Прячем лица в дыме (СИ) - Николаева Лина

— Подожди здесь, пожалуйста, — попросила Рена, толкая резную дверь.

— Пальто надень, холодно, — сказала Джо, но нортийка её уже не слышала.

Через огромные окна проникало достаточно света, чтобы разглядеть ряд портретов в коридоре, завешанных белой тканью. Как же мать гордилась этими окнами, всё говорила, что столь больших нет ни у кого! И как гоняла слуг, чтобы они держали их всегда чистыми! И какой портрет — её?

Рена сдёрнула ткань — тяжёлое полотно с шумом упало, подняв ворох пыли.

Чёрные, как смоль, волосы и яростный взгляд карих глаз — отец. В военном мундире с эполетами, с тяжёлой саблей на бедре. Он был одним из тех, кто первым выступил против короля и совершил революцию, а затем прошёл с битвами через все города, освобождая их от оков единовластия. Как тот воин-освободитель превратился в скупого на эмоции скрягу?

Упало ещё одно полотно. Стройная грациозная женщина с золотыми волосами и голубыми глазами. Она была нарисована в красивом бальном платье, хотя Рена больше помнила её в строгих тёмных нарядах. От старой служанки девочка слышала, что в юности мать обожала балы и танцевала так, что все на неё засматривались. Что же случилось с той легкой беззаботной девушкой, как она превратилась в строгую надменную женщину, которая больше всего ценила своё положение и возводила этикет в абсолют?

Следом висел портрет Киты — сестра была копией отца, хотя характером пошла в мать. Да, она оправдала бы надежды родителей. Кита же правила поведения выучила раньше, чем алфавит! И уж точно не отпугивала всех юношей, которых ей пророчили в мужья. Такая спокойная, гордая — настоящая нортийка!

Полотно зацепилось за следующий портрет. Рена с отчаянным стоном дёрнула ткань посильнее, и картина со стуком упала на пол. Она увидела саму себя — девочку лет десяти, тощую и нескладную, со странной улыбкой — то ли мечтательной, то ли усталой. На ней даже одето было не бальное платье, как у матери или сестры, а костюмчик, в котором она каталась на лошади. А что бы про неё подумали: что случилось с той, которая так мечтала о свободе и путешествиях, а затем сама сдала себя в плен?

Рена дотронулась до серебряной рамы портрета. Она всегда была лишней, но почему-то сейчас так отчаянно и до боли захотелось снова оказаться там, в детстве. Сейчас бы она была рада и хмурым взглядам матери, и ворчанию отца, и спорам с Китой, и как же многое отдала бы за такой миг!

— Рена? — послышался испуганный голос Джо. — Что это было?

Девушка кинулась по коридору, по мраморной лестнице наверх, запнулась, упала на ступеньки, вскочила и побежала дальше. Не хотелось ни видеть никого, ни говорить — только вглядываться в знакомые предметы, касаться их, вспоминать и вдыхать пыль — пыль её дома.

Рена распахнула белёные двери, ведущие в огромный зал. Это был каприз матери — отец не любил шумные приёмы, но пошёл на уступки жене.

Однажды Рена подглядела, как мать в одиночестве, без музыки, кружилась по залу, точно снова видела себя юной, на балу, а отец, стоя в стороне, с лукавой улыбкой смотрел за ней, а потом протянул руки — и они вместе начали вальс.

Наверное, когда-то родители по-настоящему любили. Герой-революционер и прекрасная девушка. У них была своя сказка, но почему-то та превратилась в ужасную историю, в которой спустя года не нашлось любви ни друг к другу, ни к детям.

Рена сделала несколько шагов по залу. Снег за окном падал крупными хлопьями. В щели задувал ветер, но она не думала о холоде, вновь видя сидя той девочкой, которая с нетерпением ждала Дня зимы — единственного в году, когда этот зал наполнялся шумом.

Она ведь правда ждала и каждый раз с радостью надевала платье и делала прическу, и танцевала, и играла, и шутила. Может, когда-то она смогла бы оправдать надежды матери? Может, и в ней было что-то достойное и благородное, требовалось лишь подождать, ещё хоть год или два?

