Умри стоя! (Доблесть и честь) - Артём Мичурин

— Надень, — протянул комиссар Глебу слетевший во время драки шлем. — И забрало опусти, красавец.

Самолёт остановился, гвардейцы откупорили дверь и, разложив трап, спустились первыми.

— Ну, добро пожаловать в новый мир, — сделал Симагин приглашающий на выход жест. — Только без глупостей.

У самого трапа, едва не касаясь открытой дверцей нижней ступени, уже ждал автомобиль, явно не армейской модификации — чёрный, низкий, с чуть заметным дорожным просветом, тонированными стёклами, округлыми формами, будто обмылок, и полным отсутствием мест для установки вооружения.

Особист занял место рядом с водителем, Глеба усадили на диван позади, между двумя гвардейцами. Остальные «синие мундиры» загрузились в два броневика сопровождения — такие же чёрные, без опознавательных знаков, но с «мигалками» — и процессия двинулась к выезду.

Первое, что поразило Глеба после обилия гражданских — это здание аэропорта. Оно было огромным и… стеклянным. Глеб даже потёр кулаками глаза, решив поначалу, что интерьеры набитые людьми — лишь игра бликов и отражений на полированной стали. Но нет, пять уровней громадного терминала действительно были забраны стеклом. Это настолько диссонировало с бескрайними бетонными полосами, унитарно серыми «Тифонами», ракетными турелями вокруг локационных установок, и прочими близкими сердцу солдата вещами, что казалось абсолютно невозможным, нереальным, как улыбка на лице Крайчека.

— Оно бронированное? — произнёс Глеб, не отводя взгляда от удаляющегося чудо-сооружения.

— Что? — не понял комиссар.

— Стекло. На здании терминала.

— А-а. Укреплённое, конечно. Думаю, кулаком не прошибёшь.

Такой ответ Глеба весьма впечатлил и почти вернул пошатнувшееся мировоззрение на твёрдую почву, но всё же показался слишком оптимистичным.

— Какая же у него толщина? Ведь «Кулак» пробивает полметра гомогенной стальной брони.

Симагин обернулся, озадаченно приподняв бровь.

— Похоже, господин комиссар, он говорит про РПГ-64 — взял слово сержант-гвардеец.

— О! — Симагин покивал и развернулся обратно. — Да… Ты просто поверь, солдат. Просто поверь.

Дорога из аэропорта была забита автомобилями. По два крайне правых рядя из двенадцати, в обе стороны, оккупировали большегрузные самосвалы и тягачи с длиннющими прицепами. Часть многоосных монстров периодически сворачивала с магистрали в боковые ответвления, а их место занимали новые, пришедшие по тем же ответвлениям со стороны далёкого частокола заводских труб, соединённых полосками дыма с грязным желтовато-серым небом.

Окна всех машин были плотно закрыты. В салоне автомобиля, принявшего на борт Глеба с сопровождающими, дышалось легко, слышался лёгкий шум кондиционера. Но лица многих водителей и пассажиров соседних машин прикрывали респираторы.

Количество и разнообразие транспортных средств тоже не оставляли равнодушным. Глеб насчитал не меньше семи разновидностей, без учёта грузовиков. Необходимость столь широкого модельного ряда этих странных, не имеющих никакой защиты автомобилей не поддавалась пониманию. Ведь, случись бой, нелепые уродцы застрянут, едва съехав с дороги. А смехотворная полезная нагрузка и вовсе делала их существование бессмысленным. Но, передвигаться на этом «жестяном гробу» было всё же комфортнее, чем на БТР или БМП. Хотя, возможно, причина крылась в дороге. Ровное, как зеркало, покрытие сделало бы комфортной езду и на гаубичном лафете.

Обширные промышленные зоны перемежались компактными районами жилых, судя по виду, домов. От привычных Глебу казарменных бараков они отличались только размером и этажностью, завышенной в десятки раз. Складывалось впечатление, будто милые сердцу солдата бетонные коробки сгрудили и поставили одну на другую. Дома-башни, каждый по тридцать-сорок этажей, тянулись ровными рядами, сливающимися, если смотреть под углом, в сплошную гигантскую стену. Глеб невольно начал прикидывать, сколько тридцатикоечных бараков приходится на одно здание, и какой численности гарнизон может размещаться в таком районе. Выходило десять полноразмерных дивизий.

— Это всё гражданские? — спросил он, продолжая считать ряды следующего городка.

— Да, — кивнул особист. — Персонал местных заводов с семьями.

— С семьями? — переспросил Глеб. — Разве не все они — персонал?

