Последний из Двадцати (СИ) - Рок Алекс

— Моя задача — оберегать господина даже ценой собственной сохранности.

— Интересно, сколько проводов погорело в твоей голове, когда ты видела всё, что со мной творится и не могла защитить, а? — он усмехнулся собственной нелепой шутке, потом вновь зашёлся кашлем. Пустил в себя поток маны вперемешку с заклинанием, выискивая источник проблемы, чтобы избавиться от него навсегда.

Он вдруг ощутил неловкость: не будь сидящая перед ним девушка лишь механической куклой, он хлопнул бы её по плечу, улыбнулся, одарил благодарностью и, возможно, лаской. Как было бы хорошо, будь сейчас вместо неё Виска — парень был уверен, что девчонка сумела бы справиться с задачей не хуже стальной девы. По своему, но не хуже.

А Ска ему попросту нечего было сказать. Либо не поймёт, либо не оценит. Здравый смысл был солидарен — он без зазрения совести обвинил бы хозяина в безумии, реши тот раскрывать душу перед механической куклой.

— Знаешь что, Ска? — вдруг начал он, словно извиняясь, послав глас здравого смысла куда подальше. Он взвешивал тысячи и одно слово, пытаясь найти нужное. Вопрошал, взывал к воображению, пока призрак Гитры не выдохнул и не подсказал, что усложнение — враг хорошего.

Иногда что-то лучше просто сказать одним ёмким словом. Ска выжидательно смотрела ему в глаза, почти как живая: ей лишь чуть не хватало мимики лица. Слова благодарности, простое «спасибо» прозвучало так обыденно и так легко, что Рун удивился этому сам. Он увидел, что механическая кукла хоть и не подала виду, но была бескрайне довольна его словами. Сколько же ещё чудес, подумалось парню, сокрыто в её шестерёнках?

Кошмары о былом, Сон четвёртый

В хибаре было мрачно, будто в темнице. Чадили редкие, сальные свечи, дышала жаром крепко и умело сложенная печь. Из неприкрытых чугунков несло чем-то прогорклым и противным.

По полу пробежала наглого вида толстая мышь, застыла посреди зала. Она смотрела на чародея так, будто он имел наглость помешать её утренней прогулке и немедля должен сгинуть прочь.

Парень скривился. Он, конечно, всегда знал, что чернь живёт отнюдь не в мажьих палатах и далеко не во дворцах. Но каждый раз находилось жильё, способное удивить своей загаженностью.

В деревне его встретили стенания и плач — крестьяне до мокрых портков боялись, что явившийся к ним чародей принёс с собой только огонь. Будто это их в самом деле могло от чего-то защитить, они притащили деревянных истуканов Архи, и выставили перед дорогой. На влажной земле остались продольные борозды — тащили в спешке.

Рун лишь на мгновение задержал на них взгляд, облизнул высохшие губы. Едва завидев, что грозные божества не произвели на юного чародея должного впечатления, не нагнали страху и вовсе даже не заставили бежать в священном ужасе, селяне приуныли.

На самом деле парень не отказался бы хорошо отдохнуть. Ситр, будто решив, что сможет купить себе прощение за лишнюю информацию обмолвился о Йохане — якобы паршивец был чуть ли не правой рукой того самого Ата-мана. А отсюда до них — добрый день пути, и это если он наколдует себе муладира. Наколдовать было просто, превратить в зверюгу кого-то из местной черни — ещё проще.

Ситра он впаял в огромных размеров булыжник и слушал протяжные, жалостливые проклятия, что колко били ему в спину, когда он уходил прочь. Рун как будто желал сказать — не другим, самому себе, что от возмездия не уйти, не откупиться. Оно настигнет и горе тем, кто верит, что способен обмануть Последнего из Двадцати.

Здравый же смысл говорил, что так наколдовать себе ездовую тварь не просто можно, но и должно. Едва он смахнёт со стула подскамейника и на мгновение закроет глаза, как слухи дикими бесами бросятся по окрестностям, растекутся и проникнут в каждое ухо. Стоит ли верить, что Йохан хоть на мгновение задержится и не даст дёру? Если уж и идти, то по горячим следам…

У Руна от стоящей вони слезились глаза — не жильё, а кабанисий хлев. Взмахом руки он вернул себе возможность дышать — вместо вонючей гари нос теперь чуял лесную свежесть.

