Государево кабацкое дело. Очерки питейной политики и традиций в России - Игорь Владимирович Курукин

Алкоголь входил и в обязательный рацион, животных царского зверинца. Доставленным из Ирана к петербургскому двору слонам после купания в Фонтанке полагался в 1741 г. завтрак с сеном, рисом, мукой, сахаром, виноградным вином и ежедневной порцией водки лучшего качества, поскольку простая оказалась «ко удовольствию слона не удобна».

По мнению современников, вино даже способствовало творческому вдохновению: «Многие преславные стихотворцы от пьяных напитков чувствовали действия, ибо помощью оных возбудив чувственные жилы, отменную в разуме своем приемлют бодрость». Для самих же стихотворцев подобное увлечение порой кончалось трагически. Пример тому — судьба драматурга, поэта и первого директора национального русского театра Александра Сумарокова. В 1757 г. он, еще в расцвете сил, откровенно жаловался курировавшему науки и искусства фавориту Елизаветы И. И. Шувалову на отсутствие у театра средств: «Удивительно ли будет Вашему превосходительству, что я от моих горестей сопьюсь, когда люди и от радости спиваются?»{171} Так и случилось. Отставленный от главного дела своей жизни, рассорившийся с двором, московскими властями и даже с родными, он окончательно спился и умер в бедности, лишившись собственного дома, описанного за долги. Но свидетелей последних лет поэта удивляло, похоже, не столько бедственное положение, сколько его демонстративное презрение к условностям: обладатель генеральского чина женился на своей крепостной и ежедневно в белом халате и с анненской лентой через плечо ходил из своего московского дома в кабак через Кудринскую площадь.

Естественно, что такое «вдохновение» не особенно укрепляло общественную нравственность, и уже в 30-х гг. XVIII столетия в новой столице приходилось наводить порядок. «Во многих вольных домах чинятся многие непорядки, а особливо многие вольнодумцы содержат непотребных женок и девок, что весьма противно христианскому закону…» — сокрушенно констатировал очередной указ императрицы Анны. Что же касается практики питейной торговли, то она и в XVIII веке оставалась прежней. Правда, знаменитый механик Андрей Нартов изобрел первые автоматы для продажи спиртного на 1 и на 5 копеек, и такие «фонтаны» появились в кабаках. Но долго эти новшества не продержались: их портили сами же целовальники, поскольку техника препятствовала махинациям с обмером и недоливом{172}.

К середине столетия в европеизированном Петербурге появились «герберги» — «трактирные дома с квартирами и с постелями», где проживающие могли рассчитывать на великие удовольствия: «кофий и чай, шеколат, билиард, табак, виноградные вина, французскую водку, заморский эль бир и полпиво лехкое». «Герберги» стали прообразом современных гостиниц со столом для приезжающих. От харчевен и «питейных домов» их отличала и категория посетителей: вход туда запрещался «всем подлым и солдатству». В 1770 г. правительство решило узаконить существование новых общественных мест. Все герберги и трактиры были разбиты на 4 категории; вторая из них (предоставлявшая «стол без ночлега» с подачей «вейновой водки, виноградного вина, английского пива, полпива легкого, кофе, чая, шеколада и курительного табака») и стала родоначальницей нынешнего ресторана{173}.

В царствование Екатерины II новые заведения распространились быстро, и лучшие улицы обеих столиц стали украшать завлекательные вывески, отражавшие культурные связи России и победы ее оружия: «Город Париж», «Королевский дом», «Город Лондон», «Город Любек», «Отель де Вюртемберг», «Шведский» и «Таврический» трактиры.

Как правило, хозяевами трактиров становились предприимчивые иностранцы, хорошо знакомые с практикой такого рода у себя на родине. Французские трактирщики ввели в России и общий стол «table d’hote», когда за умеренную цену постояльцы могли получить в определенное время набор обеденных блюд. Впрочем, при проверке в 1790 г. оказалось, что под изящными названиями порой скрывались настоящие притоны с «зазорными женщинами», азартными играми и «пьянством беспредельным, оканчивающимся обыкновенно всегда ссорами и драками, к совершенному затруднению начальств». Владельцам таких заведений предписывалось не допускать крестьян, «господских людей, солдат и всякого звания развратных людей».

Конечно, увеличение количества трактиров, кухмистерских и т. д. отражало процесс развития городской публичной жизни: необходимы были пристанища для приезжих, места для общения и деловых встреч. Однако несомненно и то, что спиртное в XVIII–XIX веках стало ближе и доступнее потребителю. Даже в самом Кремле в XVIII столетии находились два кабака: «Неугасимая свеча» у Царь-пушки и «Каток» у Тайницких ворот. В старой столице громкую славу имели заведения-«фартины», известные под названиями «Плющиха», «Разгуляй», «Агащка», «Татьянка», заходить в которые не всегда было безопасно{174}. Но куда было идти, к примеру, «работному» с Ярославской мануфактуры Ивана Затрапезного после 16-часового рабочего дня с каторжным режимом подневольного труда, как не в ближайший кабак, где можно отвести душу и получить от бывалых людей совет: «Воли вам пошалить нет, бьют вас и держат в колодках, лучше вам хозяина своего Затрапезного убить и фабрику его выжечь, от того была б вам воля»{175}.

«Для пользы одного дворянства». Умножение кабаков было тесно связано с общей социальной политикой правителей послепетровской России, направленной на усиление крепостного гнета при расширении дворянских «вольностей», насколько это было возможно в рамках российской политической системы.

Указом 1728 г. впервые монопольное право на винокурение предоставлялось одним только помещикам, а из прочих сословий — лишь подрядчикам на казенные заказы{176}. Правда, выполнен он не был: дворянские винокурни еще не могли в полной мере обеспечить растущие потребности кабацкой торговли. Однако наиболее дальновидные представители шляхетства уже понимали, какую огромную выгоду сулит им новый бизнес.

В царствование Елизаветы Петровны в Сенат был подан проект «О прибыли государственной казны от продажи хлебного вина». Его безымянный автор полагал нормой, если «трезвый человек выпьет в один день четверть крушки простого вина, а водки осьмую часть крушки, а таких частей в ведре 32». Из таких расчетов выходило, что даже этот трезвый в год должен употребить не менее И ведер вина. Далее 11 ведер были умножены на примерную численность податных мужских «душ» (10 миллионов чел.) вышло 110 миллионов ведер; а если считать «с бабами» — то уже 220 миллионов! Правда, затем автор спохватился — вспомнил, что дети еще не пьют; но все же был уверен в наличии не менее «14 миллионов питухов», которые должны принести казне по крайней мере 38 миллионов руб. прибыли{177}. Цифры для того времени назывались фантастические (весь бюджет насчитывал в те годы 12–14 миллионов руб.); но они показывают, что перспектива была оценена верно.

На практике именно в царствование Елизаветы в финансовой политике государства наметилось перенесение тяжести налогообложения с прямых налогов на косвенные. С подачи известного государственного деятеля той эпохи П. И. Шувалова в 1740 — 1750-х гг. несколько раз были повышены цены на вино. Тогда же, в середине века, параллельно с полным оформлением крепостного права утвердилась и