Как птички-свиристели - Джонатан Рабан

— У нас уже есть дом, — сказал он сердито, — зачем мне еще один!

— Финик, а новая квартира прямо рядом с Океанариумом, и с Научным центром.

— Ну и что.

— У тебя будет комната — твоя собственная…

— Я хочу посмотреть «Самых забавных животных планеты». Я слышал — вы делали ребеночка. — Финн выпятил нижнюю губу, изо всех сил сдерживая слезы. — Я думал, у меня будет братик…

Как потом сказала Бет, разговор прошел не слишком гладко, но по крайней мере почва подготовлена, и Финн скоро сам начнет спрашивать о квартире, придет еще время.

— Нет там рядом никакого Научного центра, — сказал Том.

Нервный и невыспавшийся, Том пытался вести еженедельный утренний семинар. Слова, написанные на доске кириллицей, сменились итальянскими, бледных солнечных лучей не стало, а в остальном все так же и одновременно совсем по-другому. Том комментировал, насколько мог доброжелательно, рассказ Алана Вуртца.

— …Я внимательно вчитывался в достаточно протяженный диалог на страницах с четвертой по шестую. Акцент там смещен в одном направлении. У меня не проходило ощущение, что герой по имени Ланс лишен заслуженного внимания со стороны автора, в связи с чем вспомнились слова, однажды слышанные мною от Виктора Содона Притчета, английского новеллиста. Если вы не знакомы с его рассказами, очень советую почитать. Своей заметной приверженностью идеям о свободе воли и изумительным, шаловливым юмором Притчет весьма напоминает русских реалистов. Очень наблюдательный, очень забавный, очень человечный. Попробуйте почитать «Святого», «Тележку» или «Камбервелльскую красотку» — чудесные произведения, сейчас немного забытые, однако о них обязательно вспомнят. Так вот, Притчет сказал…

Должно быть, это произошло… неужели в 1983-м? Том и Сью пришли на вечеринку в темную, набитую битком и страшно прокуренную квартиру в Паддингтоне. В свои восемьдесят с хвостиком сэр Виктор был чрезвычайно бодр, в руке — бокал вина, в зубах — трубка. Зубы — что невероятно — свои, собственные, практически все. Скотт-Райс тоже находился где-то среди гостей. А Притчет, на четверть века старше любого в той комнате, казался моложе и веселее окружавшей его толпы тридцатилетних.

Пыхтя как паровоз трубкой, сэр Виктор говорил:

— Не очень-то я умею «давать рекомендации», но есть одна, которую я иногда даю самому себе, и она, по-моему, довольно полезна. Если придумывается хорошая фраза — что-нибудь, знаете, «умное», — я всегда стараюсь отдать ее самому нелюбимому герою.

Том процитировал Притчета студентам. Хильди Блом застрочила у себя в блокноте, однако остальные взглянули на Тома с легкими снисходительными улыбками, будто подобный совет был чуть ли не азбучной истиной.

— Конечно, Притчет не использует литературоведческих терминов вроде «трактовки персонажа», — сказал Том, — но замечание его блестяще, и если подумать над ним в связи с рассказом Алана…

Том рассказывал и объяснял на автопилоте, мысли витали где-то в другом месте. Говоря о Притчете, он вспомнил Ивлина Во[73], писавшего после разрыва с первой женой: «Я не знал, что возможно жить, будучи столь несчастным». Том, впрочем, не чувствовал себя несчастным. Скорее был поражен. Бет, с ее неоспоримым талантом делать сюрпризы, выбила почву у него из-под ног, а сила притяжения еще не успела подействовать, и Том парил в воздухе, словно какой-нибудь пухлый, смешной и жизнерадостный ангел в стиле рококо у Тьеполо[74]. Разумеется, вскоре законы физики вступят в силу и Том со свистом устремится вниз. Однако сейчас он чувствовал себя до головокружения легким и невесомым — подобные ощущения испытывает человек счастливый. Похоже на первые две недели, проведенные с Бет в Сиэтле, когда Том прилетел, чтобы дать интервью университету. То же недосыпание. То же нервное возбуждение. То же ощущение, будто видишь мир нечетко, как с похмелья.

Том услышал собственный голос:

— Алан, вот если бы вы могли наделить вашего Ланса умом, достаточным для произнесения той фразы в начале рассказа, которая принадлежит повествователю, — я имею в виду фразу об отце, находящемся где-то над жизнью детей, словно самолет, распыляющий гербициды на молодые посевы пшеницы? Видите, как в этом случае диалог сразу стал бы более глубоким?

Конечно, ничего подобного бы не произошло. С рассказом Алана ничего нельзя было поделать, однако поэкспериментировать с упомянутым принципом стоило.

