Тайна моего двойника - Татьяна Светлова

— Через пару дней танцевать будете, — сказал, вставая, врач. — А пока вам укольчик обезболивающий сделаем. Вам принесут поесть, а потом — спать.

— Сначала зеркало, — сказала я. — Все остальное потом.

Зеркало размером с детскую книжку было вручено в мои забинтованные руки со словами:

— «Вы все равно ничего в нем не увидите, но расстраиваться не надо, через недельку повязочки снимем, вот тогда и посмотрите»…

Забинтованное чучело смотрело на меня круглыми глазами, торчал нос, совершенно целый и даже не поцарапанный, нижняя губа была порезана и под бинты уходил краешек аккуратного шва. Глаза у чучела немедленно покраснели и наполнились слезами.

— И много у меня еще таких? — указала я на шов, шмыгнув уцелевшим носом.

— Немножечко совсем, — уклончиво сказал врач. — Еще парочка-троечка, не больше… Но они все пройдут бесследно, я вас заверяю, — вас оперировал сам доктор Шован!

— «Сам доктор Шован» — это значит хорошо?

— Еще как!

— А почему у меня тогда вся голова забинтована?

— У вас несколько небольших ожогов и множество мелких, совершенно незначительных порезов — осколки, знаете ли, как занозы впились в кожу, — все это не оставит следа, но пока что повязки совершенно необходимы…

— И на голове тоже?

— Частично… — кивнул доктор. — Волосы пришлось, извините, состричь…

Волосы! Мои красивые, мои распрекрасные волосы, моя гордость, предмет зависти всех подружек! И снова — мысль о Шерил и стыд за собственные мелочные страдания.

— Я к Шерил пойду, — села я на кровати.

— Что вы, что вы, — испугался доктор, — вам нельзя. Вам ходить нельзя пока, вам под капельницей лежать нужно, и потом, вы так напичканы успокоительными и обезболивающими средствами, что ваши ноги вас не послушаются! В первый раз надо будет вставать обязательно с медсестрой, у вас обморок может случиться, вы ведь уже третий день в постели…

— Третий день?!

— И потом, к вашей подруге нельзя. Она в коме, я вам сказал. Послушайтесь меня, моя дорогая, поешьте спокойно, потом поспите — это самое лучшее, что вы можете сделать в данной ситуации для себя, а для вашей подруги предоставьте нам сделать все необходимое, ладно?

Доктор похлопал меня по забинтованной руке, которая немедленно отозвалась болью, и встал.

— Какой сегодня день?

— Понедельник, 11 декабря.

— Я что, была без сознания?

— Некоторое время, да. Потом под влиянием наркоза — вас оперировали — и успокоительных средств.

— Мне нужно в Москву позвонить.

В дверь постучали. Врач подошел к ней и распахнул. В комнату задвинулся полицейский в форме.

— Мне сказали, что я могу поговорить с мадемуазель?…

— Поговорите, — кивнул врач. — Только не утомляйте больную. Ей нужен покой. А в Москву… — он повернулся ко мне, — по этому аппарату вы можете звонить в Москву, — кивнул он на зеленый телефончик, стоявший на тумбочке у кровати, — но вам нужно будет сначала заплатить за пользование им, тогда его вам включат…

С этими словами он покинул мою палату, оставив меня наедине с полицейским.

— Комиссар Гренье, — представился он.

Это был очень большой и плотный мужчина с темно-рыжими коротко стриженными волосами. Форменная рубашка туго натягивалась на обширной груди, крупные белые руки были покрыты рыжеватыми волосками и веснушками.

— Постарайтесь вспомнить как можно подробнее все, что предшествовало этому взрыву. Каждая деталь важна, вы же понимаете…

Я постаралась. Я рассказывала про предыдущие покушения на Шерил, про взрыв и про двух мужчин, которые следили за Шерил, и меня постепенно охватывала ненависть, от которой я начинала задыхаться. По какому праву они распорядились нашей жизнью, здоровьем, красотой? По какому праву?!!

— Вам плохо? — испуганно спросил комиссар.

— Нет. Мне отлично. Только найдите их. Поскорее найдите этих сволочей, пожалуйста.

— Постараемся, мадмуазель, — кивнул полицейский. — Что-нибудь еще вспомните?

— Меня удивило вот что: почему и как они узнали о нашем переезде? Они следили за Шерил только после окончании работы, в выходные слежки не было — мы специально проверяли. А тут пришли днем, в выходной, и пришли со взрывчаткой, и заложили ее в машину… Как они узнали?

— «Они»?

— Ох, не знаю, пусть будет «он». Вы знаете, сколько их было?

— Пока я не знаю ничего. Ваша подруга ежедневно пользуется машиной?

