Гонимые и неизгнанные - Валентина Колесникова

К отцу Аврамова я писал уже и просил их выслать доверенность в такой силе, что они вверяют ему в полное распоряжение оставшееся после покойника до времени распоряжения, в пользу кого они назначат следующую им по наследству часть, а между тем я, узнавши, сообщу им имена и звание малолетних".

"28 мая 1842 года

От батюшки на прошедшей почте я получил письмо с приложением ко мне письма от брата Аврамова. Он прислал мне копии с того, что он писал тотчас же по уведомлении от Лисовского о передаче Лисовскому всего оставшегося имения после брата, доверяя ему вполне устроить все касательно сирот и их матери и сверх того просит и его и меня уведомить подробно об их фамилии и именах, чтобы и впредь самому по возможности помогать им. Одним словом, молодой человек поступил по-братски..."

Хорошо известно, что бессменным декабристским старостой и Большой и Малой артели был И.И. Пущин. После его смерти в апреле 1859 года нелегкие обязанности старосты принял на себя Евгений Иванович Якушкин - сын к тому времени уже покойного И.Д. Якушкина. Сохранившиеся три письма П.С. Пушкина к Е.И. Якушкину показывают, что Иван Иванович ещё в 1858 году готовил Евгения Ивановича к этой работе. Кроме того, приоткрывается и ранее неизвестное: П.С. Пушкин, видимо, многие годы на поселении был одним из казначеев артели, продолжал им быть и по возвращении на родину, ведал рассылкой денег нуждающимся товарищам. Вот несколько фрагментов из этих писем:

"...Посылаю вам три билета Московской сохранной казны... Все вместе образуют сумму в три тысячи шестьсот пятьдесят пять рублей пятьдесят копеек серебром. Проверьте расчет, а меня и Ивана Ивановича с первою же почтою не поленитесь уведомить о получении, ибо денежные дела требуют неотлагательной аккуратности..."

"11 февраля 1859 года

...По делам Малой артели к вам явится после субботы Казанский. Вы ему отдадите следующую сумму 600 р. для доставления ко мне, хотя бы и следовало 700, но на днях был у меня Нарышкин и внес 100 рублей. Эти деньги я разошлю: Горбачевскому - 150, Кирееву - 150, Фаленбергу - 150, детям Мозгалевского и Тютчева - 150 и Торсновой - 100. Итого 700. Пересылка - мое дело. Остальные все удовлетворены за весь год..."

"9 сентября 1859 года

Возвратившись домой, нашел несколько писем, два из Сибири. Одно от Ивана Ивановича Горбачевского из Петровского завода - это ответ на мое уведомление о кончине общего друга нашего Пущина, другое - от Ивана Васильевича Киреева из Минусинска. Оба горюют о невозвратимой потере. Оба остаются на определенное время на своих местах. Первый и не думал трогаться, второй, по совету моему и Пущина, решился тоже не перебираться в Россию с сибирскою семьею на шее ввиду верного пристанища. Об обоих говорю как о нуждающихся в обычном пособии. Третий из недостаточных людей - Петр Иванович Фаленберг - тоже пишет ко мне из своего нового места пребывания: Подольской губернии, Проскуровского уезда с. Иванковцы - вот его адрес на случай посылки к нему пособия. Он именно пишет, что оно входило в расчет при его решимости оставить Красноярскую губернию. И теперь недоумевает, будет ли оно продолжаться после смерти И.И.? Я его на этот счет успокоил и обещал вас уведомить о его новом месте. Он, по рекомендации Говена, получил место управляющего у г-жи Куликовской за 400 рублей с своим содержанием. Трудно семейному человеку с этими деньгами тянуться при теперешней дороговизне.

Об Фролове Александре Филипповиче свежего известия не имею, но полагаю, что он все в Керчи. Также о бароне Соловьеве Вениамине Николаевиче, но полагаю, что он все в Рязанской губернии. Адрес его был записан..."1

Жизнь Малой артели продолжалась и после смерти многих декабристов дети их и даже внуки помогали друг другу как и чем могли. Известно, что аккуратнейшим и щедрым вкладчиком в кассу артели были сын Волконских Михаил Сергеевич, дочь декабриста Н.М. Муравьева Софья Никитична и её муж племянник декабриста М.И. Муравьева-Апостола - М.И. Бибиков, дочь декабриста С.П. Трубецкого Зинаида Сергеевна Свербеева и другие. Их детство прошло в Сибири, и, как высоко ни возносила потом их судьба, в них всегда жило чувство принадлежности к "сибирской декабристской семье", и, значит, бескорыстной товарищеской взаимопомощи, заботы друг о друге. "Наши детские и потом юные годы в ссылке нас навек соединили в горе, в несчастье, и в блиiзи и в разлуке, всегда сердце сердцу отзовется", - писала в 1860 году дочь Трубецкого, общая любимица Нелинька - З.С. Свербеева (Трубецкая).

