? – спросил Смыковский, – передала ли ты барыне, сказанные мною слова?

– Доложила, всё как было вами велено.

– И скоро ли она явится?

– Да… ведь она… Должно и вовсе теперь не явится… – протянула Катя.

– Как так!? Отчего же не явится? – удивился Антон Андреевич.

– Я всё как велено доложила, каждое ваше слово, точь в точь. А барыня сказали на то, что прийти не смогут. Оттого, что чрезвычайно теперь заняты и наказали мне более их не тревожить, – замолчав Катя, округлила в недоумении глаза и стала молча глядеть на Смыковского.

Антон Андреевич был подавлен таким обстоятельством.

«Но как же это Анфиса не хочет меня понять? – думал он, – К чему эти демонстрации равнодушия, теперь, когда всем нам так не легко. Ведь и любой другой человек, имея хоть малую частицу сострадания, совести наконец, совершил бы непременно то же, что и я».

Сумев однако отвлечься от своих мыслей, Антон Андреевич вспомнил вдруг о Кате, которая всё еще томилась в дверях, не смея покидать комнаты без распоряжения барина.

– Верно и впрямь они заняты, – сказал ей Смыковский, – Это не страшно, я отложу разговор на время. А ты ступай, ступай…

Весь следующий день Антону Андреевичу так и не удавалось поговорить с супругой. Стоило ему обратиться к ней, как она сейчас же находила способ избежать разговора, ссылаясь то на мигрень, то на неотложное, требующее её участие дело, а то и ещё, на что-нибудь подобное.

Оставив тщетные усилия убедить Анфису Афанасьевну в неправоте её, Смыковский решил выждать неопределенное число дней, уверившись в том, что она стала жертвой вспыльчивой своей натуры, но вскоре сердце ее смягчится и она изменит суждение обо всем, что творится вокруг.

Вечером, в тайне ото всех, Анфиса Афанасьевна заперлась в спальне и принялась укладывать необходимые ей и мальчикам, вещи в дорогу. Окончив поспешные сборы, она присела за низкий, предназначенный для пасьянса, столик, и взяв в руки лист бумаги, стала сочинять прощальное письмо для Полины Евсеевны. Однако времени до отъезда оставалось уже слишком мало, и потому она, оставив утомительные размышления о том, что следует и чего не нужно сообщать, и перестав подбирать возможные слова, решила писать по-простому, от сердца.

Перо ее скользило быстро и на бумаге вскоре стали появляться неаккуратные, толпящиеся буквы.

«Полина, голубушка, я давно уже догадалась, и знаю теперь наверное, что ты любишь Антона. Откройся ему, не изводи себя. Я же более помехой для вас не буду, и сама благословляю тебя на счастье с ним. В эту минуту, когда читаешь ты мое письмо, я уж верно в дороге, далеко отсюда, вместе с Митей, Мишенькой и доктором. Своим внезапным отъездом, по сути бегством, я избавляю от нищеты и мальчиков и себя. Открою тебе, и только тебе, великую тайну. Отцом обоим моим сыновьям приходится Павел Николаевич Клюквин. Антон ещё не знает об этом, но узнав, разумеется возненавидит меня, впрочем как и остальные. Полина, я полагаю более мы уже не встретимся никогда, и потому мне хочется, чтобы ты знала, я всегда считала тебя за сестру и только тебе решила написать. Прошу позаботься об Анечке, стань ей милая матерью, вместо меня»

Анфиса Афанасьевна остановилась, прочитала письмо и отложила его в сторону.

«Вот кажется и всё, – подумала она, – «душу открыла, а более добавить нечего».

Смыковская встала из-за стола, взяв в руки свечу, прошлась неторопливо по комнате, затем приблизилась к стене и свет упал на большой портрет в резной раме, написанный когда-то по заказу, Антона Андреевича, сразу после их венчания. Как счастливы были они на том портрете, как беззаботны.

«А что если доведется вдруг вернуться», – подумалось Анфисе Афанасьевне.

Обернувшись, подошла она сейчас же к столу и порвала свое письмо, без сожаления.

VIII.

Настало утро. Все в доме еще спали, спал и Антон Андреевич, отчего-то улыбаясь во сне, будто ребенок, и не зная ещё о том, что ожидает его.

Подошло время завтрака. Проворная Катя, расставляя посуду на овальном столе, то и дело, кланялась каждому, кто входил в столовую. Полина Евсеевна, явившаяся первой и наблюдавшая за этим действием, засмеялась над ней:

– Довольна уж тебе Катя, поклоны отдавать, погляди насколько. Пожелай всем здравствовать и будет.

– Да ведь вы все мои господа, а меня батюшка с малолетства учил всякому господину в пояс кланяться.

Ещё немного и стали рассаживаться за столом. Анна Антоновна, заметив отсутствие родительницы и братьев, обратилась к Антону Андреевичу.

– Матушка отчего-то к завтраку задерживается, и Митеньки с Мишенькой нет… – удивленно сказала она.

Сразу вслед за ее словами, вбежала в столовую Даря Апполинарьевна и объявила громко:

– Мальчики пропали!

– Как пропали?! Что ты говоришь? – испугалась Анна Антоновна.

– Пропали без следа, – повторила няня, – и барыни в спальне нет!

Андрей Андреевич и Полина Евсеевна переглянулись.

– А не путаешь ли ты? – спросила Еспетова, – Во всех ли комнатах смотрела?

– Везде, везде! По два раза все обошла и в сад выходила, нет их нигде!

– Ничего не понимаю, – произнес растерянно Антон Андреевич, – Куда же могли они исчезнуть?

Воцарилось тревожное молчание. Дети Телиховых притихли и не переговаривались даже меж собой, только самый младший Артемий, вертел головой из стороны в сторону, не понимая чем все напуганы, и смотрел то на братьев, то на Смыковского.

– Что-то и доктора не видно, – сказал вдруг Андрей Андреевич, и чуть заметно улыбнулся.

Полина Евсеевна, посмотрев на него с укоризной, обратилась к служанке, ещё надеясь услышать доброе:

– Послушай-ка, Катя, а ты с утра или ночью, ничего не слыхала?

– Нет, – покачала головой Катя, – я то сама ничего не услышала, спала я барыня, а вот Фёдор может и знает чего, он этой ночью сапоги чинил.

Позвали Фёдора, и тот, обыкновенно угрюмый и неразговорчивый, стал вдруг говорить странные, не похожие на правду, слова.

– Уехали барыня, – произнес он, – совсем видно уехали, потому как много вещей при себе имели.

– Помилуй голубчик, ты пьян что ли? – не веря