Лестница. Плывун: Петербургские повести. - Александр Житинский

— Вот тебе и раз! Володя, ты, что ли?

Пирошников высунул нос наружу и увидал дядюшку, стоящего босиком в трусах над зажженной лампой с видом донельзя ошеломленным. Дядюшка растерянно взирал на новых людей, которых наш герой из своего укрытия сейчас не видел.

— Погаси свет, слышишь ты, чайник! — раздался из-под окна шипящий и с ненавистью шепот. — Ну, быстро!

Дядюшка поспешно нагнулся к лампе и восстановил статус-кво. Потом он, потоптавшись, судя по звуку, на месте, вернулся к своей раскладушке и осторожно сел, стараясь не скрипеть. Последовала пауза, после которой дядюшка не выдержал:

— Что же это такое, а? Владимир?

— Ну чего пристал? Я тебя не знаю, ты меня не знаешь. И помещение не твое, — отозвался голос уже в более умеренных тонах.

— Как так? — заволновался дядюшка и заерзал по кровати. — Как так — не знаю? Ты что говоришь?

Пирошников, желая предупредить ошибку, приподнялся на кровати и произнес в темноту:

— Дядя Миша, я здесь. Оставьте их в покое.

Собеседники примолкли, соображая, что к чему. Первой ожила женщина, которая вполголоса, но так, что было слышно, стала торопить парня уйти. Вновь послышалась возня, замелькали руки, облачающие женщину в одежды, парень тоже одевался, что-то зло бормоча, наконец обе фигуры опять возникли на фоне окна, уже одетые.

— Владимир, ты где? — позвал ничего не понимающий дядюшка.

— Что тебе нужно? — отозвался парень у окна. (И голос, голос был похож!) — Ну здесь я. Мы еще разберемся, чего вы в чужой комнате ошиваетесь.

— А что она, твоя? — перешел в наступление дядюшка.

— Ну, не моя. И не ваша.

— Пойдем! — потянула женщина парня.

— Куда ж мы сейчас пойдем?

— На лестнице хочешь ночевать? Псих чертов… Возись тут с тобой, — забормотал дядюшка, звякая брючным ремнем. По всей вероятности, он тоже одевался.

— Не ваше дело, — огрызнулся парень. Он поискал что-то на полу, еще раз чертыхнулся и прошел со своею спутницей к выходу, миновав обе кровати. Дверь в комнату открылась, и все, включая дядюшку, растворились в темноте. Пирошников услышал еще какие-то вполголоса препирательства, потом и они смолкли, переместившись за пределы квартиры, на лестницу. Наш герой представил ее сейчас, безмолвную, и не позавидовал тем двоим, которым предстояло спускаться вниз. Он встал с кровати, нащупал лампу и включил ее. Когда глаза привыкли к свету, молодой человек, осмотревшись, к удивлению своему обнаружил у окна новый предмет. Это была еще одна гипсовая статуя, почти такая же, как и первая, закрытая сейчас одеждой Пирошникова, разве что не столь потертая. Наш герой осторожно подошел к этой новой фигуре и провел пальцами по гипсовым плечам. Обрубок никак не напоминал античную статую, а скорее был выполнен в духе Майоля, французского скульптора, о котором Пирошников слыхал и даже видел однажды его альбом. Формы были округлы и массивны, а благодаря отсутствию головы и конечностей статуя представлялась сплошным монолитом, по виду весьма тяжелым. Как она попала сюда? Принесли ее ночные посетители? Зачем? Вот такие примерно вопросы встревожили нашего героя, причем ответ мог быть только один: статуя прибыла вместе с гостями и была ими оставлена. Обратив взгляд на пол, Пирошников обнаружил под батареей отопления нечто пестрое, а подняв, увидел, что это галстук. За осмысливанием происшедшего нашего героя застал дядюшка, вернувшийся обратно в брюках и майке.

Кажется, дядюшка уже начинал утрачивать способность к удивлению. Во всяком случае, подойдя к лампе и подняв ее высоко, чтобы лучше разглядеть молодого человека, он лишь мрачно усмехнулся, а потом, не говоря ни слова, завалился, как был в брюках, поверх одеяла на свою койку и закрыл глаза, показывая, что не намерен более впутываться ни во что.

— Дядя Миша, — несколько даже жалобно произнес Пирошников, нисколько не желая дядюшке зла, а лишь еще раз проверяя себя. — Сколько было этих… статуй?

Дядюшка безмолвствовал. Потом он внезапно вскочил и уставился на фигуры. Подбежав к вновь появившейся, дядюшка вдруг с силою толкнул ее ногой, отчего та упала и раскололась в самом узком месте, которое на самом деле было не столь уж и узким, короче говоря, в талии. Нижняя часть, неловко переваливаясь, откатилась к стене, а верхняя, грохнувшись, застыла неподвижно на полу, упираясь в него твердыми гипсовыми грудями.

