Пламя свободы. Свет философии в темные времена. 1933–1943 - Вольфрам Айленбергер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хуже всего было ехать с вокзала домой. Это было ужасно, но было и что-то приятное, потому что это было совершенно новое, незнакомое ощущение: весь город казался пустым, и это вовсе не какое-то клише, потому что я действительно понимала, что никто нигде, ни на одной из улиц, ничего не значит для меня. Я чувствовала свободу и горечь, хотелось плакать. Я даже не оглянулась на твой поезд. А что чувствовал ты?
Но в этом есть и нечто хорошее: отсутствие моего «вдохновителя» вдохновляет меня сильнее, чем что бы то ни было. Я действительно хорошо поработала и хочу работать еще.
<…>
Разве нужно говорить, что я люблю тебя?
Спокойной ночи, чик-чирик!
ХХХХХХХ
Твоя Пушинка[12]
Можно с уверенностью утверждать, что Говард Рорк никогда не написал бы ничего подобного. И не нужно быть семейным терапевтом, чтобы почувствовать между строк потенциально растущее напряжение. Они по-прежнему играют старые роли, хотя фактически эти роли изменились до неузнаваемости.
Какое место другие люди (кроме Фрэнка) занимают в мире Рэнд – этот вопрос всегда будет актуальным и в ее жизни, и в ее мыслях. Рэнд убеждена, что мыслит человек в любом случае всегда в одиночестве. То же относится и к высшей форме мышления – творчеству и созданию миров, в которых стоит жить и любить.
В открытую
Ханне Арендт в августе 1936 года тоже приходится бороться с собой, чтобы без обиняков написать слова «Я тебя люблю». Из Женевы, где она в качестве наблюдательницы участвует в организации Всемирного еврейского конгресса[42], 25 августа 1936 года она пишет новому мужчине в своей жизни:
Что люблю тебя – это ты знал еще в Париже, так же, как и я. Я ничего не говорила, потому что боялась последствий. И сейчас я могу сказать только одно: давай попытаемся – ради нашей любви. Смогу ли быть твоей женой, буду ли твоей женой – этого я не знаю. Мои сомнения никуда не делись. Как и тот факт, что я замужем.[13]
Страх, о котором говорит Арендт, – страх потерять независимость, неразрывно связанный для нее с опытом любви. Еще юной студенткой в Марбурге она ощутила это в полной мере и едва выкарабкалась. Тень тех лет до сих пор сопровождает ее. Генрих Блюхер пока ничего не знает о той любовной истории с ее тогдашним профессором философии Мартином Хайдеггером, автором книги Бытие и время, который весной 1933 года вступил в НСДАП. Ханна Штерн, чей официальный муж Гюнтер Штерн весной 1936 года эмигрировал в США, тоже ничего не знает о браке Блюхера с живущей в Париже русской Наташей Ефройкин. Они ведь знакомы всего несколько месяцев. А немного таинственности еще никогда не вредило любви. Особенно влюбленности. Итак, они в раздумьях. Особенно в связи с политическими событиями в мире, которые становятся всё более пугающими.
Будто по какому-то сигналу, в течение 1936 года по всему миру разгораются военные конфликты и образуются линии фронта. Двадцать шестого августа 1936 года Гершом Шолем пишет из Палестины в Париж своему старому другу – философу Вальтеру Беньямину:
Вот уже три месяца мы живем в Иерусалиме на осадном положении, каждый вечер слышна более или менее жуткая стрельба <…> Появляется какой-то фатализм, ведь никто не может быть уверен, что за углом в него не швырнут бомбу, а с другой стороны, выяснилось, что лишь немногие бомбы взрываются или наносят ущерб, поэтому люди относительно спокойны. Тут идут настоящие бои, где-то между армией и арабскими партизанами, где-то между группами партизан и еврейскими поселенцами, на которых они постоянно нападают.[14]
Пока в Палестине, всё еще находящейся под британским протекторатом, появляется первое крупное движение сопротивления местных арабов, кажется, что «положение в Европе по своей внутренней структуре не лучше палестинского»[15], как сухо отвечает Беньямин, давно избавившийся от всех иллюзий. И это так не только с точки зрения немецкого еврея, эмигрировавшего в Париж.
Темные процессы
В 1936 году Гитлер переводит немецкую промышленность на военные рельсы. Под девизом «Свобода благодаря оружию» («Rüstungsfreiheit») нужно было за четыре года подготовить экономику и вермахт к войне. Начинается стремительная милитаризация, а первым ее очевидным результатом становится ввод войск в марте 1936 года в демилитаризованную Рейнскую область. Это грубое нарушение Версальского договора и Локарнских соглашений[43], однако страны-победительницы в Первой мировой войне никак не реагируют. Их принцип в отношении политически оформившейся к этому моменту тоталитарной нацистской Германии: что угодно, только не новая война. Левая оппозиция в Германии так ослаблена и раздроблена, что число политзаключенных в концлагерях опускается до рекордно низкой отметки в 3000 человек[16]. Но по логике режима нужно находить и наказывать новых «врагов», внутренних и внешних. Поэтому под удар нацистской пропаганды ненависти всё чаще попадают евреи.
Эфиопские войска спустя полгода оборонительных боев, стоивших жизни более чем четверти миллиона солдат, в мае 1936 года капитулируют в Аддис-Абебе перед армией Муссолини. После этого дуче провозглашает возрождение итальянской «империи»[17]. В Москве тем временем Сталин в очередной раз усиливает репрессии против высокопоставленных внутрипартийных врагов, в числе которых его бывший соратник Троцкий. Летом 1936 года проходят первые показательные процессы. Всех обвиняемых казнят – как правило, их ближайших родственников тоже. Число политзаключенных в ГУЛАГе к этому моменту достигает 180 тысяч[18]. Судебные процессы, задуманные как начало крупномасштабных «чисток» по всей Советской империи, приводят к тому, что левые интеллектуалы в Центральной Европе начинают дистанцироваться от сталинской империи и ее идеалов.
С другой стороны, 1936 год – это год возрождения европейских левых, объединившихся в так называемые народные фронты. После смены стратегии в Москве, произошедшей еще в 1934 году[19], социал-демократов в таких странах, как Франция или Испания, Коминтерн перестал дискриминировать как «социал-фашистов». Напротив, Сталин призывал коммунистические партии объединяться с социал-демократами, чтобы они могли прийти к власти демократическим путем.
Новая стратегия дает свои плоды сначала в Испании, где на выборах в феврале 1936 года в борьбе с правокатолической правительственной коалицией с небольшим перевесом побеждает «Народный фронт», состоящий из «республиканцев» (в основном представителей буржуазного среднего класса), коммунистов, сепаратистов и представителей профсоюзов. При общем числе проголосовавших в девять миллионов перевес левого «Народного фронта» составил всего 150 тысяч голосов[20].
Три месяца спустя левый «Народный фронт» празднует победу и во Франции. Главная разделительная линия проходит там не между национализмом и интернационализмом, а, скорее,