Труды клиники на Девичьем поле. Рассказы о моих пациентах - Петр Борисович Ганнушкин

прошлого столетия чуть не в каждом преступнике, заболевшем душевно, видеть симулянта, к началу нашего XX века установилось убеждение, что чистая симуляция – чрезвычайная редкость, и в особенности у душевно здоровых, что симулируются только отдельные симптомы, и притом душевнобольными, и что вообще доказанная симуляция свидетельствует о наличии душевной болезни или аномалии (Крепелин, Ясперс, Монкмоллер и др.). Но мировая война, заострившая и перетряхнувшая большинство вопросов нашей науки, заставила вновь пересмотреть и вопрос о симуляции душевных болезней. Тут справедлива мысль Утица, что «ложь и симуляция учащаются благодаря обстоятельствам времени. Если они действительно полезны или кажутся только такими в борьбе за существование, то они расцветают. И они почти пропадают, когда лишаются почвы». Война с ее ужасами, от которых люди невольно обращались в бегство, ища для этого всяких путей, была плодотворнейшей почвой для симуляции. И она не только умножила количество случаев симуляции, но и дала действительные экспериментальные доказательства возможности симуляции. Это – случаи симуляции душевной болезни немецкими офицерами, находившимися в английском плену и освободившимися таким путем из плена. Клайнбергер, описавший эти случаи, сам принимал участие вместе с другим врачом в инструктировании некоторых из этих симулянтов. Эти случаи позволили Клайнбергер различать три формы симуляции: 1) фальсификация анамнеза, 2) медикаментозная симуляция (душевное расстройство, вызванное отравлением каким-нибудь медикаментом) и 3) симуляция душевного расстройства в тесном смысле слова. Успех симуляции в этих случаях сам автор приписывает частью тому обстоятельству, что симулировались болезни перед иностранными врачами, перед англичанами, совершенно естественно лишенными возможности достаточно углубленно понять психику немца. Но и это обстоятельство, до известной степени нарушающее чистоту опыта, было устранено в «лабораторных случаях» Хобнера. Опытное лицо Хобнера так великолепно симулировало меланхолию, кататонию и даже легкое маниакальное состояние и прогрессивный паралич, что ему удавалось ввести в заблуждение одного очень опытного и известного психиатра. Однако, по меткому выражению Байля, «мы хотим казаться мудрее наших предков, а часто оказывается наоборот» («Nous voulons paroitre plus sages que nos peres et souvent nous le sommes moins»). Такая экспериментальная симуляция давно уже была известна психиатрам прошлого столетия. Напомню случай с Эскироль, когда он, убеждая своих учеников в невозможности симулировать истинный эпилептический припадок, получил от одного из них, д-ра Кальмель, тут же доказательство обратного положения. Кальмель внезапно упал в эпилептическом судорожном припадке, и только когда Эскироль выразил искреннее сожаление о тяжкой болезни своего молодого ученика, последний так же внезапно прекратил этот припадок, тут же доказывая Эскиролю возможность симуляции эпилепсии. Немецкому крупному психиатру, Веспфалю, удалось доказать у одного испытуемого притворный характер припадков, признанных до этого тоже крупным психиатром, Ромбергом, за припадки классической эпилепсии. После разоблачения симулянт проделывал припадки по заказу. Наконец, Лорен приводит случай симуляции психического расстройства, по описанию очень напоминающего кататоническое возбуждение, проделывавшееся испытуемым после его разоблачения по заказу в течение трех дней.

То же следует сказать и про другие два вида симуляции – медикаментозную симуляцию и фальшивый анамнез. Еще Павел Закхиас в 1630 году говорит о симуляции пены мылом при притворных эпилептических припадках, a Fortunatus Fidelis в 1674 году о применении hyoscyamus и mandragora для вызывания душевной болезни. Что касается фальшивых анамнестических сведений, то о знакомстве с этим видом симуляции говорит так называемый folie pretextee старых французских психиатров. А не о той ли же презумпции ложного ответа свидетельствует категорическая и вошедшая в обиход формулировка вопроса о сифилисе, предложенная Захарьиным: «Когда у вас был сифилис?» – вместо: «Был ли когда-нибудь у вас сифилис?». А кому из психиатров давно уже неизвестна ценность субъективного анамнеза истериков или псевдологов, лгущих тут вовсе не бессознательно?

Словом, война не дала качественно новых фактов, но она доказала, что в трудных, общих для множества людей обстоятельствах очень много людей прибегает ко лжи и притворству, и симуляция душевных болезней перестает тогда быть редкостью. Война позволила приподнять хотя бы край завесы, скрывающей тайную механику симуляции. Но мало того, по верному замечанию Reinhardt, «благодаря войне, несомненно, много психиатрических сведений проникло в мир преступников, что в дальнейшем должно повлечь за собой более частую симуляцию душевных болезней последними».

В справедливости сказанного убеждают меня 5 лет моей работы в московских местах заключения. Приводимые ниже случаи иллюстрируют различные типы симуляции и позволяют, как мне кажется, проникнуть в тайную кухню симуляции.

1-й случай. В. Н. К-в, 31 года, крестьянин Тульской губ. Обвиняется в ряде ограблений, которые совершал следующим образом: заманивая жертвы к себе под предлогом продажи лошадей, он опаивал их «малинкой» (отравой-снотворным) и сонных обирал. Один из ограбленных им погиб от его «малинки». Таким образом, он обвиняется кроме ограблений еще и в корыстном убийстве. Поступил в Институт судебно-психиатрической экспертизы 1 июня 1923 года. Первые дни сидит большею частью неподвижно на постели с маскообразным лицом и глазами, устремленными в одну точку. Все время перебирает руками крестик, сделанный им самим из сучьев. Иногда удается отметить очень сознательный взгляд испытуемого, зорко следящий за больными и персоналом. На вопросы не отвечает, но недурно играет на гитаре. Сон и еда нормальны. Опрятен. На третий день сам обращается к некоторым лицам персонала с вопросом: «Вы не комиссар? А кто?». Садится на кровати к больным. На шестой день, когда должен был быть представлен на комиссию, по просьбе врача сообщил в связной форме приводимые ниже анамнестические сведения, причем выяснилось, что он отлично помнит все происходившее с ним и вокруг него с самого первого дня своего пребывания в Институте. Представленный на комиссию, вел себя по-прежнему, был совершенно недоступен, заторможен и стереотипен.

Вот какой анамнез дал он о себе. И мать, и отец алкоголики. Отец умер от вина. Мать пила запоем и страдала судорожными припадками. Брат матери тоже алкоголик, страдает какими-то припадками, во время одного из которых пытался удавиться на чердаке. Брат отца – странный человек, ходит украшенный крестами и носит при себе всегда чудотворную коробочку, он также алкоголик. У родителей испытуемого было 18 человек детей, из которых в живых сейчас трое: сестра, старшая из троих, отличается склонностью к тоске, много пьет вина: второй брат – какой-то несуразный человек, совершает часто нелепые поступки, например, дрова несет не туда, куда надо, или снег, вместо того, чтобы отгребать от дома, собирает к дому и т. п.; запойный, во время запоев пропивает вес с себя; наш испытуемый – третий. Рос он без призора родителей, так как оба они были пьяницами. Из детских болезней перенес корь и скарлатину. Учился в городской школе всего два года, так как дальше не