Фатум. Сон разума - Виктор Глумов

— Хорошо. А сами вы куда теперь?

— Пересижу где-нибудь… В Астрахань поеду, — ляпнул Ник первое, что пришло в голову.

Он не придумал пока, куда бежать. Скорее всего, в Питер: чем больше город, тем проще там затеряться. Коню лучше этого не знать.

Ник поднялся, Конь тоже. Ник был высоким — почти метр девяносто, и даже немного сутулился, но рядом с Конем ему хотелось расправить плечи.

Он убеждал себя, что поступил правильно. Если начал действовать — иди до конца. Не можешь идти — ползи, сдирая пальцы. Ребята такие же, их не тронут. Не должны. Будущее за молодыми, «Щит» откроет людям глаза. Человеку — человечье, люди обязаны знать, что из них пытаются сделать жвачное стадо. Тех, кто сопротивляется, — заставляют. Если «Фатума» не станет, все только выиграют, ведь эта организация — судьба рукотворная, и не самая лучшая. По сути, «Фатум» лишил судьбы Россию целиком и пассионариев — по отдельности. «Фатум» кастрировал реальность, переломал хребет обществу, заткнул рты тем, кому положено кричать. Разрешено кричать только тем, кто кричит в нужную сторону. Наверное, именно поэтому нет во власти достойных людей, отмерли. Отслеживаешь КП, регулируешь его — и властвуй над бессловесным стадом. Кто бы мог подумать, что Лев Гумилев окажется прав?

Ник не жертвует своими родными — напротив, ищет всем удобный путь и временно самоустраняется. Чем не способ? И «Фатум» останется доволен: заноза из задницы вытащена, крыса загнана туда, где ей место, — в канализацию.

Остается надеяться, что Тимур Аркадьевич не будет обращать внимания на группу студентов, лишившихся лидера.

— А я верю, что все наладится, — нарушил молчание Конь. — Мы справимся. Я все понимаю, конечно, но жаль, что все так… — Он вздохнул, как большой обиженный ребенок, которого лишают интересных игр. — Но я уверен: мы еще повоюем!

— Еще момент. Если за мной придут и будут тебя допрашивать, сделай вид, что тебе это на руку, — пусть подумают, что ты перетаскиваешь одеяло на себя, хочешь встать во главе «Щита». И пожалуйста, действуйте осторожнее. Пока ни во что не встревайте и не высовывайтесь, наращивайте обороты, берегите силы перед прыжком. Ну, всё. Пора прощаться, Стас. Спасибо за помощь, ты настоящий друг!

— Да ладно вам, я ж за правду!

Ник вспомнил давний спор с Алексаняном, земля ему пухом. Артур говорил, что чегевары и робингуды умирают молодыми, а их трудами пользуются ющенки. Умирать Ник не собирался и не горел желанием стать цирковым уродцем с ампутированной частью души.

Бедняга Артур, первый кирпичик в стене режима Каверина. Сейчас Ник уверен был: если выплывет, если придумает, как правильно «вбросить» документы, — режиму быть.

Раз уж рожден Никита Каверин таким, значит, это кому-то нужно. Восстала судьба природная, правильная, против «Фатума», иначе это не назовешь. Удалось же Нику каким-то чудом дожить до двадцати пяти с таким высоким КП и не попасть под пресс.

Снова почудился чужой взгляд на спине, он наклонился, вроде как чтобы поправить ботинок, покосился назад: целуются парень с девушкой под фонарем — жадно, исступленно; группка студентов окружила «десятку», пьют пиво из банок, хохочут. Или это не студенты? Ник не удержался, спросил:

— Стас, ты вот этих знаешь?

— Конечно, это Упырь, сосед мой, к нему братья приехали. Ну вы даете, да эта машина — публичный дом на колесах! Неужели не наслышаны?

— Нет. Мне пора, еще из города выбираться.

Конь пожал протянутую руку и еще раз горестно вздохнул, хотел пройтись с кумиром до метро, но Ник его спровадил и долго смотрел издали, как уменьшается фигура Стаса. Вот он в проеме двери, пригнулся, скользнул в здание и исчез. Парень с девушкой, что целовались под фонарем, тоже решили распрощаться: девушка звонко чмокнула любимого в щеку и убежала, махая на прощание рукой в белой перчатке. Парень зашагал прочь от общежития.

Ник поправил спортивную шапку с полоской, натянул капюшон, надел очки и зашагал к метро.

Людей на пути попадалось немного, вскоре ощущение незримого контроля ослабло.

На нос упала огромная снежинка и тут же растаяла. Потом еще одна, и снег повалил хлопьями. Дул едва заметный ветерок, снежинки танцевали в свете фонарей. Мир будто замолчал, затаил дыхание, наблюдая их танец, даже рокот машин на трассе стал глуше.

