Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Роман. Том II - Вячеслав Репин

– Это еще что! В последний раз было тридцать пять, – заметил Ломбер. – Вы представляете?

– Этим летом? – удивился Петр.

– Нет, прошлым. Вы перекусили бы что-нибудь… Нет аппетита?

– Жарко слишком.

– А я привык. В моей профессии есть одно преимущество – ко всему привыкаешь, как хамелеон. Когда только-только начинал, я и представления не имел, что придется столько мотаться по свету, ей-богу! – охотно делился Ломбер. – А теперь…

– Я и сегодня представления не имею, зачем вам нужно мотаться по свету, – немного в шутку заметил Петр.

Ломбер покосился на него одним глазом, дожевал и, опять вздохнув, согласился:

– Смотря кому, вы правы. Смотря чем торгуешь… Честное слово, не поверите: думал – покой, какая-то жизненная стабильность. Ничего подобного! – Антиквар взял с подноса еще один бутерброд, проверил начинку, как следует откусил от него и, не прожевав, спросил: – Вам, как я понимаю, тоже достается?

– Ездить? Нет, я редко бываю за границей.

– Да и потом, мне легче, я человек городской, – продолжал Ломбер. – Когда живешь или работаешь в городе, это не так тяжело выносить, вот как ему, например, а, Бруно?

– Я тоже городской, – сказал Петр.

– Вы разве не за городом живете, как Бруно? – спросил Ломбер.

– Да, но контора в Версале.

– Тогда конечно.

После некоторого молчания Ломбер вновь заговорил:

– Один мой клиент работает при статистическом агентстве. Он мне рассказывал, что имеется статистика, согласно которой поголовное большинство людей… точную цифру не помню, но что-то около девяноста процентов или больше… считают, что просчитались профессией. Но удивительно не это. Был сделан подсчет, и получилось, что если бы люди выбрали новые, называемые в момент опроса профессии, то полученная картина ничем не отличалась бы от уже существующей в конечном итоге. Получается, что от смены мест слагаемых сумма не меняется. Занятно, не правда ли? Жизнь играет людьми, как мячиками. Но в этом хаосе есть всё же поразительный порядок… – Ломбер победоносно сиял, чувствуя, что на этот раз своим балагурством озадачивает. – Скажу больше, сам я делал такое наблюдение: спросите у человека, кем он хотел когда-то стать… но уже будучи не ребенком, конечно, а взрослым… и вы поймете о нем больше, чем из всего того, чем он в реальной жизни, сегодня занимается. Не согласны со мной, Бруно?

Жосс смотрел на обоих с застывшей улыбкой. Как могла между ними завязаться дискуссия на такой почве?

– Мы и сами можем проделать простой эксперимент, – продолжал антиквар. – Достаточно каждому из нас чистосердечно признаться в том, кем он хотел когда-то стать, и вы увидите, как это будет очень неожиданно. Хотите попробовать?

– Начинайте первым, Жак, валяйте, – сказал Жосс, сдерживая улыбку. – Кем это вы хотели стать, да не стали?

Ломбер взял со столика бутылку бордо, налил себе полбокала, пригубил вино, как профессионал-дегустатор, сложил губы в дудочку, втянул щеки, после чего с серьезным видом ответил:

– Виноделом! После того как понял, что не стану пожарником, а в пять лет, как все мальчишки, мечтал об этом, понятное дело… У нас в семье, по линии отца, у всех были виноградники… – Дожидаясь реакции, Ломбер помолчал, а затем принялся объяснять: – Одно время я даже в специальную школу ходил, уже взрослым. А потом, позднее, хотел лошадей разводить. А стал вот… – Ломбер развел руками. – И знаете, как получилось? Я дал себе клятву: никакого бизнеса! Говорил себе, что, как только удастся наскрести на приличную яхту и иметь, конечно, небольшой доход, чтобы жить на воде, на плаву круглый год… как только смогу – всё брошу. Но все мы мечтаем! – Вздохнув, Ломбер отхлебнул вина и, с недоумением уставившись в бокал, задвигал щеками. – Черт знает что… Только в Нью-Йорке и подают настоящее бордо. Восемьдесят пятого года, а роскошь какая! Попробуйте… Ваша очередь, Бруно… Уверен, что огорошите.

Как-то неуверенно сжавшись, Жосс просиял до ушей инфантильной улыбкой и вымолвил:

– Я хотел стать автогонщиком… Да и был одно время. В чемпионатах в молодости участвовал. – Лицо Жосса приобрело такое выражение, словно он проговорился о чем-то сокровенном и от этого испытывал облегчение.

– Что я говорил! Автогонщиком! – Антиквар вознес руки к небу и сообщнически покосился на Петра. – А вы, Питер?

– Сначала хотел стать шпионом, – сказал Петр. – А потом…

– Подождите… Можно я попробую угадать?

С улыбкой на губах Петр ждал приговора.

– Писателем?

