Умри стоя! (Доблесть и честь) - Артём Мичурин

Симагин нехотя объяснил, что разнообразие в архитектуре продиктовано заботой о горожанах. Якобы, однообразное окружение плохо влияет на производительность труда, так как утомляет светлые умы, проживающие в «зелёной зоне». На вопрос о том, как же производительность жителей окраин и промышленных зон, комиссар лишь усмехнулся.

Центральные улицы отличались от окраинных не только архитектурой, зеленью и шириной. Здесь на высоте четырёх метров по монорельсам летели бесшумные составы, а не грохочущие угловатые поезда, занимающие центр проезжей части. Автомобильное движение шло лишь по восьми полосам, не создавая пробок и сизого смога, а основная площадь была отведена под тротуары с тенистыми аллеями, скамейками и столиками возле открытых кафе. Да и люди тут были другие. Нет, они не носили многозвёздных погон и расшитых золотом шевронов, не звенели орденами. Те же гражданские. Без знаков отличия и военной формы. Но их было также тяжело представить в серой спешащей массе жителей окраин, как столик с белоснежной скатертью и фужером вина посреди гудящей затянутой смогом улицы.

Глеб хотел было обратиться с очередным вопросом к комиссару, но автомобиль вдруг остановился возле большого красивого здания с колоннами, на фронтоне которого раскинул крылья двуглавый орёл, сжимающий в когтях меч.

— Шлем, забрало, — напомнил Симагин.

Двери автомобиля распахнулись, и кованая подошва армейского ботинка ступила на мраморные плиты.

Глава 9

Глеб стоял в коридоре окружённый четырьмя гвардейцами и наблюдал как комиссар, разводя руками, словно оправдываясь, что-то объясняет сухонькому лысоватому старичку в синем халате поверх делового костюма. Старик слушал его почти не перебивая, лишь изредка открывал рот, чем стимулировал особиста к новым словоизлияниям и виноватым па. Наконец, старичку это надоело и он, остановив коротким жестом поток оправданий, направился к Глебу.

— Ничего серьёзного, я же говорю, — нервно ощерился комиссар.

— Варвары, — сухо констатировал старик, разглядывая лицо подконвойного со следами гвардейских кулаков, нахмурился и, вооружившись очками, поднялся на цыпочки, отчего стал Глебу почти по плечо. — Хм. Удивительно, — прошептал он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Всего шесть часов, и такой прогресс… Вы уверены? — покосился старик на особиста.

— Абсолютно. Память у меня хорошая.

— У меня тоже. Можете быть свободны.

— Всегда рад оказать содействие, — Симагин едва заметно поморщился и, кивнув гвардейцам, отправился вместе с ними к выходу.

— А он вас не слишком-то жалует, — поделился наблюдением Глеб, когда последний синий мундир скрылся за углом.

— Что? — старичок, продолжающий посреди коридора, как ни в чём не бывало, разглядывать затянувшиеся ссадины и прихватившиеся струпьями рассечения, опустился на каблуки.

— Этот комиссар. Вы ему не нравитесь.

— Я вообще мало кому нравлюсь, — усмехнулся старик. — Кстати, нас не представили. Георгий Андреевич Прохнов, — протянул он руку. — Заведующий кафедрой генетики и микробиологии.

— Глеб Глен. Ефрейтор третьего взвода двадцать второй роты сто двенадцатого десантно-штурмового полка «Чёрный камень», — отчеканил Глеб и осторожно пожал руку впечатлённого знакомством Прохнова.

— Наслышан.

— Для чего я тут?

— М-м… Пойдёмте-ка, — взял Георгий Андреевич Глеба под локоть и зашагал дальше по коридору. — Нам есть что обсудить, но не здесь.

Кабинет заведующего кафедрой генетики и микробиологии был совсем не похож на кабинеты офицеров, которые Глебу довилось посетить в «Зарнице». Вместо алюминия и пластика — бронза и дерево, вместо голых стен, изредка украшенных фотографиями боевых друзей — стеллажи до потолка, заставленные старыми бумажными книгами, картины в тяжёлых резных рамах, дипломы и грамоты под стеклом.

— Присаживайтесь, — указал Прохнов на обитый кожей стул возле массивного стола, за которым разместился сам в огромном кресле. — Что вам известно о цели вашего приезда в столицу?

— Ничего, — пожал плечами Глеб, устраиваясь на жалобно заскрипевшем стуле. — Меня прямо из госпиталя взяли под конвой, отвезли на аэродром, и вот я здесь. Не уверен, что даже моё командование в курсе. Надеюсь, меня не объявили дезертиром.

— Этого следовало ожидать, — усмехнулся Прохнов. — Особый отдел ни дня не может обойтись без секретности, и частенько она переходит все мыслимые границы. А эти солдаф… гвардейцы, они просто… — старик запнулся, осознав, что его речь принимает оскорбительный оттенок по отношению к собеседнику. — Впрочем, вы же не это хотели услышать.

