Методологические проблемы социально-гуманитарных наук - Коллектив авторов

Чрезвычайно важным для понимания внутренней логики процесса формирования ментальности модерна представляется замечание Ф. Броделя о принципиальном отсутствии специализации как сущностной характеристики капитализма. Поскольку движение капитала подчиняется не внутренней логике развития определенной сферы общественной деятельности, а только экономической конъюнктуре, капиталист может свободно перебрасывать свой капитал из одной сферы деятельности в другую, предметно с ней никак не связанную.

Европеец XV в. стал в целом более рационально относиться к жизни. Отмечая довольно быстрый рост населения Западной Европы в начале и середине XV в., ученый-медиевист Ю. Л. Бессмертный связывает его с формированием представления о самоценности земной жизни [Бессмертный 1991, с. 193]. Французский историк Ж. Делюмо констатирует целую серию «усовершенствований мыслительного аппарата», которые произошли на протяжении XV–XVI вв. [Делюмо 1970, с. 6] А именно, заметно увеличилось стремление и способность к ясности и определенности («Возьмем религию: никакая эпоха не была столь догматической, как XVI век – исповеди, кредо, догматы веры, наставления распространяются повсюду, доктрины таким образом по контрасту взаимно проясняются») [Делюмо 1970, с. 7–8]; в развитии правосознания рубеж XV–XVI вв. ознаменовался отчетливым стремлением к закреплению норм обычного права в виде писаных законов; во всех сферах деятельности стала проявляться большая способность к абстрагированию; существенно изменились представления о пространстве [Делюмо 1970, с. 1–4] и времени [Делюмо 1970, с. 4–6], они приобрели ярко выраженный ценностный аспект. В частности, в отношении времени появилось убеждение, что оно должно быть более «наполнено любым действием – от эротического веселия до молитвы» [Delumeau 1983, p. 128].

Эти изменения затронули сознание даже церковных деятелей католицизма. В XIV в. Антонин епископ Флоренции, которая, как известно, была тогда банковской столицей мира, и Бернардин епископ Сиенский в своих проповедях и трактатах стремились примирить кредитно-банковскую деятельность и христианскую мораль. Несмотря на то что взимание процента есть, по сути, эксплуатация времени, которое принадлежит только Богу, и потому есть грех, Антонин Флорентийский рассматривал должника и кредитора как равноправных участников контракта. К тому же прибыль, которую извлекает кредитор, по его мнению, оправдывается полезностью его деятельности. «При всех сомнительных ситуациях, – пишет св. Антонин, – следует выбирать путь разума. Этот принцип истинен, поскольку мы придаем нашему поступку возможно совершенное качество… Нельзя переходить правило совести. Мир должен зиждиться на принципах совести» [Вебер 1990 б, с. 105].

Таким образом, отвержение ростовщичества уступает место положению о праведном ведении дел. М. Вебер называет Антонина Флорентийского и Бернардина Сиенского богословами рационально-аскетической направленности: «Названные писатели… стремятся оправдать прибыль купца в торговом предприятии как вознаграждение за его… трудолюбие и представить ее этически дозволенной» [Вебер 1990 б, с. 121]. Впрочем, у Антонина Флорентийского, как считает М. Вебер, никогда полностью не исчезало ощущение того, что деятельность, для которой нажива является самоцелью, есть в сущности нечто pudendum (постыдное), нечто такое, с чем можно лишь мириться как c некоей данностью жизненного устройства» [Вебер 1990 б, с. 92]. Поэтому у него идет речь лишь о примирении банкирской деятельности с христианской этикой, а не об этике как стимуляторе трудовой и коммерческой активности.

Важной предпосылкой вызревания ментальности модерна в недрах традиционного общества было распространение в Западной Европе римского права. Во многом этому способствовали германские императоры, считавшие себя потомками римских цезарей. Благодаря этому римское право в эпоху Возрождения распространилось почти по всей Западной Европе, что объективно служило интересам центральной власти новых европейских гражданских государств, постепенно освобождавшихся как от патерналистского диктата Римской Церкви, так и от ограничений своей власти со стороны внутренних островков свободы, опиравшихся на традиционное земское право. «С помощью этого законодательства, – пишет Р. Арнольд о римском праве, – высшей власти и возникающему бюрократическому классу было легче всего сломить сопротивление городов, сословий и церкви, уничтожить последнюю тень свободы крестьян… Но с другой стороны, этот новый порядок больше отвечал экономическому движению, возрастающему обмену, новому общественному укладу, чем старое право» [Арнольд 1905, с. 29–30].

