Лестница. Плывун: Петербургские повести. - Александр Житинский

Всему виной была, очевидно, поспешность. Ну побрился, ну вымыл голову, ну решил там что-то для себя… И сразу бросаться напролом? И без пуговицы, заметьте!

Наденька, несколько минут назад державшаяся насмешливо, теперь не сказала ни слова, но посмотрела серьезно и озабоченно. Она прибрала со стола и принялась что-то писать на чистом листе бумаги. Закончив, она поднялась со стула и сказала:

— Володя, вот тут я написала, что нужно делать. Я должна идти на дежурство, а ты останешься с Толиком, хорошо? В этой коробочке лекарства. Разогреешь обед и покормишь. Наташа обещала прийти, она тебе поможет.

После таких слов Наденька облачилась в белый халатик, поцеловала Толика в лоб и наказала ему слушаться дядю. Потом она поманила Пирошникова в коридор и там, наедине, прошептала ему, чтобы он, если представится возможность, поговорил с Ларисой Павловной касательно комнаты и попросил разрешения в ней ночевать.

— Так будет лучше, — сказала Наденька.

— Кто-то ночью приходил, — рассказал Пирошников. — Какой-то тип с девушкой. Говорил, что комната не наша. И статуя появилась новая.

— Это Кирилл хулиганит, бывший жилец, — поморщилась Наденька. — У него ключ остался от квартиры, вот он и дает своим приятелям, а когда сам ночью является. Знает, что комната еще не занята.

— А Лариса Павловна про лестницу знает?

— Знает, все она знает, — снова поморщившись, сказала Наденька, а Пирошников вспомнил ночное пришествие Георгия Романовича и раздумывал, сказать Наденьке или нет.

— Ну ладно… Я постараюсь пораньше прийти.

— Слушай, — сказал Пирошников, еще более понижая голос. — Что же мне делать?

Наденька вздохнула и с жалостью посмотрела на него. Сейчас она казалась Пирошникову значительно старше его самого, хотя на самом деле было наоборот. Наденьке было года двадцать два, не больше. Она пожала ему пальцы и проговорила:

— Постарайся просто быть самим собой. Ну не знаю я, понимаешь, не знаю… Думаешь, мне так просто?

— Наденька, — сказал молодой человек, в первый раз, кажется, называя ее по имени, причем испытывая при этом неожиданное облегчение. — У меня дома есть деньги, немного, правда. Может, ты съездишь, возьмешь?

— Съезжу, — просто сказала Наденька. — Только не сегодня. Потом, потом… Потом! — Она грустно улыбнулась. — Что будет потом? Никто и не знает.

И она после этих слов ушла, а Пирошников, так печально начавший новую жизнь, вернулся в комнату к Толику. Впрочем, несмотря на утреннее поражение, на душе у него после разговора с Наденькой сделалось светло, а недавние мысли относительно новой жизни вдруг показались не более чем глупым ребячеством.

ТОЛИК

Толик сидел на диване с ногами, покрытыми одеяльцем, на котором рассыпаны были открытки и фотографии, снятые, по всей видимости, им со стены. Он не взглянул на Пирошникова, углубленный в свою игру, а наш герой, обойдя стол, уселся чуть сзади и принялся за ним наблюдать. Толик насупился слегка, но продолжал свое дело. А дело состояло вот в чем. Держа в руке бумажного голубя, изображавшего самолет, мальчик с едва слышным утробным завыванием производил им несколько плавных движений в воздухе, а затем тыкал его в какую-нибудь из открыток, разложенных перед ним. туг же раздавался тихий взрыв, после чего мальчик быстро рвал открытку на части и разбрасывал кусочки, а самолет поднимался вверх, отыскивая новую добычу. Пирошникову такая игра показалась жестокой, но вмешался он лишь после того, как Толик уничтожил открытку с репродукцией Ван Гога, которая изображала рыбацкие лодки на берегу моря.

— Послушай! — сказал Пирошников недовольно. — Тебе картинки что, не жалко? Тетя Надя будет ругаться.

— Это война, сурово сказал Толик, закончив измельчение рыбачьих лодок.

И он с более уже резким звуком ткнул свой бомбардировщик в фотографию весьма миловидной девочки с бантиками и, произнеся «Кхх!» — смял эту фотографию, а затем и разорвал так, что линия обрыва прошла малютке по переносью, основательно обезобразив личико.

Наш герой вскочил с места и отобрал у Толика картинки, на что ребенок только нагнул бычком голову, метнув в Пирошникова яростный взгляд.

— Когда я вырасту, я буду солдатом, — неожиданно и твердо произнес он. — И всех убью.

