Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Роман. Том II - Вячеслав Репин

Предложенный Жоссом выход на галерею на Ист-Сайд-авеню, которой принадлежала акварель Ватто, какое-то время назад предлагавшаяся Арчи Котсби на продажу, требовал, на взгляд Петра, более тонкого подхода. В таких делах не рубят сплеча. Казалось очевидным, что хозяева галереи не примут на ура обращение за свидетельскими показаниями, не захотят афишировать свою причастность к подобным аферам, ведь с их точки зрения это могло нанести урон их репутации. О даче прямых свидетельских показаний бесполезно было и думать. К тому же Лоренс, как и Петр, не был уверен в другом – что между галереей и Котсби не завязалось какой-нибудь «куртуазной» договоренности о содействии друг другу. Ведь тот вполне мог поставлять им клиентов, попавших в его сети, и получать таким образом свои проценты. И волки были бы сыты, и зайцы целы. Эта гипотеза казалась Лоренсу наиболее правдоподобной.

Понимая, что дальнейший ход дела будет зависеть от того, каким получится контакт с галереей, Жосс принимал меры со своей стороны. Ссылаясь всё на того же антиквара, некого Ломбера, снабжавшего его пикантными сведениями, который будто бы имел прямой «выход» на галерею, лично знал ее владелицу, поддерживал с ней многолетние дружеские отношения, Жосс уверял, что после первого же разговора по телефону с хозяйкой галереи знакомый начал его обнадеживать и даже готов был при необходимости сопровождать Жосса в эту поездку. От слов Жосс перешел к делу: он стал планировать поездку на двадцатые числа июня.

Лоренс одобрил и этот шаг. Он готов был присутствовать на встрече в галерее и присматривать за действиями Жосса, а в случае успеха мог помочь оформить показания в надлежащей форме, чтобы они имели реальную силу. Тем временем Лоренс предлагал разобраться с фотографией, которой Котсби пользовался в Париже. Фотография акварели, которую Котсби некогда вручил Жоссам, была сделана анонимным профессиональным фотографом. На снимке даже была видна рамка, в которой акварель вывешивалась в галерее. Поскольку же было решено исходить из гипотезы, что галерея к афере отношения не имела, получалось, что снимок сделан где-то вне ее стен. Необходимо было отыскать фотографа и выяснить, при каких обстоятельствах это произошло; его показания могли оказаться ценными.

За пять дней до отъезда Жосса в Нью-Йорк Петр получил известие, которое разом опрокинуло все планы.

В Версаль позвонила ассистентка Лоренса мисс Эразм. Она огорошила сообщением, что «шеф» прямо с каникул, которые проводил с детьми под Кливлендом, попал в больницу с пиелонефритом. Рассчитывать на Лоренса в ближайшие дни было невозможно.

В таких условиях поездка теряла всякий смысл. Необходимо было перенести ее на неделю или на две, до выписки Лоренса из больницы. Однако мисс Эразм не была уверена даже в этом – что всё обойдется одной неделей.

Петр не знал, какими доводами на Жосса воздействовать. Тот же не сомневался, что отсрочка может испортить всё дело. И по-своему был, конечно, прав. Но и позволить ему лететь на пару с антикваром, без поддержки на месте, Петр не мог, даже если бы был уверен, что в чем-то может помочь мисс Эразм да и сам Лоренс с больничной койки.

Выхода не оставалось. И он позвонил Жоссу и дал согласие. Он готов был сопровождать его куда угодно, хоть на край света, но просил об одном – сжать поездку по времени до минимума.

В тот же вечер Жосс заказал три билета на утренний рейс, вылетавший через день, забронировал номера в гостинице и даже позаботился заранее об ужине в одном из известных ресторанов Манхэттена…

Антиквар Ломбер производил впечатление компанейского человека, хотя и замкнутого, чем, по-видимому, и объяснялась его чудаковатая манера сводить любой разговор к шутке. Для собеседника это было скорее утомительно. Высокий, ладный, темноволосый, зеленоглазый, антиквар хорошо и просто одевался. Его инициалы J. L., вручную вышитые на груди рубашки в тонкую красную полоску, придавали его облику что-то непринужденно домашнее и, вопреки всему, располагающее к доверию.

Как только «боинг» набрал высоту и на борту стало солнечно, Жосс отключился. Накрыв голову газетой, он время от времени выглядывал из-под разворота на попутчиков, словно проверяя, все ли на месте, но взгляд его оставался стеклянным. А затем бортпроводница принесла ему тряпичную маску для глаз.