Ник просто шел к метро. Мысли пропали. Он смотрел на танец снежинок, останавливался под фонарями и ловил снег ртом, как в детстве.

Куда идти? В метро опасно — завтра поступит ориентировка, если уже не поступила. Так что надо выбираться, пока есть возможность.

Он должен, обязан что-то придумать! Его жизнь не может закончиться вот так бесславно.

Хотя Ник раньше бывал на Курском вокзале, он заплутал при выходе и долго стоял, со всех сторон окруженный турникетами, не понимал указатели.

Сейчас он будто наблюдал себя со стороны: вот стоит ботан в очочках, с рюкзаком, в дурацкой шапке — турист туристом. Даже если ориентировка уже есть, менты вряд ли на него отреагируют.

Эмоциональное отупение отозвалось и умственным. Спустя пять минут он понял, что выход на вокзал через турникеты прямо перед ним, пассажиры не прикладывают карточки и идут в одном направлении. Влившись в поток, Ник силился понять, что он вообще здесь забыл и куда дальше: покупать билет на электричку или все-таки в Питер?

Билеты в Питер продаются по паспорту, его сразу вычислят, так что он сглупил. Значит — на электричку и ехать, ехать, ехать. Далеко и долго, желательно в Тулу. Правильнее было бы подождать, пока голова заработает, и принять верное решение, а не метаться зайцем. Но в Москве спрятаться не так уж и просто, а друзей подставлять не хочется.

Огибая здание вокзала, Ник обратил внимание на бабульку, стоявшую у стены рядом с компанией лыжников. Бабулька куталась в вязаный серый платок, воровато озиралась и переминалась с ноги на ногу. Руки она прятала под платком. В очередной раз оглядевшись, достала спрятанную на груди картонку с надписью и принялась шевелить губами. Ее крупный нос и налитые щеки покраснели на холоде, а глаза смотрели на прохожих с ужасом.

Неужто сдает квартиру? Значит, не всех менты разогнали. То, что нужно! Ник плавно подрулил к ней, поставил рюкзак себе на ноги и потер озябшие руки:

— Сдаете, бабушка?

Старуха оживилась, глаза заблестели радостно:

— Сдаю, сдаю!

— И почем?

— Полторы тысячи всего, комната, хорошая, уютная и телевизир есть! Тебе, сынок, за тыщу двести, стоять замерзла и милиция гоняет.

Цена Ника удовлетворяла. Где комната, ему было все равно, но он спросил:

— А район какой?

— Хороший район, Москва, не замкадье, от метро всего пятнадцать минут пешочком! Калужско-Рижская ветка, конечная… Медведково.

Нику захотелось рассмеяться, но он сдержался. Видимо, его приняли за приезжего, которому можно впарить Медведково как хороший район. Ник был там всего раз — это хуже, чем Марьино и Алтуфьево вместе взятые. Они тогда поехали туда со знакомым из Донецка, и тот, созерцая гопоту в трениках и олимпийках, чувствовал себя как дома. Конечно, везде живут нормальные люди, но почему-то в Медведкове гоблинов особенно много. И сама ветка противная. И станция похожа на огромную больницу. И люди там угрюмые.

Выбрались из метро в холод. Город гремел, шелестел, лязгал и вскрикивал сотнями глоток. Ник поморщился, потер висок. Хотелось нажраться в хлам и забыться хотя бы на ночь, а то опять не получится полноценно поспать.

Дома в Медведкове напоминали огромные кирпичи, поставленные горизонтально и вертикально. Минут пять шли вдоль основной трассы. Несмотря на поздний час, на улицах царило оживление. Синхронно двигались стайки гопников, виляли задами малолетки с оголенными пузиками — жизнь била ключом.

Свернули во дворы. Фонарей здесь было мало, приходилось смотреть под ноги, чтобы не угодить в заполненную жижей колдобину. Квадраты горящих окон отражались в лужах и дробились падающими снежинками. Вдалеке на последнем издыхании светился фонарь, под фонарем топтался мужик в кепке и спортивках, пузырящихся на коленях. Завидев прохожих, он крикнул не по-русски, хлебнул пива из горла и шагнул в тень.

По спине пробежал холодок. Грабители? Если да, они вряд ли нападут на двоих. Непроизвольно сжались кулаки, и Ник пожалел, что при нем нет ножа.

Одинокий гопник оказался мелким, Нику едва по плечо, кавказцем с двухдневной щетиной, огромным носом и глубоко посаженными глазками. Смотрел он с неприязнью. Ник задумался, чем может вызвать такое раздражение, и услышал полузадушенный всхлип, донесшийся из тени. Всхлип оборвался шлепком и бормотанием. И взгляд этот шакалий, острый — вали, мол, не мешай.

Ник остановился, медленно снял рюкзак. Старушка — Марья Степановна — вытаращила глаза и заозиралась. Кавказец забормотал по-своему и попятился. В его руке блеснуло лезвие.