Сын епископа - Кэтрин Куртц

— А, полагаю, он в этой свой башне в Лаасе — он и его заговорщица-жена, — сказал Каулай. — Она мне сразу не понравилась, как только я ее впервые увидел, но он хотел жениться именно на ней.

Его голос зазвучал оживленно, стал доверительным и бодрым, как если бы он опять сидел за столом, делясь своим мнением о происходящем за чашей доброго эля, разве что глаза оставались закрытыми.

— Госпожа Кэйтрин? — спросил Келсон.

— Она самая. Кэйт Кинелл, она себя еще принцессой величает, — с презрением продолжал старик. — Они совсем стыд потеряли, это уж наверняка… великие и могущественные для всякого, кто мог бы их невзначай увидеть. Говорят, у них там прямо настоящий двор, как если бы она была королевой, а не выскочкой.

Келсон кивнул и еще немного ослабил хватку. Ему не нравилось то, что стояло за словами старика, но, в остальном, все шло поистине превосходно.

— Как если бы она была королевой? — негромко повторил Келсон.

— Ну, разумеется, для тебя это не новость, паренек. И зря ты это терпишь. Говорят, она позволяет себе вольности, подобающие только сюзерену. Она крадет у тебя вассалов, крадет заодно и честь.

Келсон ощутил, как Дугал взорвался негодованием, но знаком руки остановил его. Сейчас было не время для праведного гнева. Если Каулай называет вещи своими именами, положение в Меаре еще опаснее, чем у него был повод считать. Вассалам даруется земля взамен на их верную службу, и в первую очередь — службу рыцарскую, военную. Если Кэйтрин Меарская принимает у вассалов присягу, как сюзерен Меары…

— Каулай, что за вольности она себя позволяет? — спросил Келсон, глядя в оцепенелое лицо Дугала.

— Она берет с рыцарей присягу и обещает им земли, когда Меара опять будет свободной, — охотно ответил Каулай. — И несколько новичков посвящено в рыцари. Среди них — даже два мальчика, и оба помоложе тебя.

Келсон почувствовал, что в нем нарастает гнев, не слабее, чем у Дугала, и ему пришлось немалым усилием охладить себя.

— Кто посвятил их в рыцари?

— Мой брат, — последовал ответ Каулая, на этот раз не столь охотный. — Я бы не поверил, что такое возможно: моя кровь, да еще он и клялся в верности твоему отцу, да смилуется над ним Бог. Я подумал, что ослышался, когда мне принесли вести. Теперь юный Ител задирает нос: он, мол, рыцарь, а однажды станет принцем Меарским, если ему заблагорассудится. Жаль, он младенцем не умер. В нем нет ничего от настоящих Мак-Ардри, уж это наверняка.

— Понятно, — Келсон осторожно поискал зримый образ выскочки Итела. — А теперь расскажи мне об Ителе. Я хочу знать все, что ты можешь вспомнить.

А в Кулди Аларик Морган приготовился к другому проникновению в неведомое, открыв красный кожаный футлярчик размером с половину его кулака и высыпав оттуда пригоршню полированных кубиков из слоновой кости и черного дерева.

Они застучали друг о дружку и о столешницу, он поправил их, и их грани отразили свет, когда Морган поднес поближе к столу, что перед ним, одну-единственную свечу. Он быстро выстроил из них положенный рисунок: четыре белых посередке большим белым квадратом, четыре черных — у каждого угла, не соприкасаясь. Перстень-печатка на правой руке тоже засветился, когда он потянул кончики пальцев к середине белого квадрата, но с мгновение он не обращал внимания на кольцо, приводя в порядок мысли.

Эти загадочные черные и белые кости назывались Сторожевыми Башнями на языке тех, кто в них разбирался, подобно тем, что входят в оборонительные сооружения замков — ибо назначением их было — охранять и защищать. К ним прибегали, чтобы создать сферу магической защиты для места, ограниченного четырьмя точками, в которые ставились Башни, удерживающие внутри энергию и не допускающие вторжение разрушительных сил.

Подобная защита была жизненно важна, когда замышлялось магическое действие вроде того, которое желал совершить Морган — ибо, чтобы дотянуться до Келсона на таком расстоянии и без предварительной подготовки, требовалось погрузить себя в глубокий транс и, значит, утратить чувствительность к окружающему и оказаться беззащитным, пока его разум будет искать короля.

— Prime.

Произнеся nomen кубика в верхнем левом углу белого квадрата, Морган коснулся его кончиком пальца и послал энергию в матрицу. Кубик тут же засветился изнутри: матово, молочно и ровно.

— Seconde.

Все повторилось с кубиком наверху справа — и с тем же итогом.

— Tierce. Quarte.

Он уже наполовину подготовился. Четыре белых кубика образовали квадрат загадочного белого света. Он чувствовал, как движутся потоки силы. Медленно и тщательно Морган набрал в легкие воздуха: именно так изменяется полярность: от белого к черному, от позитивного к негативному, от мужского к женскому, и становится доступна обратная сторона вещей. На этот раз потребуется чуть иное усилие, несколько большее, но вполне в пределах его способностей. Осторожно и плавно вдыхая, он потянулся кончиками пальца к первому из черных кубиков — тому, что слева и сверху от белого квадрата.

— Quinte.

Крохотная искорка пробежала между пальцем и кубиком перед тем, как они соприкоснулись, внутри засветился зелено-черный огонек. Быстро, прежде чем палец запнулся бы, Морган переключил внимание на верхний правый черный кубик, поднеся к нему палец.

— Sixte.

И вновь неземное свечение.

Когда он повторил то же самое с Septime и Octave, все восемь кубиков стали испускать свет: четыре — белый, четыре — черный. Теперь надо соединить противоположности и уравновесить силовые потоки, чтобы выстроить Башню.

Потерев рукой глаза, Морган вздохнул и подхватил Prime, вновь сместив равновесие и возобновив гармонию, когда кубик очутился близ своей черной пары — Quinte. Он почувствовал, как потянулись друг к другу потоки, когда сократилось расстояние, черный кубик едва ли не взлетел над последним участком пространства между ними навстречу белому, когда чародей провозгласил:

— Primus.

Два кубика слились в один: продолговатый и серебристый. Готово. Глубоко дыша, Морган легонько подтолкнул первую башню к краю и отделил Seconde от ей подобных, дабы сочетать с Sixte.

— Secundus.

Новый серебристо светящийся параллелепипед.

Когда он завершил Tertius и Quartus, он расставил все четыре башни на полу вокруг своего кресла — крохотные, ровно-серебристые — и вновь сел, в последний раз ища в уме точку равновесия перед тем, как привести все в движение. Собравшись с силами, он поочередно указал на каждую из Башен и произнес, чувствуя, как нарастает прибой пробужденных и воссоединившихся четырех стихий: