Обычные люди: 101-й полицейский батальон и «окончательное решение еврейского вопроса» - Кристофер Браунинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
До вступления в ряды 101-го резервного полицейского батальона капитан Волауф пережил несколько сложных моментов в своей карьере. В апреле 1940 года он в составе 105-го полицейского батальона был направлен в Норвегию, но через какое-то время их командир потребовал вернуть Волауфа на родину. Он отзывался о Волауфе как об энергичном и сообразительном, но совершенно недисциплинированном офицере с непомерным самомнением{241}. Волауфа отправили назад в Гамбург. Его следующий командир охарактеризовал его как человека, начисто лишенного интереса к службе в тылу, которого к тому же необходимо держать под строгим контролем{242}. Именно тогда, весной 1941 года, Волауф был направлен на службу в 101-й полицейский батальон, который только что вернулся из Лодзи. С этого момента его профессиональная карьера сделала крутой поворот. Всего через несколько месяцев Трапп – новый командир батальона – рекомендовал повысить Волауфа в звании и поручить ему командование ротой. Волауф по-солдатски храбр, энергичен, полон жизни и обладает лидерскими качествами, писал Трапп. Более того, он стремится действовать в соответствии с принципами национал-социализма и в том же духе воспитывает своих подчиненных. Он «готов в любое время безоговорочно идти до конца во имя национал-социалистического государства»{243}. Волауфу присвоили звание капитана, он возглавил 1-ю роту и стал заместителем командира батальона Траппа.
Подчиненным Волауф представлялся весьма напыщенным. По воспоминаниям одного из полицейских, он ездил в машине стоя, как генерал. Другой запомнил, что Волауфа пренебрежительно называли «маленький Роммель»{244}. Главный писарь 1-й роты упоминал о его энергичности, стремлении лично контролировать каждую мелочь в зоне своей ответственности и о способности во что бы то ни стало достигать поставленной цели{245}. Его строптивый взводный, лейтенант Бухман, признавал его гораздо более «прямой и искренней» личностью, чем лейтенант Гнаде (по общему мнению, не самый высокий образец для сравнения), и не считал его ярым антисемитом. Это был офицер, серьезно относившийся к своим обязанностям, но в первую очередь это был молодой человек, который совсем недавно женился и был поглощен романтическими чувствами{246}.
Внезапная отправка 101-го резервного полицейского батальона в Польшу застала Волауфа врасплох и расстроила свадьбу, назначенную на 22 июня. В конце месяца, едва прибыв в Билгорай, он принялся упрашивать Траппа разрешить ему короткую поездку назад в Гамбург, чтобы жениться, тем более что невеста уже была беременна. Трапп сперва отказал ему, но позднее все же предоставил специальный отпуск. 29 июня Волауф женился и успел вернуться в Польшу как раз к акции в Юзефуве. Когда его роту разместили в Радзыне, Волауф позаботился о том, чтобы молодая жена смогла приехать к нему на медовый месяц{247}.
Возможно, Волауф просто не мог вынести расставания с женой в самый разгар их медового месяца и поэтому привез ее с собой в Мендзыжец наблюдать за депортацией – во всяком случае, так предположил Бухман. Однако претенциозный и самовлюбленный капитан мог просто захотеть произвести впечатление на свою молодую жену, представ перед ней человеком, распоряжающимся жизнью и смертью польских евреев. Подчиненные явно склонялись ко второму, и их единодушной реакцией было возмущение и негодование оттого, что женщине позволили стать свидетельницей всех тех ужасов, которые они творили{248}. Полицейские 1-й роты, в отличие от своего капитана, все еще были способны испытывать стыд.
Когда колонна грузовиков с Волауфом, его женой и большей частью 1-й роты прибыла в Мендзыжец, находившийся менее чем в 30 километрах к северу от Радзыня, акция уже шла полным ходом. До полицейских донеслись звуки стрельбы и крики: «хиви» и полиция безопасности начали облаву. Полицейские остались ждать, а Волауф пошел получить распоряжения. Через полчаса он вернулся и раздал приказания личному составу роты. Некоторых отправили во внешнее оцепление, но большинству было велено заняться зачисткой гетто совместно с «хиви». Был отдан дежурный приказ расстреливать всех, кто попытается бежать, а также больных, старых и немощных – тех, у кого не было сил дойти до железнодорожной станции, находившейся сразу за городской чертой{249}.
Пока полицейские ждали возвращения Волауфа, им навстречу вышел офицер полиции безопасности, который, несмотря на ранний час, был уже в стельку пьян{250}. Очень скоро выяснилось, что «хиви» тоже пьяны{251}. Они вели настолько частый и беспорядочный огонь, что полицейским то и дело приходилось укрываться, чтобы не попасть под пули{252}. Полицейские «видели трупы застреленных евреев, которые валялись повсюду – на улицах и в домах»{253}.
Тысячи евреев, подгоняемых «хиви» и полицейскими, устремились на рыночную площадь. Здесь им пришлось сидеть на земле или на корточках, не имея возможности пошевелиться или встать на ноги. В тот очень жаркий августовский день, в разгар позднего лета, после нескольких часов ожидания многие теряли сознание и падали. Кроме того, избиения и расстрелы не прекращались и на рынке{254}. Как только стало припекать, фрау Волауф скинула шинель и осталась в платье, поэтому ее было хорошо видно: она с близкого расстояния наблюдала за происходящим на рыночной площади{255}.
Около двух часов дня охранникам из внешнего оцепления приказали явиться на рыночную площадь, а еще через час или два начался марш в сторону железнодорожной станции. «Хиви» и полицейские в полном составе были заняты тем, что гнали тысячи евреев к пункту назначения. И в этот раз то тут, то там слышались выстрелы. Евреев «с больными ногами», которые не могли идти дальше, расстреливали и оставляли валяться на обочине. Вдоль улицы, ведущей к станции, грудами лежали трупы{256}.
В самом конце обреченных ждало еще одно испытание, ведь им предстояла погрузка в поезд. Пока «хиви» и сотрудники полиции безопасности утрамбовывали по 120 или 140 человек в каждый вагон, полицейские резервного батальона стояли в охранении и наблюдали. Один из них позднее вспоминал:
Когда случалась заминка, в дело шли плети и винтовки. Процесс погрузки был просто отвратителен. Эти бедные люди страшно кричали, одновременно загружалось десять или двадцать вагонов. Грузовой поезд был очень длинным. Его нельзя было видеть целиком. Там было от 50 до 60 вагонов, если не больше. Как только очередной вагон загружался, двери закрывали и заколачивали гвоздями{257}.
После того как все вагоны были закрыты, полицейские 101-го батальона покинули место погрузки, не дожидаясь отправления поезда.
