Государево кабацкое дело. Очерки питейной политики и традиций в России - Игорь Владимирович Курукин

Модернизированная при Петре I система российского крепостнического абсолютизма неуклонно развивалась и при его преемниках. Как никогда часто в это время происходили государственные перевороты, поднимавшие к власти очередную дворцовую группировку. Новые правители России, а вместе с ними одетое по последней моде российское шляхетство предпочитали воинским делам, составлению законодательства или «навигацкой науке» куда более легкие и приятные занятия.

Пример подавал двор, где с прежним размахом проходили балы и маскарады, а дамы успешно осваивали европейские моды, танцы и язык мушек («на правой груди отдается в любовь к кавалеру; под глазом — печаль; промеж грудей — любовь нелицемерная…»). Во дворцах устраивались роскошные приемы, где не жалели средств на иллюминацию и фейерверки, гремела музыка, рекой текли вина. Для таких пиршеств при дворе состояла целая армия мундшенков, кофишенков, купоров, кухеншрейберов, скатертников, лакеев во главе с поварами в генеральских чинах. По части вкуса успехи были менее впечатляющими: представители высшего света XVIII столетия били прямо во дворце лакеев, подвергались штрафам за упорное нежелание посещать театр, нередко отличались самым пошлым и грубым шутовством, жульничали в лихой картежной игре.

Ко двору ежегодно выписывали венгерские и французские вина, а при необходимости делались экстренные закупки у иностранных и местных торговцев: «У француза Петра Петрова взято в комнату ее императорского величества водок гданьских, померанцевой, лимонной, тимонной, салдарейной, коричневой, анисовой, гвоздичной, бадьянной всего 220 штофов», — обычная запись кабинетных расходов императрицы Екатерины I (1725–1727 гг.). Нередко придворный образ жизни вызывал осуждение даже видавших виды иноземцев, вроде польского резидента Иоганна Лефорта, который недоумевал, когда же императрица и ее окружение могли заниматься делами: «Я рискую прослыть лгуном, когда описываю образ жизни русского двора. Кто бы мог подумать, что он целую ночь проводит в ужасном пьянстве и расходится, уже это самое раннее, в пять или семь часов утра».

Впрочем, практичные иноземцы быстро приспосабливались к местным условиям. «310 бутылок вина токай по 2 руб. каждая — 620 руб., 250 бутылок шампанского по 1,5 руб. каждая — 375 руб., 170 бутылок бургонского по рублю — 170 руб., 220 бутылок ренского по полтине каждая — 110 руб., 160 бутылок мозельского по полтине каждая — 80 руб., 12 бочек французского дина для фонтанов по 75 руб. бочка — 900 руб., 2 бочки водки для фонтанов по 80 руб. — 160 руб., 12 бочек пива по 2 руб. каждая — 24 руб.», — такой счет выставил своему правительству испанский посол в России герцог де Лириа только за один устроенный им 27 июня 1728 г. прием по случаю бракосочетания наследника своего короля. При этом герцог сокрушался, что «невозможно было сделать праздника на меньшую сумму…особенно при здешнем дворе, где все делается с великолепием и блеском и где к тому же все стоит вчетверо дороже, чем в другом месте, особенно вина»{161}.

Французский посол маркиз де Шетарди уже счел необходимым для успеха своей дипломатической миссии выписать к петербургскому двору императрицы Елизаветы Петровны (1741–1761 гг.) десятки тысяч бутылок различных вин. Его прусский коллега не брезговал подпольной торговлей не проходившим через таможню вином, закончившейся обыском и конфискацией товара. А менее оборотистые восточные дипломаты приноравливались к ситуации но не всем это удавалось; так, в 1733 г. от безмерного пьянства скончался хивинский посол в России Аджи Батырь.

С осуждением писал известный русский мемуарист Андрей Болотов о недалеком и невежественном императоре Петре III (1761–1762 гг.), которого к вечеру редко можно было «заставать трезвым и в полном уме и разуме» по причине ревностного увлечения английским пивом. Кажется, только Анна Иоанновна (1730–1740 гг.) пьянства не одобряла и пьяных не любила может быть, как раз потому, что ее муж, герцог Курляндский, слишком долго прожил при петербургском дворе и от последствий невоздержания скончался вскоре после свадьбы. Однако для ее придворных неумеренное питие стало как бы свидетельством политической благонадежности.

Императрица ежегодно торжественно отмечала памятный день своего вступления на престол (19 января 1730 г.), что, как известно, сопровождалось неудавшейся попыткой членов Верховного тайного совета ограничить ее власть. Сама императрица была в питье весьма умеренна, но в этот день было принято публично выражать свои верноподданнические чувства в духе национальной традиции. «Так как это единственный день в году, в который при дворе разрешено пить открыто и много, — пояснял этот обычай английский резидент при русском дворе Клавдий Рондо в 1736 г., — на людей, пьющих умеренно, смотрят неблагосклонно; поэтому многие из русской знати, желая показать свое усердие, напились до того, что их пришлось удалить с глаз ее величества с помощью дворцового гренадера»{162}.

От «верхов» не отставали и «низы»: «непитие здоровья ее императорского величества» становилось предметом разбирательства по ведомству Тайной канцелярии. Так, например, в 1732 г. лейтенант флота Алексей Арбузов на пиру у белозерского воеводы на свою беду под предлогом нездоровья уклонился от тоста и не выпил «как российское обыкновение всегда у верных рабов имеется». Немедленно последовал соответствующий донос, а затем и следствие, установившее, что хотя моряк «якобы де не пьет, а в других компаниях, как вино, так и пиво пил и пьян напивался», что и служило несомненным доказательством неблагонамеренности{163}.

Составленные в 1737–1738 гг. списки секретарей и канцеляристов коллегий и других центральных учреждений с краткими служебными характеристиками десятков низших чиновников представляют своего рода коллективный портрет российского приказного, отнюдь не отличающийся привлекательностью.

Конечно, в рядах бюрократии среднего и высшего звена были и заслуженные, прошедшие огонь и воду военных кампаний и бесконечных командировок люди с похвальными отзывами, вроде «служит с ревностию и в делах искусство имеет». Но чаще встречаются характеристики иного рода: спишет весьма тихо и плохо», св делах весьма неспособен, за что и наказан», «стар, слаб и пьяница», св канцелярских делах знание и искусство имеет, токмо пьянствует, всегда от порученных ему дел отлучался и пьянствовал, от которого не воздержался, хотя ему и довольно времяни к тому дано» и т. п. Эта болезнь являлась чем-то вроде профессионального недуга канцеляристов, с обычным «лечением» батогами.

Особо отличались неумеренностью «приказные» петербургской воеводской канцелярии — той самой, где только в одном 1737 г. за взятки и растраты пошли под суд 17 должностных лиц. Из данных служебных характеристик следует, что в пьянстве «упражнялись» 2 из 5 канцеляристов, 2 из 2 подканцеляристов и 13 из 17 копиистов; последние не только отлучались и пьянствовали, но еще и списать мало умели». Даже начальник всей полиции империи вынужден был просить Кабинет министров прислать к нему в Главную полицмейстерскую канцелярию хотя бы 15 трезвых подьячих, поскольку имеющиеся «за пьянством и неприлежностью весьма неисправны»