— Нет. Только вечером — и то не всегда — и в выходные. На работу она ездит на метро из-за пробок.

— Следовательно, машина могла быть заминирована в любой рабочий день и должна была взорваться только тогда, когда ее завели. Ваше присутствие оказалось несчастливой случайностью. Не в курсе, когда мадемуазель Диксон последний раз до этого взрыва пользовалась машиной?

— Наверное, в прошлый понедельник — у них, у экологистов, было какое-то важное собрание.

— Взрыв произошел в прошлую субботу… Следовательно, бомба могла быть заложена в любой день прошлой недели. Механизм приводился в действие через пять минут после включения мотора.

— Скоты, — пробормотала я.

— Тем не менее, нельзя исключить гипотезу, что кто-то заранее знал о вашем намечающемся переезде. Попытайтесь вспомнить, кому вы говорили о нем говорили.

— Никому. Кроме Джонатана и Ги, разумеется.

— Этих молодых людей мы уже допросили, — кивнул следователь. — Есть ли у вас основания подозревать кого-то из них в желании убить Шерил?

— Бог мой, конечно нет! К тому же Джонатан знает ее каких-то две недели…

— А вас?

— Что меня? — не поняла я.

— А вас он давно знает?

— С тех пор, как начались занятия в Сорбонне, с начала октября…

— И какие у вас с ним отношения?

— Дружеские… Вы что, подозреваете, что Джонатан хотел убить — меня?

Я аж подскочила на кровати от такого предположения, забыв про боль, которая, впрочем, тут же напомнила о себе.

— Я рассматриваю возможные версии, только и всего… Значит, вы полагаете, что у этого англичанина нет никаких причин, чтобы желать вашей смерти или смерти Шерил?

— Послушайте… Это до такой степени нелепое предположение… Это просто невозможно!

— На вашем месте я не был бы так уверен.

— Это почему еще? У вас есть подозрения?

— Нет, пока нет. Но не стоит так безоговорочно доверять малознакомым людям и так категорично настаивать на том, что вам, на самом деле, мало известно. Что вы знаете об этом юноше?

— Ну хотя бы то, что я ему нравлюсь. А почему вы не задаете подобных вопросов насчет Ги?

— С ним проще — он француз. Про него мы уже немало знаем и, нам представляется, что он по всем характеристикам не наш клиент. Англичанин же — темная лошадка. Оснований подозревать его у нас нет, но надо будет еще справиться на его счет в английской полиции…

— Меня удивляет, что ваше следствие приняло такой странный оборот. Я бы на вашем месте искала среди реальных врагов Шерил, которым она серьезно мешает своей экологической деятельностью.

— Возможно, что никому. Это мог быть террористический акт. Вы знаете, последнее время исламисты…

— При чем тут они? Это же совершенно очевидно, что покушались именно на Шерил! Исламисты взрывают бомбы в общественных местах, а ее двор — это вовсе не общественное место, вы что, не понимаете?

Комиссар улыбнулся.

— Скорее всего, вы правы. Но исключить эту гипотезу мы пока не можем. Что-нибудь еще вспомнили? А то я оставлю вас отдыхать, и так уж, должно быть, замучил… Доктор говорит, что вы легко отделались. Я рад за вас.

— Знаете что… — заговорила неуверенно, потому что мысль моя не была мне самой ясна до конца. — Что-то в этом парне в джинсах меня насторожило.

— Что именно? — быстро навострил уши следователь.

— Какая-то странность, особенность… Как будто он… Как будто он не француз, а иностранец. Вот вы сейчас говорили: Ги — француз, Джонатан — англичанин… Понимаете, и того, и другого видно за сто километров: вот идет француз, а вот идет англичанин. Я в Сорбонне учусь, там одни иностранцы… Я это научилась улавливать: кто иностранец, а кто нет.

— И почему вы считаете, что этот тип в джинсах — иностранец?

— Сама не могу понять. Лицом он скорее на итальянца похож, да ведь такими лицами во Франции никого не удивишь… Тут другое. Тут вот что! — воскликнула я, — он джинсовый костюм носит!

— Ну и что? — удивился следователь.

— У вас дети есть?

— Есть, — ответил он ошарашено. — И что с того?

— Сколько лет?

— Восемь и двенадцать.

— Они носят джинсовые костюмы? Не джинсы, а именно костюмы, с курткой?

— Носят. Не пойму, что вы в этом странного нашли.

— А парню этому под тридцать, не меньше. В этом возрасте практически никто не носит джинсовые костюмы, только джинсы, но не джинсы с куртками. Это как бы признак дурного тона.

— Вы сильно преувеличиваете. У нас и так носят, и сяк, — кому как нравится. А насчет тона — так он, может, из такой среды, в которой дурной-недурной тон никого не волнует?