Эмпатия - Антонина Гилева

наклонилась к ней с заднего сиденья, чтобы прикрыть рот ладонью, но болтушка дёрнулась, и Марина сама не поняла, как вцепилась ей в волосы. Изначальный план был другой. Но рефлексы, куда их денешь, безработная художница выросла в социальном приюте, а он больше напоминал зоопарк для брошенных волчат, чем выставку очаровательных котяток.

– Зато я победила! – Марина расхохоталась, смотря в камеру видеонаблюдения.

В изоляторе временного содержания все было обито серым мягким материалом. Встроенная в одну из стен дверь пряталась так, что казалось, её не было вовсе. Пара ламп на потолке и чёрная, нарочито торчащая в верхнем углу видеокамера – вот и всё, за что мог зацепиться взгляд.

В путаных мыслях Марины промелькнуло и пропало воспоминание о змеевике для самогонного аппарата, который она стащила из музея двадцатого века. Конечно, там не было никакой охраны. Кому в здравом уме понадобится хоть что-то из предметов быта и интерьера счастливых людей прошлого? Они жили вне системы, ну, могли её обойти, пользовались вещами без чипов, могли стать невидимками при желании. И один из тысячи, ну ладно, сотни тысяч живописцев мог стать новой путеводной звездой для искусства.

– Я анахронизм, – весело пропела в потолок Марина. – Я родилась на полвека позже, чем надо. Я никому не нужна. Но и вы мне, слышите, тоже!

Из соседнего помещения за орущей в камере предварительного задержания через прозрачный экран наблюдали Алекс и пара полицейских. Тот, что постарше, откашлялся.

– У неё статус жены государственного служащего, так что дальнейший ход делу мы не дали. У вас иммунитет от административного преследования.

– И уголовного, до преступлений средней тяжести, – бесстрастно подтвердил Алекс.

Он не сводил глаз с экрана. Марина замолчала и легла на лавку, а ноги закинула на стену. Она замурлыкала какую-то мелодию и начала водить в воздухе руками, будто дирижировала только ей видимым оркестром. Ещё она улыбалась, глаза блестели, виден был свежий педикюр, да и ноги, ноги с такого ракурса казались бесстыдно длинными и крепкими.

А у меня, оказывается, красивая жена. Только абсолютно дурная и нелогичная.

– Я забираю её, – констатировал Алекс.

Полицейские переглянулись. Теперь уже откашлялся тот, который помладше.

– Пострадавшая выдвинула обвинение.

– А иммунитет?

– Не распространяется на споры… гражданского характера. – Страж порядка начал запинаться.

– Но тогда не вы будете с этим разбираться, а мировой суд. Ущерба же особого нет? Решение, по идее, должен вынести общественный электронный судья в автоматическом порядке.

– Мы ждали вас, чтобы запустить материалы в систему. Порядок, сами понимаете. Если она не работает, вопросы имущественного порядка без вас не решаются, у вас же общее имущество. – Младший полицейский умолк.

Его, похоже, нервировало бесстрастие Алекса, который ни словом, ни жестом не выдал своих эмоций по поводу происходящего. Как будто каждый день обитатели секретного Посёлка выясняли отношения на кулаках в общественном аэрокаре. Если бы транспорт улетел чуть ближе к Посёлку, женщин бы перехватила местная служба безопасности и инцидент бы скрыли. А тут чёрт дёрнул сотрудника полиции спросить, готова ли пострадавшая выдвинуть обвинение и оформить протокол задержания прямо на месте.

Наверняка начальник потом трёхэтажным матом орал на подчинённого – жителям Посёлка позволялось многое, они были под защитой государства, и после переезда в это благословенное место светиться им было нигде нельзя. А так данные о пьяном дебоше утекли в систему и мгновенно оказались в социальной службе защиты детства, оттуда перекочевали в школу. Была бы это обычная семья, Алексу бы уже пришлось объясняться с десятком хмурых инспекторов и психологов. Дети – самое редкое и значимое достояние страны, и нерадивых родителей держали на коротком поводке, контролировали и чуть что забирали отпрысков на передержку в профессиональные приёмные семьи.

Алекс едва заметно поморщился, услышав предупреждение о визите инспекторов. Их никто за забор Посёлка и не пустит. А вот в школе ему придётся быть теперь каждый день почти неделю вместо Марины.

Дети занимались дома, дистанционная учёба в виртуальном классе с личным наставником через интерком обеспечивала наполнение юных голов информацией, которая, по мнению нынешней государственной образовательной системы, необходима подрастающим гражданам. Один из родителей, как правило, оформлял опеку за чадом как постоянную занятость и был почти постоянно дома. Деньги платили небольшие, но кому они нужны, когда правительство обеспечивает почти всем, что необходимо? Однако за них приходилось отчитываться – каждые четыре месяца проводить неделю по двенадцать часов в образовательном центре, пока дети сдавали учебные тесты, участвовали в соревнованиях, терпели медицинские осмотры и беседы с представителями социальной службы и психологами. И родителя-опекуна ждал такой же пристрастный допрос и осмотр.

Алекс ещё ни разу не выступал в качестве подопытного, но даже статус сотрудника МИТа не мог освободить его от этой малоприятной обязанности.

Придётся брать отпуск. В разгар расследования, пока неизвестный злобный гений взламывает «Эмпатию» и ставит эксперименты над её пользователями.

– В обычных случаях наркоманами и алкоголиками занимаются наши штатные наркологи, их сразу забирают в реабилитационные центры, – как будто в никуда сказал один из полицейских.

– Её осматривали? – Алекс про себя чертыхнулся. Если в личном деле Марины в интеркоме появится запись об алкоголизме, то брать отпуск с работы на ежеквартальное посещение школы придётся постоянно.

Может, развернуться и уйти? Пусть эта ненормальная разбирается со всеми социальными карательными отрядами сама? Развестись заочно, бросить Посёлок, поселиться на работе? Или снять квартиру возле конторы? И не придётся отвлекаться на выходки жены. Мальчик. Они же отправят его к чужим людям. Коля. Ого, я сам вспомнил имя, без подсказки Синего.

– Она не далась. Просила ещё выпить. Ей принесли воду и кинули туда «растворитель». – Старший полицейский явно гордился тем, как обманул буйную задержанную и обманом заставил выпить препарат для блокирования алкогольного опьянения.

Только вот в государственных службах для таких целей пользовались устаревшей разработкой, препарат обволакивал спирт в крови и экстремально быстро выводил его естественным путём. Ну и гарантировал отвратительное самочувствие, депрессию и желание выпить ещё.

«Растворитель» подействовал. Алекс вместе с полицейскими наблюдал, как Марина резко села, а потом встала и заметалась по камере в поисках уборной. На стене загорелся значок WC, панель отъехала, совершенно неизящно женщина кинулась в туалет. И там тоже была камера.

– Выключите, – приказал Алекс.

– Протокол, мы обязаны следить постоянно.

– Выключите, – почти прорычал он.

Ему не доставляло удовольствия смотреть, как поспешно Марина задирает платье и садится на унитаз. Да и её бы не порадовало знание о том, что за позорным бегством и отправлением естественных потребностей может наблюдать почти весь полицейский участок. Видеозапись сохраняется в государственной информационной системе и в