Рена подошла к окну и коснулась стекла, покрытого морозными узорами. Может и было. Да не дала бы счастья та жизнь, которую предлагали родители. Для Киты она подходила, для неё — нет. Наверное, когда в детстве Рене казалось, что она не девочка, а вольный и быстрый жеребенок, это было правдивей. Жаль только, что от свободы она отказалась — всё вешала на себя воспоминания из прошлого, которые тянули вниз тяжким грузом.

Повернувшись, девушка прижалась спиной к окну и оглядела сумрачный зал. Стена напротив была сплошь из стекла. Когда зажигали свечи и гирлянды, огоньки отражались в зеркале миллионы раз, и помещение казалось бесконечным.

Оркестр всегда стоял сбоку, чуть дальше — столики с едой и напитками. По другую сторону — скамьи и стулья для отдыхающих. Сегодня всё могло быть таким же, как тогда, в детстве. Зал бы наполнился голосами и смехом, и снова бы пришли статные мужчины во фраках или военной форме, храбрые юноши в мундирах кадетского корпуса. Красивые девушки в пышных платьях застучали бы каблучками, изысканные женщины начали беседы, собравшись в кружок.

Рена прошла вглубь зала, обхватив себя руками. В боку закололо, но это было совсем, совсем не важно. Она слышала красивые вальсы, а воздух, казалось, наполнился тенями тех людей, которые когда-то ходили по залу, танцевали, смеялись.

Рена, покачиваясь, сделал шаг влево, вправо и тихонько промурлыкала мелодию, звучащую в голове.

Раз в год, на День зимы, её отпускали из Светлого ордена домой. После последнего бала мать сказала: «До встречи в декабре» — и эти слова звучали до боли и безумия тепло, по-родному, как никогда прежде. Но потом, после побега из больницы, появилась ещё более чужая женщина, которая уже не хотела встречи с дочерью-позором, с дочерью-убийцей — ни в декабре, ни когда-либо ещё.

Вспоминая старые ритмы, старые разговоры, старые обещания и надежды, Рена закружилась по залу. Это могла бы быть красивая жизнь, да не стала.

И тосковала она даже не из-за родителей, не из-за упущенных возможностей, а из-за того, что другую жизнь так и не нашла. Не была своей тогда, в детстве, не стала своей и потом, уже взрослой.

Рена прижала руку к шерстяной жилетке и почувствовала кровь. «Иди к Джо», — подумала девушка, но ноги всё кружились и кружились, будто это уже не она танцевала — та девчонка из прошлого.

Тени сгущались и превращались в настоящие плотные фигуры. Вальс звучал всё громче….

Остановившись, Рена самой себе шепнула:

— До встречи в декабре.

Падая, она успела подумать, что эта встреча состоялась, и теперь они попрощались, а потом стало так тепло, как если бы за окном была не зима, а ласковое лето.

Рена с трудом открыла глаза и потёрла их. Сначала перед ними будто клубился дым, но постепенно тени обрели чёткие линии.

Раз сидел на стуле рядом с кроватью, уронив голову на грудь. Одну руку он зажал подмышкой, другая безвольно повисла вдоль тела. Парень так хмурился, что на лбу проступили морщины.

— Ты как? — Джо, подскочив с кресла, пересела на край кровати.

Рена приподнялась. Бок отозвался тянущей болью.

— Извини, что не послушала тебя. Я дура, ты права, можешь называть меня так следующие три года, — она слабо улыбнулась.

Джо зло сверкнула глазами:

— Всего три? Этого времени мало, чтобы такие, как ты, поумнели! Что, думаешь, ты бессмертная? — уже мягче девушка спросила: — Позвать Феба?

Рена посмотрела в окно — началась метель и укрыла двор мягким полотном. Наверное, час или два ночи. Комнату освещала простая масляная лампа, но свет от неё шёл такой слабый, что дальний конец терялся в сумерках. И вид за окном, и полумрак внутри навевали сон.

— Нет, всё в порядке. Пусть отдыхает.

Джо вздохнула:

— Да уж, отдых нам всем не помешает. Третий день переполох.

— Как Раз и Найдер, узнали что-то?

Девушки вместе посмотрели на спящего парня. Даже упоминание имени не разбудило его.

— Да. Послезавтра мы уезжаем из Норта, поэтому я буду следить, чтобы это время ты даже не двигалась, и только посмей ещё куда-то уйти!