Период позднего Средневековья вошел в историю культуры как период постепенного распада феодальных отношений и зарождения нового, буржуазного мировоззрения. В ментальном плане это был период освобождения сознания общества от религиозной веры и становления новой, индивидуалистической ментальности, в основе которой лежала вера в человека. Индивид вырвался из сословия и получил право действовать по мере собственных сил. Историк Я. Бургкардт отмечает, что важнейшим признаком поколения гуманистов является «открытие человека», т. е. отдельной личности, имеющей свои права, а российский историк Л. М. Баткин уточняет, что «культура Возрождения еще не знала понятия личности, но она его вплотную подготавливала… Так называемый «индивидуализм» итальянских гуманистов состоял в изобретении модели индивида, способного здесь и сейчас, посредством одной лишь собственной воли и трудов, к безграничному совершенствованию своих земных возможностей – к человеко-божию» [Баткин 1986, с. 80].

Как пишет английский историк Р. Арнольд, «Ренессанс создает свой идеал, homo universale, всезнающего и всемогущего, искусного во всех областях; и как это ни удивительно, но этот идеал часто облекался в плоть и кровь уже в XIV столетии в образе многих высокопоставленных людей, как Карл IV, и других великих монархов, но яснее всего это обнаруживается лишь после того, как гуманизм одержал победу» [Арнольд 1905, с. 38]. В XV в. вошли в обычай длинные путешествия с целью познакомиться с тем или иным знаменитым человеком; город и государство начинают гордиться своими великими сынами, стремятся привлечь к себе тот или иной талант; поэтов венчают лавровыми венками, в честь победоносных полководцев устраивают торжественные шествия и т. д. «В эту эпоху Италия делается тем, чем она осталась и доныне, – классической страной местного прославления, высокопарных надписей, преувеличенного культа личности» [Арнольд 1905, с. 39].

Естественным продолжением культа личностей является имморализм, особенно характерный для представителей высших слоев общества городов Италии. Как пишет Р. Арнольд, «освобождение личности из-под гнета общества, преклонение перед замечательными людьми, а главное – ослабление всех авторитетов, в том числе и нравственных, не могло иметь непременно облагораживающего влияния на современников эпохи Возрождения» [Арнольд 1905, с. 42]. Поэтому наряду с действительно выдающимися, универсальными личностями «поражают в этот период отдельные, но не единичные личности, которых можно считать тоже своего рода универсальными людьми: универсальные преступники, виртуозы преступности. Но еще более удивительно, что ни сами эти люди, ни их современники как будто даже не имеют и представления о том, что такое преступность, вина и пр.» [там же].

Возникновение культа силы и жизни во многом было реакцией на культ смерти, господствовавший на протяжении позднего Средневековья.

Начиная со второй половины XIV в. стали появляться многочисленные рукописные книги под названием «ars moriendi» («искусство умирания»). Важное место мысль о подготовке к смерти занимает у немецкого священника Ф. Кемпийского в его книге «О подражании Христу». «Придет утро, – наставляет Ф. Кемпийский, – думай, что не доживешь до вечера. Когда настанет вечер, не смей обещать себе, что утро увидишь. Всегда будь готов и живи так, чтоб никогда смерть не застала тебя не готовым» [Кемпийский 1993, с. 75]. Со второй половины XIV в. и особенно в XV столетии в европейской культуре получил большое распространение сюжет «danse macabre» («пляска смерти») [Кемпийский 1993, с. 126; см. также: Delumeau 1983, p. 90]. Как считает французский историк Ф. Арьес, эффект этого образа заключен «в контрасте между ритмом движений мертвых и цепенением живых», а его нравственная цель – «напомнить о незнании человеком часа своей смерти и равенстве всех людей перед ней» [Арьес 1992, с. 129].

Огромное число трактатов, посвященных подготовке к смерти, появилось в XV в. Известный французский ученый Р. Шартье, посвятивший большую статью этим произведениям религиозной литературы, пишет, что они, как правило, были украшены десятками гравюр. Особенно много внимания в них уделяется последним часам жизни, мукам агонии, которая интерпретируется как борьба между Богом и дьяволом за душу умирающего. В этих трактатах можно увидеть результат эстетизации смерти и процесса умирания, что проявляется в разглядывании и выписывании подробностей этого процесса, от которого один шаг до откровенного любования.