— Посмотрим еще! — разозлившись, ответил Пирошников, которому мальчик не слишком нравился, что, впрочем, совершенно понятно. Наш герой мало имел столкновений с детьми, хотя полагал в душе, что относится к ним с любовью, причем последняя подразумевала в детях необыкновенно смешные и милые существа, от которых сплошной восторг и удовольствие.

— Убью! Убью! — повторил мальчик, совсем уж набычившись и без тени шутки.

— Ладно, — примирительно сказал Пирошников и вдруг ощутил проснувшееся в душе благородство и — как бы это сказать? — что-то вроде отцовского чувства, что ли? — Вот посмотри… — и он извлек из пачки открыток другую репродукцию Ван Гога, а именно известный автопортрет с отрезанным ухом. — Этот… Этот дядя — художник. Он рисовал картины, а ты их рвешь. Посмотри, каким он был. Ему очень плохо жилось, он был совсем один, и он отрезал себе ухо.

Толик недоверчиво посмотрел на репродукцию и пощупал свое ухо.

— А где оно? — спросил он.

— Он его отрезал, — скорбно произнес Пирошников. — Его нет.

— И выбросил?

— Откуда я знаю? Дело совсем не в этом.

— Он плакал? — спросил Толик.

— Не думаю, — ответил молодой человек. — Но ему было больно. Главным образом морально. Ты понимаешь, что такое морально?

— Понимаю, неожиданно кивнул Толик.

— Вот… У него был брат, с которым они дружили. У тебя есть брат?

Толик отрицательно покачал головой, и наш герой заметил, что сосредоточенное и неприязненное выражение исчезло с лица мальчика, который, судя по всему, заинтересовался разговором.

— У меня тоже нет брата, — посетовал Пирошников. — С братом было бы лучше, правда?

— Нет, — ответил Толик, — он бы дрался…

Так они и разговаривали, молодые люди, о голландском живописце, а заодно о некоторых других вещах, в частности о родственниках, которыми оба собеседника довольны не были. Пирошников заметил, что Толик назвал Наденьку просто по имени, когда речь зашла о ней. О матери Толика наш герой не спрашивал, потому как опасался навеять на мальчика дурное настроение.

— Давай ты будешь моим братом, а я твоим, — предложил Пирошников беспечно. Он почувствовал даже душевную легкость, произнося эти слова, какую давно не испытывал, ибо не помнил уже, когда он предлагал кому-нибудь дружбу Но мальчик неожиданно замкнулся и только замотал головой.

— Я папу и маму жду, — наконец объяснил он. — Они приедут из Северного полюса, а потом народят мне братьев и сестер. Много-много…

— Постой, — не понял Пирошников, — мама же у тебя здесь. Тебя тетя Надя откуда вчера привела?

— От бабушки.

— А мама твоя где?

— Моя мама на Северном полюсе, — печально проговорил мальчик и даже рукой махнул куда-то в сторону.

Пирошников ничего не понял из объяснений мальчика. Выходило, что Наденька вчера вечером придумала всю эту историю с женщиной, ее новым мужем и прочим, но для чего? Наш герой как-то сразу поверил именно мальчику, потому что не видел причины, зачем Толику врать. Но Наденьке, Наденьке-то зачем? Он осторожно принялся расспрашивать Толика о его жизни, и тут выяснились некоторые подробности. Во-первых, родителей своих Толик не помнил, знал лишь, что они обитают постоянно на Северном полюсе, о каком имел представление очень смутное.

— Полярники они, что ли? — спросил совсем сбитый с толку Пирошников.

— Они там живут в ледяном дворце, — спокойно отвечал мальчик. — У них был самолет, но он сломался. Они его починят и прилетят.

Тут Пирошников удостоверился, что все это не более чем пересказ бабушкиной версии об отсутствующих родителях. Но Толик продолжал говорить, увлекшись, и рассказал много. Вкратце его рассказ выглядел следующим образом.

Отец Толика в пушистой шапке и такой же шубе охотился на белых медведей. Он был очень сильный и мог побороть много белых медведей сразу. Местные жители, которые там, на Северном полюсе обитали, прозвали его за это Снежным человеком, а маму называли Снежинка. Она сидела в ледяном дворце и смотрела в бинокль по сторонам и тоже была очень сильная и красивая. Вдобавок они присылали Толику письма с разноцветными марками, а еще присылали подарки на день рождения и к Новому году. Но, к сожалению, приятели Толика в это верили мало и если бы не письма с марками, то вообще бы не верили. О последнем Пирошников догадался по слегка обиженному и настойчивому тону мальчика, излагавшего такую вот легенду.