— Совершеннолетние — все. Но есть ведь и дети.

— А что с ними не так? Почему они не работают?

— Дети до шестнадцати лет проходят обучение. Ты ведь тоже проходил.

Подобное сравнение возмутило Глеба настолько, что он едва сдержался от ответной грубости.

— Чему они могут так долго учиться?

— Ну… Общеобразовательная программа включает много дисциплин. А, начиная с шестого года, вводится профессиональная подготовка.

— Боевая?

— Нет, производственная. Детям дают гражданскую специальность, из числа наиболее востребованных. Хотя, военная подготовка тоже ведётся, но немного, — комиссар обернулся, растянув губы в притворной улыбке. — Ведь у нас есть вы. Не так ли?

— Чему же их учат первые пять лет?

— Русский, литература, математика, физика, химия, биология, история, музыка… Всего и не помню уже. Мои дети давно отучились, а сам я чересчур стар.

— Литература? Музыка? — повторил Глеб названия резанувших слух предметов. — Зачем?

— Человек должен быть всестороннее развит. Только так он может раскрыть свой потенциал. Не все сидят за станками или рулём. Наиболее одарённые продолжают обучение. Чтобы стать лучше. И принести больше пользы Отечеству.

— Как Палачи?

— Именно. Следующий уровень в развитии.

— Но… Я не изучал музыку. Никто из штурмовиков не изучал.

— Что? — Симагин обвёл нарочито серьёзным взглядом гвардейцев. — И у вас, парни, не было музыки в программе обучения?

— Никак нет! — гаркнули те одновременно.

— Чёрт подери, — «опечалился» комиссар. — Какая досада.

Магистраль тем временем перешла в гигантскую многоуровневую развязку, и транспортный поток, как вода по ветвистому устью реки, разошёлся, «впадая» в городскую черту Гипербазиса.

— Что это? — обернулся Глеб, провожая взглядом напоминающий длиннющею пулю механизм, пронёсшийся по водружённым на столбы металлическим балкам.

— Монорельс, — ответил Симагин. — Общественный транспорт. Ты что, вообще в городах не бывал?

— Нет, — помотал головой Глеб, продолжая наблюдать за разворачивающейся по ту сторону стекла удивительной картиной.

— Что ж, тебя ждёт много впечатлений.

Комиссар не обманул. Глеб, страшно раздражая сидящих по сторонам гвардейцев, едва успевал крутиться, чтобы не пропустить ничего интересного. А интересное было на каждом шагу.

Плотная типовая застройка окраин с полным отсутствием растительности и толпами безликих из-за респираторов, озабоченно спешащих по своим делам гражданских, что сыпались как горох из дверей безостановочно курсирующих шумных поездов, по мере продвижения к центру всё более преображалась, становясь просторнее, обретая помимо сугубо функциональных черт элементы декора и озеленения.

Центральные улицы Гипербазиса, несмотря на выверенный план, отличались одна от другой так разительно, что даже впервые оказавшийся в столице человек никогда бы не спутал их. Здания на каждой были выдержаны в едином стиле. И, если смотреть вдаль, то делалось даже скучновато. Но стоило только выглянуть за поворот, как человек оказывался словно в другом городе. Облицованные красным кирпичом фасады с фигурной кладкой сменялись технологичными сооружениями из царства стекла и бетона, а те уступали место белокаменным зданиям с высокими украшенными лепниной эркерами. И такие метаморфозы — от улицы к улице. Ровная, как струны, сетка из фрагментов разных миров.

Симагин нехотя объяснил, что разнообразие в архитектуре продиктовано заботой о горожанах. Якобы, однообразное окружение плохо влияет на производительность труда, так как утомляет светлые умы, проживающие в «зелёной зоне». На вопрос о том, как же производительность жителей окраин и промышленных зон, комиссар лишь усмехнулся.

Центральные улицы отличались от окраинных не только архитектурой, зеленью и шириной. Здесь на высоте четырёх метров по монорельсам летели бесшумные составы, а не грохочущие угловатые поезда, занимающие центр проезжей части. Автомобильное движение шло лишь по восьми полосам, не создавая пробок и сизого смога, а основная площадь была отведена под тротуары с тенистыми аллеями, скамейками и столиками возле открытых кафе. Да и люди тут были другие. Нет, они не носили многозвёздных погон и расшитых золотом шевронов, не звенели орденами. Те же гражданские. Без знаков отличия и военной формы. Но их было также тяжело представить в серой спешащей массе жителей окраин, как столик с белоснежной скатертью и фужером вина посреди гудящей затянутой смогом улицы.