А в 1882 году один из последних оставшихся в живых декабристов А.Ф. Фролов сообщал: "Артель эта существует и до сих пор под управлением оставшихся в живых и детей умерших, и посильно помогает нуждающимся как отцам, так и детям"1.

...Как знать, не была ли созданная декабристами модель общественной жизни приоткрытием истины, что когда-нибудь мир станет единой мировой общиной?

При среднем уровне сознания человечества считается неизбежным, что в тесном замкнутом общежитии возникает тенденция к уравнению, а всякое уравнение неминуемо растворяет талант в ничтожество, что ведет к понижению уровня цивилизации, т. е. к опрощению и к следующей стадии - к огрубению. Декабристы жизнью своей показали широкое и жизненное понимание общины, или кооперации, - как единение в духе и проявление духа сотрудничества и дружелюбия в жизни каждого дня и при всяких условиях, бережного отношения друг к другу и самой большой чуткости и отзывчивости к особенностям каждого. Именно это помогло декабристскому братству вырастить нравственное, духовное "ego".

И потому, когда воля монарха рассеяла их по Сибири, это "ego" было всегда повернуто к людям в незыблемости нравственного своего закона: помогать ближним, нести свет - будь то устройство школ, помощь местным беднякам, шефство, репетиторство или материальная поддержка каких-то семей, воспитание и т. д.

В этом же - и секрет того влияния, которое имели они на сибиряков. Вокруг декабристов, где бы они ни оказались, шло подражание им сознательное или несознательное, вольное или невольное. Люди старались жить мирно, хорошо относиться друг к другу, содержать в чистоте жилище и тело, одежду, не быть грубыми и т. д., быть такими, как они. Вокруг декабристов создавалась особая атмосфера, будто невидимый огонь зажигался в сердцах людей. Причем это происходило не за счет их особого положения: господа, которые по не совсем понятным сибирякам причинам оказались среди них в качестве поселенцев. Это могло бы возбудить лишь кратковременное любопытство. Нет, не извне пришел этот интерес к декабристам в Сибири. Он творился на всем протяжении их жизни там - сочетанием работы их рук и широких разносторонних знаний, их духовного, нравственного богатства и той созидательной пространственной мысли, которая не могла не иметь своих преемников, не могла не давать добрых всходов на сибирской ниве.

Академия

Адмирал Н.С. Мордвинов, председатель департамента экономии Государственного совета1, один из виднейших государственных деятелей своего времени, подал Николаю I записку, в которой предлагал использовать во благо России знания и высокую образованность декабристов:

"Они обладают всеми необходимыми данными для того, чтобы опять стать людьми, полезными для государства, а знания, которыми они обладают, помогут им овладеть другими, ещё более полезными. Большинство из них занималось поэзией, отвлеченными политическими теориями, метафизическими науками, которые развивают одно воображение, вводят в обман разум. Сибирь не нуждается в этих науках. Механика, физика, химия, минералогия, металлургия, геология, агрокультура - положительные науки, могут способствовать процветанию Сибири, страны, которую природа щедро наградила своими дарами. Можно было бы образовать из них Академию, при условии, чтобы члены её занимались лишь вышеназванными науками и чтобы в библиотеке Академии находились только книги, посвященные положительным знаниям".

Записка эта писалась между 1-13 мая 1826 года, когда Следственная комиссия практически закончила работу, а монарх участь арестованным уже уготовил, и ему не терпелось насладиться победой над "своими друзьями по 14 декабря". Предложение Н.С. Мордвинова было отвергнуто.

Однако без монаршего и всякого иного соизволения в Читинском, а потом Петровском каторжном остроге возникла академия - вольная, без ограничений лишь "положительными науками", без "недреманного ока" властей, Академия, которую декабрист А.П. Беляев назвал "чудесною умственною школою как в нравственном, умственном, так и в религиозном и философическом отношениях", "школой мудрости и добра".

Были у этой академии особенности, которым могли бы позавидовать лучшие учебные заведения мира: кроме часов сна, она работала круглосуточно. Помимо этого, в ней все были одновременно и преподавателями и учениками. Безусловно, совершенную, разноплановую форму академия приняла не сразу: в Читинском остроге конца 1826 - первой половины 1827 года чтение (когда книг было ещё не много), занятия друг с другом различными науками напоминали интеллектуальную робинзонаду и были скорее спасением от "губительности праздной жизни". Декабристы единодушны в оценке почти всего первого года пребывания в Читинском остроге. М.А. Бестужев назвал его "периодом нашего хаотического существования" и объяснил: "Читать или чем бы то ни было заниматься не было никакой возможности, особенно нам с братом или тем, кто провел годину в гробовом безмолвии богоугодных заведений (в том числе и П.С. Бобрищев-Пушкин. - Авт.): постоянный грохот цепей, топот снующих взад и вперед существ, споры, прения, рассказы о заключении, о допросах, обвинения и объяснения - одним словом, кипучий водоворот, клокочущий неумолчно и мечущий брызгами жизни. Да и читать первое время было нечего..."1