Моцарт. К социологии одного гения - Норберт Элиас

ему, что там известно: никто не играет так, как Моцарт. Сейчас ему 21 год, и в письме от 11 октября 1777 года он пишет вещи, которые показывают его приязнь и преданность отцу: я могу сейчас написать письмо в Неаполь, если захочу; и чем скорее, тем лучше: но сначала я хотел бы узнать мнение наиблагоразумнейшего придворного капельмейстера господина фон Моцарта, у меня снова появилось невыразимое желание еще раз написать оперу, путь не близок, это правда; но и нам еще далеко до того времени, когда мне надобно будет писать [эту] оперу; до тех пор еще многое [может] измениться, я думаю, что это предложение можно было бы все же принять, может, до того времени я вообще не получу никакой службы, Eh bien, тогда я буду иметь resource в италии. а в карнавал у меня будут верных 100 Дукатов; стоит мне раз написать для Неаполя, и меня будут всюду искать [.] как Пап[е], без всякого сомнения, известно, весной, летом и осенью то здесь, то там требуется какая-нибудь опера-буффа, которую можно написать в качестве упражнения и чтобы не бездельничать. Это правда, получишь немного, но хоть что-то; и это приносит больше Чести и Доверия, чем 100 концертов в германии, и я был бы [более] доволен, потому что мне надобно было бы тогда сочинять музыку, а ведь это моя единственная радость и Страсть. Стало быть, если я где-то [получу должность] или имею надежду быть где-то принятым, то скриттура меня очень хорошо рекомендует, привлекает внимание и меня еще больше оценят, однако я все говорю и говорю; говорю то, что у меня на сердце — если папа доводами убедит меня, что я не прав, Ну, тогда я покорюсь, хотя и неохотно, ведь стоит мне только услышать об опере, стоит только побывать в театре, услышать голоса — о, [я уже совсем без ума][60]. Пока Моцарт таким образом распространяется о своих планах, его мать занята трудной задачей упаковки вещей. У нее едва хватает времени и сил, чтобы добавить постскриптум к письму сына:

[…] а я от хлопот с паковкой вещей потею так, что у меня по лицу течет, шут бы побрал эти разъезды, я хочу сказать, что так устала — хоть ноги в рот засовывай […] пока, целую вас обоих миллион раз […][61]

Образ матери вырисовывается из источников далеко не так четко, как образ отца. Здесь мы видим ее мельком, как бы на стоп-кадре. Тем временем отец сидит в Зальцбурге и, сгорая от нетерпения, начинает писать письма еще до того, как получил ответ на предыдущее. Он страдает, наставляет и предупреждает:

[…] господи, если вы так долго — почти три недели — пробыли в Мюнхене, где ведь нет надежды ни на крейцер дохода, то далеко же вы уедете[62].

Намерение сына написать в Неаполь Леопольд сразу же одобряет, но не может удержаться от того, чтобы добавить: «Все это уже давным-давно было у меня на уме»[63]. И повторяет 15 октября: «То, что ты написал по поводу оперы в Неаполе, было и у меня на уме»[64].

Мы видим перед собой сцену: мать пакует вещи, отец — исполненный беспокойства по поводу неудачи и напряженного финансового положения — не может перестать руководить. Ни в чем, кроме музыки, он пока не дает сыну никакой самостоятельности. Для Леопольда слишком многое зависит от того, чтобы сын поступил правильно. А тот живет в своих мечтах. Нельзя доверять его планам. Если он в кои-то веки и предлагает что-то разумное, то у отца уже была эта же мысль. Сам Моцарт-старший, может быть, отрицал бы это, но мы видим: в его представлении сын все еще ребенок, которым он должен полностью управлять, который принадлежит ему.

И сын покоряется. Он, как почти всегда, очень прям и искренен в своем заявлении: «Если папа убедит меня, что я не прав, то я подчинюсь».

Рядом с этим в письме молодого человека 21 года от роду уже сказано то, что останется актуальным до конца его жизни: «Я доволен, когда мне надо сочинять музыку», а позже: «Стоит мне только услышать об опере или в театре услышать голоса, как я уже без ума». Все социальное существование Моцарта уже в ранней юности было со всей страстью и интенсивностью сосредоточено на слушании и создании музыки. Он называет это своей «единственной радостью и страстью», что, наверное, несколько удивительно для молодого человека, который в то же время испытывает — и навсегда сохраняет — живой интерес к женщинам. Но, возможно, в музыке у него меньше разочарований. Именно это он имеет в виду, когда незадолго до смерти, в отчаянном положении, пишет фразу: «Я продолжаю [работать], потому что сочинительство утомляет меня меньше, чем отдых»[65].

28

Уже в 1777 году — как мы узнаем из того же письма — Моцарт играет с мыслью, которая потом превратится в решение и которую он воплотит в жизнь несколько лет спустя. Разочаровавшись из-за неудачных попыток получить место при каком-нибудь дворе, а с ним и относительно надежный доход, он мечтает о возможности зарабатывать себе на жизнь случайными заказами — примерно так, как это будут потом делать «свободные художники» XIX или XX века. Таким способом, считает

Моцарт, он сможет прославиться. Как только он своими сочинениями, особенно операми, и виртуозной игрой убедит весь мир в своих способностях, думает он, у него не будет недостатка в возможностях для заработка, будь то на службе у какого- нибудь монарха или же, как мы говорим, на «свободном рынке». О том, почему эта идея была иллюзией, стоит подумать еще раз.

Представьте себе как можно более живо ситуацию. Перед вами молодой человек с необычным, почти уникальным музыкальным талантом. Все его устремления направлены на то, чтобы реализовать этот талант через сочинение музыки, особенно через написание опер. В этом желании кульминацией становится его жажда наполнить смыслом свое социальное существование. Еще будучи очень молодым, он уже создал восемь опер, из которых три («Митридат», «Асканио в Альбе» и «Луций Сулла») с большим успехом шли в Италии. Он знает, что может делать больше и лучше. Он жаждет этого. Но ему надо жить, надо зарабатывать деньги. И, путешествуя по Центральной Европе в поисках места, он наталкивается на непробиваемую стену — в Мюнхене, в Аугсбурге, Мангейме, Париже и нескольких других городах, через которые он проезжает. Очевидно, дело не