Английский флаг - Имре Кертес

Следующие двадцать семь минут его качало и болтало на деревянной скамье; что это — конечная станция, куда они наконец прибыли, или конец света? Рельсовый путь просто обрывался посреди голого поля и выжженных солнцем пустырей: в конце его торчал одинокий буфер с двумя чугунными дисками, которые, казалось, готовы были расплавиться в яростном пламени солнца; а впереди, немного подальше, на плоскую равнину тяжко легла тень клубов разноцветного дыма, подымающегося из заводских труб. Пассажиры — несколько человек, сельские жители и рабочие с виду — исчезли как-то внезапно, молча и сразу, словно их всосало куда-то; остались только ветхая будка да толстая женщина в железнодорожной форме и с красным флажком в руке.

Есть ли отсюда дорога обратно? — на всякий случай поинтересовался посланец. Есть, был ответ, через полтора часа поезд отправится назад. Этого мало, ему не хватит времени, встревожился посланец. Женщина, судя по выражению лица, задумалась: тут, поблизости, завод есть, сказала она; да, он о нем слышал, вставил посланец; так вот, от главной проходной в таком-то часу пополудни отходит автобус, закончила женщина.

— Как? — не поверил своим ушам посланец. — Значит, автобус все еще ходит?

— А чего ему не ходить-то? — удивилась в свою очередь женщина. Рейс рассчитан так, чтобы успевать в З., к пассажирскому поезду; а тот везет людей на железнодорожный узел, где можно пересесть на скорый. Посланец взглянул на часы: стало быть, вместо целого дня, отведенного для работы, безжалостная система расписаний, пересадок и ожиданий опять оставляет ему лишь пару часов, пришел он к печальному выводу.

Но — там ли он, по крайней мере, где должен быть? Уполномоченный огляделся: нет, эта плоская пустынная местность на краю света, которую и местностью-то с трудом можно назвать; этот ушедший куда-то в глубь котловины, в безнадежную впадину край, куда он, словно на дно колодца, спустился, преодолев столько препятствий, с гористой возвышенности, скорее угадываемой, чем видимой на горизонте, — не оставляют сомнений. Эти унылые земли, тощие пашни, которые палящий солнечный свет, едва ли не потрескивая, словно огонь сухим хворостом, оголяет до голой сути; эти жалкие ряды растений, не то тыквы, не то репы, с бесформенными корнями и вздутыми клубневидными наростами, прозябающие, как воплощение унизительного и скудного бытия, меж серых комьев; этот трубопровод, обрывающийся среди поля и окруженный жирными черными пятнами конечного продукта; эта странная, уродливая растительность на отравленной почве — все, все здесь осталось по-прежнему. Вот и пустынный в этот час тракт; а там, в угрюмой дали, в облаках дыма, с угрожающе торчащими трубами, яростно сверкающими градирнями и нацеленными в небо, готовыми проткнуть его костлявыми подъемными кранами, — там причина и начало всего, там находится всемогущий монстр Ваал; да, там, со всем многообразием пыхтящего, исторгающего, перемешивающего, разлагающего, всасывающего и отводящего оборудования, там живет чудище, ненасытный Молох, завод.

Словом, для раздумий и колебаний причин больше не было, и посланец двинулся по тракту. Готового плана у него не было; на сей раз он целиком полагался на случай, если угодно — на вдохновение. И разве это не самое правильное? — остановился вдруг, после короткого маршевого отрезка, посланец. Перед ним была развилка, и выглядела она так же, как прежде: из земли торчал железный кол с синей табличкой, показывающей направление к населенному пункту, название которого было на ней написано: потрясающее совпадение — или просто признак небрежности? Нет, едва ли это небрежность; указатель скорее подтверждает его логику: индустриальная эта местность столь скупо наделена от природы, что производить какие-то перемены, не нарушая суровой целесообразности, здесь просто невозможно; и никакое честолюбие, никакая необходимость манипуляций не оправдывает риска нарушить деловой порядок — в этом плане посланец может пожелать себе удачи: расчеты его, вне всяких сомнений, оказались правильными.

Он продолжил путь; шел он быстро, не давая себе расслабляться и не отводя напряженного взгляда от цели; так он двигался минут десять, когда до слуха его донесся необычный звук. Это, вне всяких сомнений, заговорил колосс; голос его был глубок, словно шел из самого нутра, из желудка; три-четыре тяжелых рыка, похожие на ворчание адских псов. Ошеломленный, посланец даже остановился на миг: вот оно, приветствие, на которое он не надеялся, — неужто колосс узнал его? Предостережение это — или зов? Ну что ж, двинулся он дальше, на сей раз положение в корне иное, чудище не властно над ним; напротив, теперь оно будет служить его целям.

