Готическая коллекция - Татьяна Степанова

Сначала они зашли в продуктовый магазин. Кравченко запасся бутылками пепси и купил штук десять пирожков с мясом — их разогревали тут же, в магазине, в микроволновке.

— Куда столько? Обедать же придем, — сказала Катя.

— Не дотерпеть. — Кравченко купил еще сигарет и две бутылки пива.

На всем продолжении пути до пруда (шли не по пляжу, где гулял ветер, а вдоль пустынного шоссе).

Кравченко громогласно и фальшиво восхищался пейзажем:

— Мать честная, лютик! Ой, а какая толстая коровка там, на лугу, пасется. Холмогорской, наверное, породы. А сеном-то, сеном как скошенным пахнет, как в деревне… И сколько же чаек тут, как ворон… Интересно, тут они зимуют или на юг улетают?

Катя плелась рядом, глазела по сторонам, думала…

Мысли путались. Ночью, например, приснился чудной какой-то сон. Яркий такой, отчетливый: под той самой березой пляшет, лихо отбивая чечетку, участковый Катюшин. Она, Катя, якобы это видит и понимает: тут, тут Кривой! А Катюшин бацает ритмичную дробь и в такт ей сыплет этакой скороговоркой: «Не плыви, не плыви, не плыви в волнах за мной…» И скороговорка эта его вроде какая-то не такая, словно выброшено из нее какое-то ключевое слово, которого так не хватает в рифму к этому «за мной». «Конечно, это должно быть „Кривой“, забыл он, что ли, рифму?» — подумала Катя во сне и проснулась.

«Чертов леший, — Катя, идя по шоссе, из-за плеча Кравченко смотрела на видневшуюся справа от дороги ту самую рощу. — Нет, туда мы не пойдем. А считалку эту пели тогда вечером у бара местные мальчики, — вспомнила она вдруг. И мысли ее сразу потекли по совершенно иному руслу. — А девушки тут все сплошь модницы ужасные. И все как одна в деним рядятся. Да, вечная джинса. — Она окинула критическим взглядом Кравченко, который, несмотря на желание загорать, накинул поверх футболки еще и джинсовую куртку. — А что, конечно, удобно. Нет одежды лучше. Польский, наверное, деним. Надо будет у Юлии спросить. Наверняка польский. Тут весь ширпотреб из Польши… Немец-то Линк тоже весь в джинсе, как древний хиппи. И Базис вон сегодня тоже… Надо и себе какую-нибудь курточку тут прикупить. А то неизвестно, какая еще погода будет…»

— Нет, ну разве тут не красота? — восхитился в который раз Кравченко. — Эх, старика бы Айвазовского сюда. Невольно нашему хозяину Илье белой завистью позавидуешь. Тишь-благодать, покой, море, залив, прямо водное царство. Эх, умеют же люди устраиваться, еще и частные отели себе заводят. Не жизнь у Илюшки тут, а лафа медовая.

— Только вот жена его зверски ревнует, — откликнулась Катя, думая о своем.

— К кому? К тебе? Смотри мне тут… — Кравченко погрозил пальцем. — Ас чего ты взяла, что она его ревнует?

— Так, сценку одну вчера наблюдала. Кстати, я забыла тебе рассказать: у Ильи в гараже стоит совершенно фантастическая машина. Открытая такая, старая и полностью отреставрированная. На таких в старых хрониках героев-челюскинцев возили и Гагарина.

Разговор завертелся вокруг «Мерседеса». Кравченко прямо загорелся, чуть назад не повернул: смотреть машину. Но, к счастью, пруд был уже рядом. Катя свернула с шоссе направо, и ноги ее сразу же утонули в траве. А вон и церковь. Дверь ее сегодня гостеприимно распахнута, А в дверях — Линк. Он заметил их и приветливо помахал рукой. Тут на шоссе показался рейсовый «Икарус». Остановился, видимо, по требованию, потому что у церкви не было остановки. Из автобуса вышла стайка девочек двенадцати-тринадцати лет, они заторопились к церкви. Поздоровались с Линком весело и шумно, окружили его. Тут из-за угла церкви показалась еще одна невысокая фигурка — девочка, тоже лет тринадцати, одетая в болоньевую куртку явно с чужого плеча. На остальных девочек была не похожа. Держалась она как-то странно, как зверек, — казалось, вот-вот снова шмыгнет за угол. Кроме куртки, в этот жаркий летний день на ней были спортивные штаны, резиновые ботинки и шерстяная шапка с помпоном. Линк окликнул ее, назвав Машья (Маша), и поманил рукой, подзывая к остальным. Но девочка не двинулась с места. Тогда Линк быстро пошел к флигелю, примыкавшему к правому приделу церкви, скрылся за дверью и через минуту снова показался с пакетом сока в руках и горкой булочек на тарелке. Все это он протянул девочке. Та протянула руку и схватила пакет сока, быстро, по-беличьи, надорвала зубами картонный уголок, собираясь пить, и… И в этот миг, как показалось Кате, заметила их с Кравченко. Испуганно попятилась, швырнула пакет сока прямо под ноги Линку и метнулась за угол. Остальные девочки наблюдали эту сцену совершенно спокойно, словно она была им привычна. Вместе с Линком они всей группой двинулись к флигелю и скрылись за его дверями. Все это, на взгляд Кати, очень было похоже на воскресную школу. Вот только почему этим тут занимался именно Линк?

