Моцарт. К социологии одного гения - Норберт Элиас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По поведению, по маниакальной сосредоточенности на собственной музыке, по манере общения с людьми Моцарт не совсем вписывался в придворноаристократическое общество. Нагляднее увидеть, в чем были его трудности, поможет сравнение с другими выходцами из мелкой буржуазии, которым удалось войти в это общество. Вспомним Руссо. Он уже в юности покинул женевскую мелкобуржуазную среду, в которой родился. Во Франции его взяла под покровительство одна знатная дама значительно старше его; она стала его любовницей и помогла несколько неотесанному молодому человеку из франкоязычной Швейцарии стать цивилизованным в придворном смысле этого слова. Год, проведенный в Венеции, и вращение в салонах придворных откупщиков в Париже обеспечили его дальнейшее формирование в том же духе. В парижских салонах выражали готовность дать шанс явному таланту, если его носитель не был скучным и если его непринужденные манеры соответствовали канонам чувствования и поведения, действовавшим в их кругах. Как писатель Руссо был одним из первых представителей альтернативного движения, которое восстало против господствующего в обществе канона. Весьма сомнительно, что его работы восприняли бы в придворных кругах, если бы он не был там лично известен. В непосредственном общении он обладал определенным «лоском», без которого ему тяжело было бы добиться успеха со своими произведениями, которые по сути восхваляли отказ от этого лоска и преимущества более простого, «естественного» человеческого бытия; а без резонанса в парижском свете (monde) его произведения вряд ли вошли бы в канон «писаний святых отцов» европейской истории идей в той степени, в какой это впоследствии произошло.
С Моцартом все было по-другому. На его творчество оказал глубочайшее определяющее влияние царивший тогда в аристократическом обществе музыкальный канон, хотя сам Моцарт с возрастом и внес уникальный вклад в развитие этого канона. Но по своему поведению он менее всего был «светским человеком» (homme du monde)’, он имел обыкновение без обиняков говорить то, что чувствовал и думал, не особенно задумываясь о том, как это будет воспринято. У него почти полностью отсутствовали привычка проявлять сдержанность в общении с людьми, дабы не вызвать ничьего недовольства, искусство повседневной дипломатии, способность предвидеть впечатление, которое его слова и жесты окажут на того или иного собеседника, — все это было само собой разумеющимся в любезном общении придворных людей. Он умел притворяться, иногда прибегал к мелкой лжи, но делал это не очень умело. Наиболее комфортно он чувствовал себя с людьми, в обществе которых мог расслабиться. Иногда он испытывал почти навязчивую потребность говорить грубые и неприличные вещи, когда они приходили ему в голову, — потребность, о которой ниже еще будет идти речь. Поскольку практиковавшееся и ожидавшееся в правящих кругах искусство человеческого общения было ему в принципе чуждо или даже противно, он не чувствовал себя дома в этом придворноаристократическом мире. Этот мир оставался явно чужим для него, в нем зрели антагонизм и бунтарство, которые затем проявились, в частности, в выборе нашумевшей парижской комедии Бомарше «Женитьба Фигаро» в качестве либретто для одной из его опер или в явно антиаристократическом «Дон Жуане».
Леопольд Моцарт, вероятно, был довольно искусен в обхождении с теми, кто стоял выше его на социальной лестнице, — с людьми из придворной аристократии. Насколько далеко это искусство заходило, насколько он умел держаться как равный среди равных в этих кругах во время своих долгих путешествий с сыном и дочерью, а затем с одним только сыном — сказать трудно. Его положение было не из легких. Особенно при небольших и сравнительно бедных дворах Германской империи было принято сознательно и подчеркнуто давать людям более низкого ранга почувствовать свое подчиненное положение, и часть этой манеры, вероятно, вошла в немецкую традицию. В зальцбургской иерархии Моцарты занимали относительно низкое место, и, несомненно, им нередко давали это почувствовать. Но при больших дворах аристократы зачастую были гораздо более любезны, а за границей, особенно при итальянских дворах, где обожали музыку, вундеркинду и его отцу часто, похоже, оказывали весьма сердечный прием, не осложнявшийся сословными различиями. Таким образом, в результате триумфов сына, которые были и его собственными, Леопольд Моцарт, да и вся его семья оказались в Зальцбурге в особо странном положении. Избежать связанных с ним опасностей было не так-то просто.
Противоречие между растущей славой Моцартов за границей и их низким положением дома хорошо иллюстрирует небольшая сцена, которую отец описывает в одном из своих писем[66]: в Мюнхене ставят оперу Моцарта «Мнимая садовница». После премьеры князь-епископ Зальцбурга граф Коллоредо, работодатель и Леопольда, и Вольфганга Моцартов, тоже приезжает к баварскому двору и вынужден «перед господином курфюрстом и всей знатью выслушивать похвалы опере». Граф Коллоредо, привыкший относиться к своему вице-капельмейстеру и его сыну очень свысока, как к слугам, явно чувствует себя неловко на этом торжестве и, как описывает события Леопольд Моцарт, выглядит смущенным. Как видим, положение было неудобным и вызвало ресентименты с обеих сторон.
В то время как отец, возможно, умел приспосабливаться к обхождению с придворными аристократами, сыну на протяжении всей жизни это как следует не удавалось. Эту черту Моцарта можно понять немного лучше, если принять во внимание его строгое воспитание, которому он долгое время не мог сопротивляться. Что-то из его бунта против отца, вероятно, позже выразилось в бунте против господствующего порядка, которому Леопольд Моцарт более или менее подчинялся.
29
В течение многих лет все контакты Моцарта с другими людьми во время его концертных туров осуществлялись через отца и под его присмотром. Если мы можем полагаться на письма, наш основной и часто единственный источник, то впечатление таково, что примерно в 14 лет с Моцартом произошла своеобразная перемена, которую можно было бы ожидать в этом возрасте, но ход которой в некоторых отношениях является неожиданным. То, что Вольфганг общался лишь с теми, с кем сводил его отец, очевидно, привело к некоторому одиночеству и повышенной зависимости от собственной фантазии. Так, 2 ноября 1777 года он пишет из Милана: Сегодня опера Хассе; но поскольку папа не выходит, я не могу на нее пойти. К счастью, я знаю почти все арии наизусть, так что я могу дома мысленно слышать и видеть ее[67].
Моцарту в это время уже почти 16 лет. Он не может пойти в оперу, не может вообще выйти из дома, потому что не выходит его отец. Жизнь
