Сын епископа - Кэтрин Куртц

Но магия Халдейнов и волшебство, унаследованное им от матери-Дерини — не одно и то же. Возможно, это различие и оказалось теперь источником тревоги для Келсона, ведь и то, и другое имело свои ограничения, равно как и преимущества. Наследие Халдейнов переходило полностью к каждому наследнику мужского пола по старшей линии королевского рода, эта чудесная сила запечатывалась королем-предшественником и пробуждалась в наследнике с помощью обряда, основные части которого явно мало изменились почти за две сотни лет. Он был деринийского происхождения, разумеется, но в него было привнесено много искусственного, насколько удалось установить Келсону — в нынешнем виде его утвердил Святой Камбер для защиты Синхила Халдейна от безумца Имре в конце Междуцарствия, и с тех пор он сохранялся у синхиловых потомков. Это волшебство, в первую очередь, имело отношение к защите, к сохранению всего, что есть достояние Халдейнов. Но эту мощь можно было пробудить без подготовки и без подлинного понимания: набор отработанных чар, применение, да и само существование которых, как правило, становилось очевидным, лишь когда возникала нужда — их трудно было вызвать в уме по своей прихоти. Несколько случайных умений были по происхождению халдейнскими, такие, как чары истины и усиление телесной выносливости, повторявшие кое-какие деринийские возможности — но более хитрое и полное применение магии, а заодно и такое, каким легко злоупотребить, принадлежало исключительно Дерини.

В самом деле, большая часть волшебных умений, уже доступных Келсону, исходила из его деринийского, а не халдейнского наследия. Главным образом то, чему оказались в состоянии научить его Морган и Дункан, знавшие, как обращаться с этой частью его дарований, и о многом таком, что по-прежнему лишь дремало в нем. Теперь же ему предстояло соединить свой скудный опыт, почерпнутый у этих двоих, и безличное знание, имевшееся в его распоряжении, а также воззвать к своим халдейнским корням и выбрать действия, пригодные для той особой задачи, что стояла перед ним сейчас. Несколько раз за минувшие два года он наблюдал, как подобные вещи проделывает Морган, и сам раз-другой проделывал их под его руководством. Но теперь — совсем другое: он один-одинешенек станет допрашивать человека, который ему дорог, не пленного врага, от которого любой ценой можно добиться правды. Учитывая, что присущую Каулаю осторожность уже ослабило вино, Келсон не слишком беспокоился, насколько легко пойдет дело, но его беспокоило, что он может вызвать отчуждение Дугала. Друзей, которым он мог доверять, которые не боялись его, нашлось бы немного, и он их ценил.

— Если так, то полагаю, мне придется сделать то, что надлежит, — прошептал он наконец, горестно встретив взгляд Дугала. — Это одна из самых неприятных сторон жизни короля. И между тем, я здорово боюсь, что как раз этим мне часто придется заниматься. — Он помедлил немного. — Тебе вовсе не нужно наблюдать за мной, если не хочется. Можешь уйти, или я мог бы погрузить тебя в сон, избавить от воспоминаний. И ты тоже обо всем забудешь.

У Дугала заметно напряглись челюсти, сияющие янтарные глаза стали испуганными и немного отчаянными.

— Если ты этого хочешь, то я… склоняюсь перед твоей волей, разумеется… но, черт побери, Келсон, уж я-то никогда не стану тебя бояться! Видит Бог, я не понимаю, чем ты стал, и если ты предпочитаешь, чтобы я не смотрел, то я… я разрешаю тебе усыпить меня или что еще ты считаешь нужным. Но уходить все-таки не хочу.

Отвага и слепое доверие, озарившее лицо Дугала, когда он взглянул на короля, сделало ненужным дальнейший разговор. Благодарное: «Тогда останься» скорее прошелестело, чем прозвучало членораздельно, но Дугал понял. Его дрожащая улыбка и быстрая ответная улыбка Келсона — и больше никаких обсуждений. Они вернулись вдвоем в каморку, где спал Каулай, Келсон больше не тревожился.

Старик невозмутимо храпел, когда Келсон подошел и присел на постель справа. Он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы собраться, как учил его Морган. Он не касался спящего, ибо не желал встревожить Дугала на этой первой ступени. Дугал, настроившийся несколько игриво, поставил табурет у противоположной стороны постели и уселся, чтобы наблюдать; но мало-помалу даже ему передалось твердое спокойствие, излучаемое королем.

Как и у Келсона, его дыхание вскоре замедлилось и стало почти неощутимо, ловкие пальцы хирурга безвольно опустились на колени, прикрытые килтом.

Теперь Келсон мог переключить внимание со своего плавного дыхания на Каулая, осторожно простер правую руку надо лбом старика и на несколько секунд легонечко коснулся большим пальцем и мизинцем сомкнутых век. Он ощутил хмельной дурман, когда ненавязчиво вплыл в сознание Каулая, но быстро миновал эту преграду и принялся образовывать все необходимые для него связи, закрыв глаза и все дальше бредя на ощупь через пьяные грезы.

— Слушай только меня, Каулай, — прошептал он.

Слабый всплеск изумления Дугала побудил Келсона на миг поднять веки и непроизвольно послать тонкий, словно усик растения, успокаивающий импульс в направлении друга. Вряд ли Дугал ощутил его на сознательном уровне, но, похоже, вновь почти мгновенно расслабился, испустив сдержанный вздох, и подался вперед, чтобы взглянуть на безмятежное лицо отца.

— Продолжай крепко спать и слушай только мой голос, — продолжал Келсон, возвращаясь к старику. — Тебе слышно каждое слово, которое я произношу, хотя ты и спишь, и ты будешь охотно и, насколько сможешь, полно отвечать на мои вопросы. Ты понимаешь?

— Да, — нечетко ответил голос старого горца.

Дугал воззрился на Келсона в изумлении, тот откинулся назад и ответил слабой улыбкой, небрежно скрестив руки на груди.

— Похоже, все пойдет как по маслу, — бросил он в сторону Дугала. — Очень хорошо, Каулай. Давай поговорим, прежде всего, о твоем брате. Ты знаешь, где Сикард сейчас?

Каулай скорчил гримасу во сне.

— Да.

Точный ответ, но данный без особой охоты. Немного ослабив хватку, Келсон задал новый вопрос.

— Хорошо. И где же он?

— А, полагаю, он в этой свой башне в Лаасе — он и его заговорщица-жена, — сказал Каулай. — Она мне сразу не понравилась, как только я ее впервые увидел, но он хотел жениться именно на ней.

Его голос зазвучал оживленно, стал доверительным и бодрым, как если бы он опять сидел за столом, делясь своим мнением о происходящем за чашей доброго эля, разве что глаза оставались закрытыми.

— Госпожа Кэйтрин? — спросил Келсон.

— Она самая. Кэйт Кинелл, она себя еще принцессой величает, — с презрением продолжал старик. — Они совсем стыд потеряли, это уж наверняка… великие и могущественные для всякого, кто мог бы их невзначай увидеть. Говорят, у них там прямо настоящий двор, как если бы она была королевой, а не выскочкой.