— Да. Для чего я здесь? — напомнил Глеб.

— Вы помните своих родителей?

— Плохо. Отца видел только на фотографиях. А мать… Я был слишком мал, чтобы иметь ясные воспоминания. Мне сказали — она умерла.

— Действительно, — вздохнул Прохнов. — Ваша мать, Магде Глен, ушла от нас слишком рано. Но она оставила большое наследство — результаты своих научных трудов. И самый ценный из них — вы.

— Не понимаю.

— Это засекреченная информация, но я считаю, вам нужно знать, особенно, учитывая отведённую роль. Магде Глен работала с доктором Бертельсеном. Понимаю, что это имя ничего вам не скажет, — развёл руками Прохнов, — но в научном мире оно имел огромный вес. Их работа, если не вдаваться в подробности, велась с целью ускорения регенерации повреждённых тканей человеческого организма, и увенчалась определёнными успехами, хотя так и не была окончена, в связи с трагическими обстоятельствами, не достигнув этапа апробирования на людях. Так предполагалось до недавнего времени. Продолжение исследований было поручено моему коллективу, и я с радостью принял эту честь, равно как и мои коллеги. Мы трудились, не покладая рук, но, увы, продвинулись незначительно. А сроки поджимают, — Прохнов снял очки и, грызя дужку, умолк, занятый созерцанием сидящего напротив гостя. — И тут судьба преподносит такой подарок! — продолжил он после долгой паузы. — Появляетесь вы.

— Но я ничего не смыслю в микробиологии и… Что там ещё? Я вообще к таким делам не гожусь, — поспешил откреститься Глеб.

— Возможно, это покажется диким, — губы Прохнова растянулись в оскале и он хохотнул, пропустив мимо ушей слова собеседника, — но, поверьте, только на первый взгляд. Магде была человеком науки, с большой буквы. Она жила работой, испытывала одержимость своими исследованиями. Всё остальное являлось второстепенным. Про таких говорят: «Зарежет из чистого любопытства». И это не преувеличение. В общем, у меня есть не безосновательные подозрения, что Магде протоколировала результаты не всех этапов работ, и тесты на человеке всё же были пройдены. Более чем успешно. Она ставила опыты на своём собственном ребёнке. На вас.

Прохнов сделал паузу, ожидая реакции собеседника и предусмотрительно наливая воду из графина в стакан.

— Что ж, — пожал плечами Глеб после недолгого обдумывания услышанного, — рационально. Вряд ли ребёнок может принести большую пользу Отечеству, чем послужив науке, пусть и таким образом.

— И всё? — еле слышно спросил Прохнов, не дождавшись продолжения.

— А что ещё?

Георгий Андреевич отпил из стакана, прокашлялся, после чего встал и протянул руку:

— Поздравляю, сынок! Ты только что утверждён на участие в проекте «Композит»!

— Служу Отечеству! — щёлкнул каблуками Глеб и несмело добавил: — В каком проекте?

Красивое здание с колоннами оказалось лишь фасадом громадного научно-исследовательского комплекса, поделённого между дюжиной институтов, преимущественно технической и медицинской направленности.

Глебу выделили спецодежду, набор туалетных принадлежностей и жилую ячейку в правом крыле Института Кибернетики, отчего-то охраняемом в разы серьёзнее прочих. Перемещение между лабораториями, коих тут набралось несметное количество, и отнюдь не только кибернетических, каждый раз занимало не меньше пятнадцати минут, затрачиваемых на путешествие по коридорам с прохождением строжайшего контроля возле едва ли не каждой двери.

Первая неделя пребывания Глеба в альма матер науки Евразийского Союза полностью была съедена забором анализов и медицинскими тестами. Плотность их расписания не оставляла ни минуты свободного времени. Перерывы на приём пищи и сон были регламентированы не менее жёстко чем в армии. Но к этому Глебу привыкать не пришлось. А вот отсутствие знаков различия на униформе окружающих его гражданских здорово осложняло жизнь. Не говоря уже о том, что он понятия не имел, в каком чине сам теперь находится. На серой спецовке имелся лишь круглый шеврон с надписью «КОМПОЗИТ» и бирка с краткими личными данными, где, помимо имени, фамилии и группы крови, значился лишь порядковый номер «26». Документов о демобилизации никто не предоставлял, а в Уставе порядок взаимоотношений с гражданскими не был прописан. Потому первое время научным сотрудникам приходилось нелегко. Впрочем, юнцов среди персонала не наблюдалось, и Глеб, после недолгих колебаний и инцидента со сломанной рукой одного из лаборантов, принял за истину, что все местные гражданские — офицеры. По-своему, конечно. Ну, или сержанты, как минимум. А кроме того, сделал необходимую поправку на хрупкость их костной ткани, при возможных физических контактах.