На крутом перевале (сборник) - Марин Ионице

— С некоторых пор у тебя очень много рвения.

— Стараюсь как могу.

— И у тебя неплохо получается. Тебя уже дважды подряд отметили во взводе и один раз в батарее.

— Это не было моей целью.

— Ты как-то говорил об обезличивании, безымянности положения солдата.

— И сейчас могу об этом поговорить.

Мы мыли лестницу. Вооружившись большой тряпкой, я взял на себя основную часть работы, а он уже заканчивал — полоскал свою тряпку в чистой воде.

— Ты все делаешь с большой уверенностью.

— Это подходящее слово. С уверенностью. Что, правда, не означает — с удовольствием.

Рядовой Стан Д. Стан. Его застали в умывальной комнате одного, выполняющего упражнения. «Направ-во! Налево! Кру-гом! Смирно!» Он не только подавал сам команды, но и делал сам себе замечания. «Плечи на одном уровне, взгляд больше обращен вперед… Подобрать колени… Слышишь?»

Его и выстрелом из пушки нельзя было в эту минуту отвлечь, уверяли те, кто увидел его занятия с черенком метлы. «Оружие на пле-чо! К но-ге! На пле-чо! К но-ге!»

На какое-то время он замирал перед зеркалом, как будто советуясь со своим отображением, затем отступал на шаг назад и… «Слушай мою команду!»

И он сейчас мне рассказывает басенки, что это ему не доставляет удовольствия, что речь идет всего лишь об уверенности. Нет, цыпленочек, я эту наживку не проглочу — этот вопрос надо выяснить. Если мы с тобой друзья, то не втирай мне очки… Но мы уже заканчиваем мыть последнюю ступеньку лестницы. Остается вынести грязную воду, ополоснуть ведра, выстирать тряпки, развесить их сушиться и вымыть руки.

В умывальной комнате весь наш взвод, все с ведрами и тряпками. Ситуация, не подходящая для выяснения отношении, к тому же через две минуты прозвучит сигнал сбора.

На учебном поле во время первого же перерыва я нахожу его за колючим кустарником. Как обычно, он вытащил какие-то листочки из-за голенища сапога и читает лежа на боку. Растягиваюсь рядом. Он делает мне знак, чтобы я молчал и слушал.

— Ты закрываешься в умывальной комнате в обнимку с черенком метлы…

— «Сделаем так, прошу тебя, Люцилий, чтобы наша жизнь, как и ценные металлы, оценивалась весом, а не объемом. Давай измерять ее делами, а не продолжительностью».

— С черенком метлы, который ты использовал как оружие и упражнялся перед зеркалом…

— «Ты хочешь знать, чем отличается человек, который выполнил все обязанности человеческой жизни и попал благополучно к всевышнему, от того, кто провел годы в изобилии? Первый живет и после смерти, другой же мертв до своей смерти». Мертв до своей смерти, Вишан!

— Да ты свихнулся… А я один только не верил, что ты свихнулся, хотя были на то причины…

— «Ты спрашиваешь, сколько он прожил? Прожил, продолжив свой век в последователях, оставаясь постоянно в их памяти».

— Ты от меня что-то скрываешь! Это нечестно!

— «Это не означает, что я бы отказался продлить жизнь еще на несколько лет. Я утверждаю также, что ничто не убавило мне счастья жизни, несмотря на то что она подходит к концу. Ибо я подготовился давно к этому дню, который надежда моя жаждет определить мне как последний, но и не было дня, на который я не смотрел бы как на последующий».

— Если ты совсем выжил из ума, мне ничего не остается, кроме как…

— «Зачем спрашиваешь, когда я родился? Каждому свое. Точно так же, как человек маленького роста несовершенен от природы, точно так же жизнь в какой-то короткий отрезок времени может быть несовершенна. Возраст — это нечто внешнее».

— Никто не берется за черенок метлы в свое свободное время просто так, ради развлечения!

— «Не от меня зависит, сколько живу, но от меня зависит, сколько бы я ни жил, быть». Быть, Вишан! То есть прожить жизнь, а не пройти мимо нее!

— Это и есть цель, которая является для тебя главной?

— «Спроси меня, какая самая большая продолжительность жизни? Жить, пока не станешь мудрым. Тот, кто постигнет мудрость, коснется не самой отдаленной цели, а цели самой видной. Он возвратит природе жизнь лучшей, чем та, которую он получил от нее».

— Сократ?

— Сенека!

— Хорошо! Оторвись и послушай меня.

— Бишан, отстань! Дай мне дочитать. Сейчас закончится перерыв, а осталось всего несколько строчек.

— Зачем это ты занимаешься самоподготовкой в умывальной, а мне говоришь, что тебе это не доставляет удовольствия?