– Нет, я не пишу, – сказал Петр после секундного колебания. – Разве что в молодости… грешил немного.

– О чем я и говорю!

– И какими же вы руководствуетесь критериями… в ваших пророчествах? – спросил Петр.

Отмахнувшись от вопроса, антиквар стал разливать вино по бокалам:

– У меня жена пишет. В стол, правда. Но этот тип мне понятен, его я безошибочно распознаю… Питер, дайте мне сигарету, оставил свои в номере…

Протянув сигареты, Петр всматривался в балагура озадаченным взглядом. За минуту до этого Ломбер казался ему человеком понятным и прозрачным, не совсем, может быть, заурядным, но всё же типичным представителем своего вида, он даже немного отталкивал своей неоригинальностью, слишком был предсказуем в своих реакциях, из-за чего казался пустоватым. Но теперь Петр сознавал, что перед ним человек-загадка, и в очередной раз был поражен, насколько сам он неважно разбирается в людях…

Встреча в галерее на Ист-Сайд-авеню состоялась в тот же день около четырех часов.

Не успели все трое войти в небольшое, темноватое помещение и раскланяться с владелицей крохотного заведения, болезненно толстой миссис с отвисающим зобом, которая смотрела на гостей сквозь линзы очков немигающими глазами, и не успел Ломбер закончить свой ритуал любезностей, требующий от него заметных усилий, как за окнами раздался грохот – такой адской силы, что все переглянулись. Под громовой раскат пришлось раскланиваться еще и с двумя молодыми помощниками в белых брюках, в обязанности которых входило, по-видимому, одними взглядами, прямо с порога охладить в госте пыл или слишком большие ожидания. Еще миг – и разразилась настоящая гроза. Говорить стало невозможно. Но и враждебности в лицах больше не чувствовалось. Разгул стихии чем-то сразу всех сблизил.

Адская канонада сотрясала небо и город над самой головой. По витражам хлестал ливень. Струи воды водопадом стекали по стеклам на тротуар. Из-за пробки, образовавшейся на проезжей части, стоял бешеный шум, машины сигналили. Прохожие жались к витринам. Некоторые, чтобы укрыться от дождя, входили в галерею и все как один почему-то начинали расхаживать вдоль стен, с нелепой сосредоточенностью разглядывая странноватую выставку – ряды эротических рисунков, окантованных в траурные рамки.

Как только ливень стих, к неожиданности всех троих, владелица галереи без лишних вступлений согласилась засвидетельствовать факт своей непричастности к коммерческим начинаниям А. Котсби. По ее утверждениям, тот пользовался шапочным знакомством с ней, а если и умудрялся проворачивать какие-то сделки, сбывать ценные картины, не являвшиеся ее собственностью, то, разумеется, делал это у нее за спиной. Никто из сотрудников галереи не был в курсе его коммерческих начинаний.

Озвученная версия выглядела сомнительно. Ломбер скептически улыбался. Он явно припас еще кое-какие аргументы.

Владелица галереи поспешила выдвинуть свое условие: в том случае, если дело дойдет до суда, она ни при каких обстоятельствах не должна оказаться привлеченной к даче свидетельских показаний. Тем самым ее согласие дать показания против А. Котсби фактически теряло силу. Но Ломбер тут же шепотом объяснил, что уверен как раз в обратном. Ведь удалось добиться главного. И он просил довериться его тактике: он собирался возобновить разговор на следующий день, уже с другими аргументами на руках.

С утра на следующий день Петр побывал в кабинете Лоренса, вместе с мисс Эразм заново перебрал всё досье, дал ей новое поручение и перед уходом позвонил Лоренсу в больницу.

Лоренс принялся расспрашивать о вчерашней «мизансцене», устроенной им в галерее. Ничего нового Петр сообщить не мог. Мисс Эразм, с вечера посвященная в подробности, уже ввела его в курс дела.

Лоренс советовал брать показания в любом виде – пока дают. На ходу сменив тему, он заговорил о своей встрече с Мари Брэйзиер, которая недавно была проездом в Нью-Йорке, возвращаясь домой из Калифорнии. Лоренс стал было расспрашивать о ее домашних неприятностях. Но Петру не хотелось обсуждать эту тему всуе, вперемежку с делами…

Собираясь уходить, Петр уже стоял в дверях, когда мисс Эразм предложила ему задержаться еще на пару минут, выпить чаю. В приглашении было что-то необычное, непротокольное. Хрупкого сложения, в очках, с годами ставшая похожей на провинциальную учительницу по литературе из французской глубинки, откуда-нибудь из-под Мо, мисс Эразм вдруг показалась Петру каким-то живым воплощением противоположностей – между человеком с его обыденными запросами и адским городом, в котором ему приходится жить и работать. Впрочем, и сам город, вид на который открывался из окна тесного кабинета мисс Эразм, выглядел до странности провинциальным. И такой покажется, вероятно, любая мировая столица, когда от нее ожидаешь слишком многого.