Просматривая американские газеты, Петр не делал над собой больших усилий, чтобы поддерживать разговор с антикваром. Тот не переставал балагурить и на невнимание к себе не обижался. Делясь своими планами на время пребывания в Нью-Йорке, Ломбер тоже жаловался на переворот в его планах (да ведь собирался лететь в Женеву, а не в Нью-Йорк!), взывал к сочувствию по поводу своего «катастрофического» безволия, поскольку недавно завязал с курением, но день назад опять не выдержал, сорвался, закурил, и вот теперь приходилось начинать всё сначала. После завтрака, после бокала шампанского, Ломбер окончательно расслабился и вовсю заигрывал с костлявой, как старушка, но миловидной бортпроводницей, в который раз подзывал ее, о чем-то на ухо просил, отчего та розовела, поводила бровями, становилась задумчиво-раздраженной, но старалась сохранить на лице улыбку. Затем Ломбер стал рассказывать о своем антикварном магазине, уверял, что настоящие знатоки, что-то смыслящие в антиквариате, давно перевелись и что большинство его собратьев по профессии давно не в состоянии отличить дешевки от подлинника. В подтверждение своих слов антиквар принялся рассказывать о недавно случившемся с ним лично:

– Заходит в магазин посетитель, всё пересмотрел и наконец садится. Мы вроде не знакомы, но по виду – клиент. Просидел минут тридцать, опять всё пересмотрел. «Возьму, – говорит, – вот эту. Цену снизить можете?» Я говорю, что могу. «Тогда я такси отпущу…» Вышел, вернулся назад: «У вас не будет пятьсот франков в счет покупки? Я такси отпущу…» Я даю ему пятьсот франков. Он уходит платить – и что-то нет его. Выхожу на улицу – ни души. Исчез! Ни его, ни денег. Ну разве не гениально?.. Таких я уважаю. Если бы все с такими усилиями зарабатывали себе на хлеб…

По прилете стояла испепеляющая жара. Все трое тут же расстались с пиджаками. Но пока вышагивали к стоянке такси, успели взмокнуть и в рубашках. Затем такси долго тащилось до гостиницы. Повсюду тянулись пробки. Жосс и Ломбер обкуривали пожилого, некурящего шофера со сморщенным в гармошку лысым затылком, который не осмелился запретить им курить, решив, видимо, что, побаловав немного троих мужчин-иностранцев в костюмах, получит от них неплохие чаевые, и теперь явно жалел о своем попустительстве.

Еще более взбудораженный, чем во время полета, Ломбер опять что-то объяснял, показывал то в одну сторону, то в другую, затем куда-то вдаль, за мост. Петр следил за его жестами, ловил себя на мысли, что с тех пор, как он побывал здесь в последний раз несколько лет тому назад, многое изменилось. Кроме мостов да общеизвестных видов на город городов он практически ничего не узнавал. Жосс, с сонной, застывшей улыбкой, какой-то оглушенный и шумом города и жарой, как и во время полета, к дискуссиям оставался безразличен…

В вестибюле гостиницы стояла спасительная прохлада. Чтобы не отстать от своих чемоданов, которые прислуга торопливо понесла в номера, в разные концы бесконечных коридоров, пришлось друг с другом расстаться.

Поднявшись в свой номер, Петр попросил открыть окна и около двадцати минут отлеживался в исполинских размеров ванне, наполнив ее холодной водой, а затем сидел перед окном, из которого тянул теплый ветер, разглядывал бескрайний вид на город, такой же, как и все города на свете, и ловил себя на странной мысли, что ветер здесь всё же не такой, как дома, в Париже или в Версале. Воздух был насыщен другими запахами.

Он еще не успел одеться, как в дверь постучали. Жосс звал к себе перекусить: он заказал в номер не то повторный завтрак, не то легкий обед.

Ломбер и Жосс, оба с красными, воспаленными глазами, принялись вяло за сандвичи. Подсев поближе к столику с откупоренной бутылкой красного вина, с посудой для чая и кофе, Ломбер отложил свой бутерброд и устало вздохнул. Жосс, тоже успевший переодеться в более легкую одежду, в светлые брюки и рубашку с короткими рукавами, прохаживался сутулясь по комнате, в одной руке держа чашку с чаем, в другой бутерброд. Бесконечный городской вид за окнами явно приковывал его взгляд, по лицу его блуждала улыбка смутного удовольствия. Петр, присев на край кровати, нацедил себе из кофейника вторую чашку кофе, но к сандвичам так и не притрагивался.

– Ни облачка… Чего не ожидал, так это попасть в пекло, – пожаловался Жосс, показав бутербродом в окно. – Перед вылетом узнавал, мне сказали, двадцать градусов.