— Вот так тебя! — прорычал кровожадный дядюшка, но успокоился мгновенно, после чего вернулся к постели и, на этот раз раздевшись, залез под одеяло.

Наш герой, восприняв террористическую акцию родственника как естественный и вполне извинительный выход эмоций, восприняв даже с радостью за дядюшкин рассудок, который мог и повредиться, не дай дядюшка плотине прорваться, погасил свет и тоже вернулся на свое место.

За окном чуть посветлело, что указывало на раннее утро. Последним штрихом в событиях беспокойной ночи стало появление в дверях Наденьки, которая, вероятно, была разбужена упавшей фигурой. Заглянув в комнату, Наденька спросила:

— Что тут у вас?

— Ничего, племяшка, спи! — ответил дядюшка. — Утро вечера мудренее!

«Ну-ну, — подумал наш герой, — ну-ну!..» Удивительно, что народная мудрость, высказанная дядюшкой, видимо, каким-то образом успокаивала последнего и закаляла его в борьбе против обстоятельств. Мол, придет утро — и все развеется, как с белых яблонь дым. Молодой же человек так и уснул, сильно сомневающимся в предполагаемых преимуществах утра перед вечером, ибо помнил уже одно такое утро, случившееся совсем недавно; впрочем, уснул он на этот раз крепко и окончательно.

НОВАЯ ЖИЗНЬ

Ах, какое было утро!.. Может, прав дядюшка? Да, наверное, он прав — Пирошников проснулся умиротворенным и со спокойной душой, которую не смогли растревожить воспоминания о вчерашнем дне, хотя они и промелькнули сразу же по пробуждении. Сквозь грязноватые стекла окна на стену падал солнечный свет, по чему наш герой догадался, что час уже не ранний. Он потянулся в постели, как когда-то, как в детстве, и улыбнулся дядюшке, который, уже заправив свою койку, занимался неторопливой утренней гимнастикой. Используя бюст расколотой накануне им же фигуры как подставку, дядюшка в данный момент отжимался от нее на руках, глубоко и ровно дыша.

Сама собою у Пирошникова появилась мысль, посещавшая его и ранее, кстати, довольно-таки часто. Я имею в виду мысль о новой жизни. Начать новую жизнь!.. Кто не мечтал об этом, в особенности после жизненных неудач, когда идет все как-то вкось и вкривь, а главное — сплошным потоком, где смешиваются и радости, и горести, и разговоры, и мелкие повседневные дела, и скорбь вселенская по поводу каких-нибудь самых обыкновенных бытовых неурядиц, а в результате что? В результате лишь суета, милый читатель, от которой можно избавиться, как кажется, только начав с понедельника Новую Жизнь, в которой все, ну решительно все будет не так.

Справедливости ради следует сказать, что была суббота. Следовательно, вчерашний день, столь пространно описанный автором на предыдущих страницах, был пятницей. Но это роли не играет. В конце концов, новую жизнь можно начать и с субботы, лишь бы к тому были необходимые предпосылки. А они у Пирошникова имелись в наличии. Перечисляю: запутанные обстоятельства, недовольство собою (да что там недовольство! Прямо-таки отвращение!) и вырванность, если так можно выразиться, из привычной среды, произошедшая, правда, не по его воле. Вполне достаточно для новой жизни.

Новая жизнь начинается с того, что надобно мыться и побриться гладко. И еще нужно делать движения решительные и точные, чтобы себе самому казаться деловым. Поэтому наш герой, откинув одеяло элегантным жестом, вскочил с постели и принялся одеваться. Конечно, начинать новую жизнь надо было бы в чистой одежде, но что делать? Майка, рубашка, носки — все это было так себе, не слишком новым и далеко не чистым. Но Пирошников не дал воли подобным мыслям, чтобы не сбить настроение. Он сделал даже несколько резких взмахов руками, изображая гимнастику, так что дядюшка покосился на него, приседая в это время.

Распахнулась дверь, и весьма кстати появилась Наденька в том же халатике, что и вчера утром. Она приветливо, совсем как родному, улыбнулась Пирошникову, тем самым незаметно подкрепляя идею новой жизни. Поздоровавшись с ним и с дядюшкой, Наденька предложила провести их в ванную комнату и показать, где мыться и каким полотенцем вытереться.

— У вас есть бритва? — вежливо спросил Пирошников дядюшку. — Мне необходимо побриться.

Дядя Миша столь же корректно выразился в том смысле, что бритва есть и он предоставит возможность ею воспользоваться. Никаких вопросов о вчерашнем, никаких замечаний о ночных событиях, ничего! Новая жизнь начиналась истинно по-джентльменски. Пирошников даже подумал несколько наивно, что вот и дядюшка начинает новую жизнь, и Наденька тоже… Впрочем, может быть, так оно и было.