— Мы всегда хотим забрать наиболее удачные фразы себе или вверить их героям, являющимся выразителями наших взглядов. Вполне естественно для человека. Вот чем мне нравится замечание Притчета: он высказывается в пользу великодушия со стороны писателя. Согласно американскими воззрениям, Виктора Содона Притчета пришлось бы, думаю, назвать «социалистом», хотя сомневаюсь, что этот писатель когда-нибудь себя к ним относил. Однако он действительно верил в необходимость повсеместного распределения словесных благ и конфискации хороших фраз у «имущих» и передачи их «неимущим» героям — вот побуждение, находившееся в основе свойственного ему либерального реализма…

После занятия, возвращаясь под дождем домой, Том глубоко погрузился в прошлое. Та вечеринка проходила в Вестборн-Террас, должно быть, в квартире Грега Гарбисона, тогда еще не расставшегося с Тессой. Том и Сью поехали туда в старой «мини», принадлежавшей Сью, а сэр Виктор там оказался, поскольку его привез Скотт-Райс. Они вместе приехали на такси из Шефердз Буш, где Дэвид брал у Притчета интервью для «Книжного дела». Том помнил, как сэр Виктор смотрел запись собственного интервью, однако не произнес ничего, что запомнилось бы, подобно «рекомендации» касательно диалогов. Надо бы напомнить о той вечеринке Дэвиду, когда тот приедет в Сиэтл.

Воскресным утром Том, Бет и Финн отправились в Беллтаун смотреть квартиру. Ехали на «ауди».

Финну дали монетку в 25 центов и два десятицентовика, чтобы в вестибюле ребенок бросил их в фонтанчик, и разрешили нажать на кнопку одиннадцатого этажа в лифте. Трудно было догадаться, насколько мальчик понимает (и понимает ли вообще) суть происходящего. Главным словом в разговорах с ним стало «в основном», отчего новые установления, наверное, представлялись неустойчивыми и временными — утешительный факт. Мамочка в основном будет жить в квартире, ей ведь нужно находиться поближе к работе; папочка в основном будет жить в доме на Квин-Энн — ему требуется много места, к тому же университет совсем рядом. А у Финна всего, абсолютно всего, станет теперь в два раза больше. И Бет, и Том преподнесли новости так, будто ребенок выиграл в лотерею и жизнь его вот-вот неожиданно станет гораздо насыщеннее, богаче во многих смыслах, и другие дети в «Стебельке» будут ему завидовать.

Бет ободрило то, что сыну, несомненно, понравился фонтанчик в вестибюле.

В лифте она сказала:

— Домой мы будем подниматься на лифте. Разве не здорово?

Квартира представляла собой тесный лабиринт, состоящий из нескольких секций. Застройщик, вероятно, хотел сэкономить на дверях, подумал Том. В глаза сразу бросалось неуловимое сходство между закутками в Клондайк-билдинг и этими комнатками. На паркетном полу в гостиной было свалено полдюжины огромных нераспакованных картонных коробок из «Икеи».

— А, мебель привезли, — объяснила Бет.

Кому-то придется долгие часы возиться с малопонятными схемами сборки, гаечными ключами и крестообразной отверткой. Том опасался: а вдруг именно ему?

— Гляди, Финик, вот буфет, тут завтракать будем.

Из-за магазинных коробок виднелась отодвигающаяся стеклянная дверь в алюминиевой раме, ведущая на крошечный бетонный балкончик с видом на небольшой прямоугольный кусочек бухты Эллиот и на одинаковые дома, ничем не отличающиеся от этого. Том вытянул шею, желая посмотреть, виден ли отсюда дом на Квин-Энн-Хилл, но его определенно скрывало венецианское окно чьей-то угловой квартиры.

Из спальни слышался голос Бет:

— Просто квартирка недостаточно большая, папа здесь не поместится. И кабинет ему очень нужен…

Том вернулся в комнату. Даже когда небо было затянуто жемчужными облаками, квартира оставалась светлой. В солнечный день она будет ослепительной — с таким же успехом можно жить в операционной палате, думал Том, или среди ярко освещенных декораций еженедельного комедийного сериала. Прошел через отделанную кафелем кухню в меньшую из двух спален — к Бет и Финну. Там резко пахло ковром — белоснежным, на весь пол.

— Если твоя кроватка встанет вот здесь, — рассказывала сыну Бет, — по утрам ты сможешь смотреть в окошко. И купим каких-нибудь забавных картинок на стены, да?

— А можно папе тоже приходить?

— Ну конечно, можно, если он сам захочет. — Бет обратилась к Тому через голову Финна: — Понимаешь, почему я так мечтала об отдельной квартире?