— Нет, это ж надо, это ты только, Катька, так можешь, — ворчал Кравченко, устав наконец восхищаться пейзажем, — приехать на море и переться на какой-то кладбищенский пруд. Тут же сплошные жмурики кругом, — он кивнул на ровную лужайку, простиравшуюся до самой рощи. — Это старое немецкое кладбище Вальгумберг.

— Откуда ты название знаешь? — удивилась Катя — Серега просветил. Он за те дни, что один был, все тут облазил. Дурной славой, между прочим, этот погост в старину пользовался, ой, дурной… Еще со времен чумы. А ты меня в такое место гиблое отдыхать тащишь.

— Я? Это ты на пруд хотел. А что.., тут и чума была?

— Лет двести назад. — Кравченко зевнул. — А может, это все байки для туристов.

— Да тут и туристов-то нет, чтобы вот так специально для них сочинять.

— Ну, это сейчас нет. А прежде… Прежде, Катька, тут, на косе, тучи отдыхающих роились со всех концов великого Союза. Золотые были денечки для местных, как в Крыму, — комнаты нарасхват, койки даже шли нарасхват. А сейчас — анклав, он и есть анклав. Дорого, добираться неудобно, то-се. Литва вот границу свою захлопнет, и совсем тут не будет ни души. Ты вот тогда мне, вечером-то, говорила, — Кравченко вздохнул, — место тут не очень. Нет, места тут, Катя, отличные. Только вот для нас они чужие. Одно слово — Пруссия. И как там ни называй Пилькоппен — Морским, Росситтен — Рыбачьим, а Кранц — Зеленоградском, все равно места эти останутся такими же, какими они были до нас. Дед мой Кенигсберг брал. — Кравченко, щурясь, смотрел на церковный шпиль, освещенный солнцем. — Сколько тут солдат тогда полегло, в сорок пятом. И наших, и фрицев, сколько крови пролилось на этой полоске песка… У меня тут у самого странное чувство возникает иногда, какое-то дежа-вю сплошное. Так и хочется крикнуть: "В атаку!

Ура!!" Особенно когда я этого немца-пастора, как сегодня, вижу.

Они подошли к пруду. Катя замерла: перед ними было неподвижное черное водное зеркало, обрамленное, как рамой, камышами. Старые ветлы на том берегу склоняли свои ветви. Солнце припекало все сильнее, и над водой поднималось легкое облачко теплого тумана. Казалось, вот-вот эту неподвижную зеркальную гладь, отражающую в своей темно-зеленой глубине небо в облаках, церковь и прибрежные заросли, рассекут опустившиеся на воду птицы. Лебеди. И непременно черные, потому что именно черных лебедей не хватало этому замшелому тихому пруду, чтобы стать тем самым озером, о котором столько рассказывает старая немецкая сказка.

Катя сняла босоножки и подступила к самой воде — желтый ил, бахрома темно-зеленых водорослей. Черное зеркало отразило Катиного двойника. Кравченко сбросил куртку на траву.

— Вода, наверное, как парное молоко. Ты купаться будешь?

Катя зачарованно смотрела на воду.

— А где же обещанные тобой лилии? — спросила она. — Ни одной нет, только ряска. И лягушки молчат.

— Переженились уже, детей воспитывают. — Кравченко нагнулся к сумке. — Придется искать для тебя, моя русалочка, жемчуг на дне.

— Вадя, я тебя прошу, я тебе запрещаю нырять! Какой, скажи, из тебя ныряльщик?

— Какой? Ты меня оскорбляешь. — Он снова извлек свои оранжевые ласты, нежно прижал их к груди. — Да ладно тебе разоряться по пустякам! Я только с маской и ластами попробую. Потренируюсь тут перед морским крещением.

Катя махнула рукой — пусть. Чем бы дитя ни тешилось. А утонет — его проблемы. Она достала из сумки большое полотенце — на нем так уютно загорать. Достала и масло для загара, — А рыба тут, интересно, есть? — Кравченко попробовал ногой воду. — В таких вот церковных прудах раньше карпов разводили. Только я карпов не очень люблю, тиной они отдают..

— Просто ты их не умеешь готовить.

— Можно подумать — ты умеешь. Как тогда осенью с Серегой с рыбалки привезли, с тобой прямо истерика была — чистить не могу, ах, запах, ах, рыбьи кишки… Сам вот этими руками и чистил, и жарил, — Кравченко показал ладони, плюхнулся на траву и начал натягивать ласты.

Катя лениво следила за ним, более не возражая — к чему?

— Мечта детства — целоваться украдкой с пионеркой в камышах. Поп нас немецкий не засечет, нет? — Кравченко, переступая ластами, как гусь, потянулся к ней. — Знойный супружеский поцелуй перед погружением в бездну. Еще, еще, еще один… Э, хватит, довольно, остальные по возвращении на берег. — Он забрал маску и зашлепал к воде.