— Ты что, чокнутый?

— Ты можешь говорить и на таком жаргоне, который не очень тебя украшает, только объясни мне, что происходит.

— Сначала ты мне скажи, что за дурацкая мысль тебя преследует?

— Моя мысль такова, какой я ее выразил. Ты готовишься стать кадровым военным? Ребята говорили, что, когда ты перед зеркалом авторитетно приказал: «Слушай мою команду», ты преобразился, как маленький Наполеон, когда тот бегал по уголкам сада военной школы.

— Дураки они!

— Если ты не загорелся мыслью стать великим полководцем, значит, ты тронулся.

— Мне жаль, что я тебя разочаровываю, но, насколько я знаю, — ни то и ни другое.

— Если подумать, то может быть и третья версия.

— Хватит этих глупостей, я больше не вытерплю.

— А ради чего же ты говорил о комплексах? Об обезличке, о том, что приходится, как автомату, выполнять какие-то приказы и так далее. Это говорил именно ты, образцовое по собственной инициативе дитя и ученик. Нет, ты вспомни. Разве ты не говорил: «Понимаешь, я должен преодолеть кризис, беря на себя инициативу отрабатывать упражнения дополнительно, в свое свободное время, и никому до меня нет дела»?

Рядовой Стан Д. Стан, укоризненно почмокав губами и не сказав ни слова, повернулся на живот и, опираясь на локти, начал читать, всем своим видом демонстрируя полное безразличие ко мне.

— Ну-ка оставь своего Сократа или я тебя стукну!

— Сенеку!

— Ну пусть Сенеку, да кто бы там ни был! Закрой книгу!

— Чтобы слушать твою чепуху?

— Не дай мне помереть дураком.

— От этого не умирают.

— Знаешь что? Я прошу тебя!

— Ну ладно, слушай, старик. Только хорошенько раскрой уши, потому что повторять я не буду.

— Идет!

— Мой личный кризис имел, так как я уже пережил его, две ступени. Одну, о которой мы с тобой говорили и о которой ты очень хорошо знаешь, я называл растворением в неизвестности. Полное подчинение командам «Направо!», «Налево!», «Кругом!», «Оружие на плечо!», в которых не остается места для тебя как личности, у всех все одинаково. Ведь и ты находил утешение в подобной практике, потому как она освобождала тебя от видений твоего двусмысленного прошлого.

— Оставь в покое мое прошлое!

— Я спрашивал себя, в чем польза, настоятельная необходимость подобных упражнений? Понятно, что надо научиться стрелять из винтовки, орудия, уметь ползать, совершать перебежки, окапываться в траншее, бежать в противогазе, взбираться на стены, на деревья, носить тяжести, бросать гранаты, уметь пройти сквозь огонь и воду, подвергать жизнь опасности, если придется. Все, что необходимо солдату, чтобы защищать родину, жить, бороться и даже умереть во имя нее. Но чего ради ежедневно выполнять различные стойки, повороты, упражнения с оружием, зачем все эти сборы, перестроения и перемещения со строевой песней?

— И сейчас ты все это осознал?

— Ну конечно!

— И сразу же бросился к метле, чтобы заниматься перед зеркалом в умывальной комнате… Что же будет, когда ты начнешь петь строевые песни, ведь ты знаешь, какая там акустика! Ну хорошо, к какому же выводу ты пришел?

— Что все то, что я тебе перечислил, — это неотъемлемая часть солдатской службы, причем на сегодняшний день — во всех армиях. Значит, в этом есть здравый смысл… Безусловно, есть здесь ошибка и сержантов, и лейтенанта, которые не заставили нас понять, в чем смысл этой, на первый взгляд, муштры.

— Ого! Ты уже начал критиковать старших…

— Не перебивай. Если требуется выполнять все эти стойки, повороты и приемы, значит, надо их выполнять как можно правильнее.

— Ну а вторая ступень твоего переломного момента?

— Я понял, что необходимо сформировать определенные навыки, довести до автоматизма и поддерживать их.

— Смотри-ка…

— В этом была наибольшая трудность, причем не столько в самом исполнении, сколько в плане осознания.

— А для чего так необходимо иметь эти навыки с этой твоей новой точки зрения?

— Если ты формируешь и поддерживаешь их посредством тренировки, все становится намного легче и проще, а главное — без нервных затрат.

— А как быть тогда с личной свободой, о которой ты так пекся?

— Да нет, ты не понял. Тебе это может показаться парадоксальным, но именно автоматизм оставляет больше свободы для действий. То есть, не растрачиваясь на второстепенном, ты высвобождаешь себя для главного…

— Ты гений!