На столе лежала давно утратившая краску деревянная ложка, в чашке — недоеденная похлёбка из чего-то с чем-то. Рун даже боялся предположить, что там было намешано.

В свой дом его звал староста — моложавый и пронырливый, будто ласка, разве что хвоста не хватало. По лицу несчастного крупными каплями бежал холодный пот, верный прежде голос дал слабину, а фальш улыбки и страх, поселившийся в глубине глаз, не укрылись от взгляда юного чародея.

Взвалив автоматона на плече, он не ответил и выбрал самую непримечательную хижину из всех домов. Хозяев — беззубого старика, будто никогда не знавшего о чистой воде и умывании в целом, и сопливого мальчишку он выгнал прочь — им обоим хватило лишь взгляда Последнего из Двадцати, чтобы всё стало ясно.

Ситр не солгал и вывел его на личного автоматона матриарха. Юный чародей явился в самый пик — скупавший хлам купец, нарядный и готовый продать хоть луну, хоть солнце, лишь бы деньги водились, просил за испорченного автоматона сотню ровн и ни монеткой больше. Крестьяне скорее смотрели на него, как на забавного чудака — кто ж отважится купить добро чародеев, да ещё и из разграбленного Шпиля? Это зная-то о том, кто кличет себя последним из Двадцати…

Купец то ли не знал, то ли не желал знать, но тотчас же признал свою ошибку, когда перед ним явился Рун.

С пухлых щёк сполз здоровый румянец, обратившись мертвецкой бледнотой. Зубы выбивали чечётку, подвязанный язык вдруг запутался, завязался узлом. В горле, будто комом, застряли оправдания. Руну было его почти жалко, когда он медленно, выбивая из него слово за словом, уменьшал до размеров мыши. Наверно, подумалось ему, можно было обойтись лишь этим — не стоило проявлять излишнюю жестокость и швырять бедолагу словно того и ждавшим кошкам.

Автоматон была сломана везде и всюду. Чародей пытался её запустить — но вместо внятного ответа она выдавала ему порцию механических фраз о сбоях — один краше другого.

Сейчас, слушая монотонный голос стальной девы, парень тёр взмокшие ладони о штаны и думал о том, что поторопился. Надо было принимать предложение старосты — быть может сейчас было бы не так противно.

Автоматон матриарха застыла с безвольным выражением на лице. Едва Рун попытался её включить, как сначала в глубине стеклянных глаз вспыхнуло синим, и лишь затем свет сменился на отчаянный красный.

Наверно, знай Рун о механических куклах чуть больше, чем то, что они лишь служки для исполнения мелкой и не заслуживающей внимания чародея работы, он бы присвистнул от удивления. С уст рукотворной девицы слетало одно сообщение о сбое за другим. Будто вредная, живущая вторую сотню лет старуха, она жаловалась едва ли не на всё, из чего была собрана. Рун потёр виски, чуя, как медленно, но верно к нему подползает чудовищная мигрень.

Сарказм жалил чародея беспощадно злой гадюкой, спрашивая, на что же конкретно и в самом деле он рассчитывал? Что нелюди, сотворившие подобное с Шпилем продадут хоть сколько-то рабочего автоматона? Или на то, что в деревушке на два десятка домов каким-то чудом окажется хоть кто-то, способный к ремонту этих застенных машин? У чудес, гоготал он, тоже есть предел.

У чудес есть предел.

Это было противно. Руну вспомнилось, как Кианор забавы ради и на спор предложил превратить автоматона матриарха в лягушку. Механическая кукла долго пялилась на мальчишку взглядом не живых глаз, пытаясь понять, чего же хочет от неё капризный ребёнок. Саффиритовая лазурь, тонким слоем нанесённая на внутренний металический каркас не давала ни одному из его плетений хоть на каплю приблизиться к задуманному.

Как и сейчас. Парень выдохнул — мир в который раз подсовывал ему нечто, с чем невозможно было справиться при помощи магии. Где-то внутри не уставал забавляться старый Мяхар — он, помнится, призывал Руна в первую очередь уметь делать хоть что-то при помощи рук, нежели творить одно лишь чародейство. Годы прошли, его наука в самом деле теперь уже не казалось такой скукой — мальчишкой он и помыслить не мог о том, что такое когда-нибудь случится.