Да, но как он подчинит колосса своей власти? Торопливая жажда действия овладела посланцем; этот тракт, эта местность, как и беспомощный гигант там, впереди — они конечно же только и ожидают его прибытия; они — рабы его воли: сотворить или отбросить; ввергнуть в аморфное убожество небытия — или дать им жизнь из собственного бытия, чтобы, спасши из безымянной материальности, разбудить их, заставить дышать и чувствовать: все зависит сейчас от его сил, от его способностей. Вон там — ворота; не те самые, но — не все ли равно; может, он в самом деле совершил ошибку, не подготовив свое появление: теперь он мог бы проникнуть глубже в смертоносную его плоть, вскрыть его алчные жилы, покопаться во внутренностях, и эти усилия, слившись с болью операции, в нежданный какой-то миг заставили бы, возможно, ярко вспыхнуть огонь понимания, который бросит на беспощадную эту встречу свет не подлежащей сомнению достоверности.

Впрочем — он ведь может войти и так; посланец — отступив на обочину, чтобы дать проехать встречной машине, — постоял, размышляя, прикидывая, чем это может кончиться. А если его остановят сразу в воротах? Наверное, следовало бы предварительно обратиться куда-то, испрашивать разрешения; индустрия в собственной сфере располагает независимой властью; ему пришлось бы столкнуться со всякого рода препятствиями, пускаться в переговоры, убеждать незнакомых людей в своих правах, предъявлять документы. И, столкнись он с доброжелательством или с бюрократической подозрительностью, ему все равно пришлось бы отдать себя в чужие руки, запутавшись в паутине параграфов, ожиданий, шагов с неизвестным исходом, целей и стремлений, далеких от его миссии; не говоря уж о неизбежной при всех вариантах потере драгоценного времени…

Значит, не остается ничего, кроме как обойти завод снаружи, вдоль ограждения. Обойти снаружи? — хм, подобное предприятие съест все его время, которое — посланец бросил взгляд на часы — и без того начинает его поджимать; да и так ли необходимо делать полный круг? Не все стороны у завода важны одинаково; в конце концов, можно удовлетвориться одной, этой вот стороной, вдоль которой тянется тракт.

Итак, вперед: время торопит; посланец зашагал вдоль ограды. Точнее, это была не ограда, а стена, увидеть, что там за ней — если не считать возвышающихся башен, труб, строений, — было невозможно. Ну и что ж: разве он не видит мысленно эти закоулки, лабиринты, путаницу рельсов, таблички, обозначающие места для курения, суровые запреты, скупые разрешения, закопанные в землю кабели и извивающиеся в воздухе трубы? А если не что другое, то уж запахи-то выдают все его секреты: вот эта острая вонь исходит от определенного рода химикатов — она одна раскрывает больше тайн, чем все остальное; а эта специфическая смесь запахов смолы и сырых досок принадлежит градирням: не внутренняя ли их опалубка сооружается из этих досок, которые поднимаются на канатах на все более сужающуюся, рискованную высоту, балансируя над кружащим голову тяготением, над пляшущей, бурлящей, курящейся внизу жидкостью? Напрасно завод прикрывается стенами, напрасно прячется за канавами, за дышащими серой ямами, за ворчащими котлованами: для его властелина и мастера здесь нет тайн.

При все том было нечто, что, вне всяких сомнений, путало карты; посланцу потребовалось какое-то время, пока он сумел наконец разобраться, в чем тут дело: причиной недоумения были доносящиеся из-за стены шумы: непривычные торопливые звуки, слышимые усилия вещей, предметов и двигающих ими невидимых существ. Мурлыканье и ворчанье машин, звон вагонных буферов, грохот сыплющегося в них груза, громкие выкрики, гудение электрических проводов, пыхтение топок, своим пламенем окрашивающих наклоняющиеся к ним лица; голоса, шаги, рабочая суета, превращающая цеха и лаборатории в жужжащие ульи; глухой гул земли, дрожание воздуха. Итак, очевидно: там, за стеной, кипит работа; а тебя тут словно никто не имеет в виду, качал головой посланец.

Тридцать четыре минуты он шагал вдоль тракта, так и не сделав ни одного — если не считать этих нескольких, вне всяких сомнений, полезных наблюдений — существенного вывода. Смутно брезжущее сквозь адские дымы, туманное, красное солнце прошло уже точку зенита, жара становилась невыносимой; посланцу то и дело приходилось вытирать платком вспотевшее лицо; иногда его сотрясали приступы кашля. Мимо с воем, словно гиены, проносились, оскалившись, грузовики — приземистые, зловонные от своего сочащегося груза, в пятнах и потеках грузовики, хищники завода, с плотоядным урчанием тащившие, туда и оттуда, свою добычу. Да, его тут будто и нет: они бесстыдно, непринужденно делают свое дело.