Год маркетолога - Игорь Симонов

Глава десятая

Такое впечатление, что аудиторы обладают той же особенностью, что и деньги: они не спят. По крайней мере это в полной степени относится к нашим аудиторам. А их у нас целых двое, и оба из Большой четверки. То есть аудитор был один, а второй занимался внутренним контролем, и разница между ними заключалась лишь в том, что у одного во время проверки была конкретная тема, а второй мог проверять все что угодно. Я уже говорил, что Андрей их не выносил на дух. То есть до такой степени, что одного из этих клоунов однажды развел самым жестоким и циничным образом. Историю эту он рассказал мне однажды в самолете, и я долго не мог в нее поверить. Ну, все казалось, что там много преувеличений.

Дело было в том, что уже несколько лет настороженно относившиеся к нашим успехам большие белые братья в Америке с помощью аудиторов и внутреннего контроля пытались отыскать, что мы делаем неправильно. Результатов эти поиски не приносили. То есть мы, конечно, много вещей делали неправильно и, по словам того же Андрея, все время ходили по лезвию бритвы, но с формальной точки зрения все было в порядке. И вот нашелся один боец, который громогласно заявил, что таких результатов, чтобы в компании приходилось по сто тысяч долларов прибыли на одного работающего, включая секретарей и водителей, не бывает, и если найти ничего нельзя, то надо просто изменить для нас правила Revenue Recognition[36], чтобы уже не на девяносто восемь процентов, а на сто быть застрахованными от возможных нарушений. Причем основные нарушения, за которые нас могли взять за жопу, это, конечно, никак не затрагивало, но для людей в штате Коннектикут создавало иллюзию покоя. Эту невеселую новость сообщил Андрею наш финансовый директор под большим секретом.

– Я сначала не понял, – рассказывал Андрей в самолете, посасывая хорошо приправленную острым соусом «Кровавую Мэри», когда мы отправлялись на очередную корпоративную говорильню, – и спрашиваю у него: слушай, они GAAP[37], что ли, собираются менять или для нас специально делают исключение? – «Похоже, что для нас, – грустно так улыбается наш шведский друг. – Я им написал уже и сказал, что так неправильно, что даже если у нас есть нарушения, то их нельзя исправлять другими нарушениями, ну, сам все знаешь». – Знаю, – говорю, – и что эти уроды? – «Просили тебе ничего не рассказывать». – А ты рассказал? – «А я рассказал».

– Сказал я ему спасибо, обещал, что подвиг его будет оценен родиной по достоинству и что об этой его откровенности никто не узнает. Ты, кстати, первый, и потом, тебе надо все знать. Так что я ему это все сказал, и хватило у меня спокойствия только на то, чтобы спросить, когда этот гад приезжает. Дальше я пошел беситься к себе в кабинет, подальше от любопытных глаз сотрудников. А надобно тебе сказать, Костя, что внешний вид начальника является для подчиненных очень серьезным мотивирующим или, наоборот, демотивирующим фактором. Я это не сразу понял, но когда понял, то дружелюбную улыбку с лица позволял себе снимать только перед очень близкими людьми. И кричать на кого-то тоже только в очень узком кругу. Иногда, конечно, нужно делать публичную встряску, но по плану и строго дозированно. Ты это имей в виду, и даже если у тебя давно уже не стоит, все равно должен входить в офис с лицом победителя. Там девушки на reception – первые агенты влияния. Это ты их не замечаешь, а они все замечают. Замечаешь? И знаешь, как зовут? Молодец. Быть тебе большим человеком. Но возвращаюсь к своей истории. Can I have another Bloody Mary, please, – это уже к стюардессе. – Так вот. Побесился я пару часов, а потом пригласил известного тебе Георгия и решил посоветоваться, что делать. А он, надо тебе сказать, на всякие такие штуки большой мастер. Двадцать лет в КГБ – не шутка. И он меня спрашивает, а чего я, собственно, хочу. Хороший вопрос, между прочим, потому что как раз это я для себя и не сформулировал к тому моменту. Хорошо, стали думать вместе. Скандал нам нужен? Нет. Испорченные отношения нам нужны? Нет. А нужно нам, чтобы у человека пропала охота пакостить и тем более сюда приезжать. То есть не так. Охота у него, конечно, не пропадет, но пусть он ее куда-нибудь вместе с остальными своими комплексами запрячет и наружу достает только во время регулярного сеанса у психоаналитика. Вот чего я хочу. «То есть, – говорит Георгий, – надо его запугать». Да. «Сильно?» Да, сильно, но так, чтобы остался целым и невредимым. Исключительно моральное воздействие. «Хорошо, – говорит Георгий. – Завтра доложу план операции. Рейсы и гостиницу у кого взять?»

Я представил себе Георгия, который всегда казался мне в нашем офисе каким-то чужеродным организмом. Теперь понятно, какого рода безопасность он обеспечивал. Но и Андрей после каждой такой истории будто вводил меня в новое измерение своего очень многомерного мира, проверяя, наверное, как мне там, не слишком ли сильные перегрузки?

– Короче, на следующий день Георгий пришел, как будто орден ему вручать должны. Весь сияет, выбритый и чуть ли не в новом костюме: наконец-то серьезным делом занимаемся. Итак, слушай теперь саму историю. Там были какие-то праздники, не помню уже, и понедельник был нерабочий день. А хорек этот прилетал в воскресенье вечером, что натолкнуло нашего чекиста на вполне резонную мысль, что в понедельник решил американец в Москве оттянуться по полной программе. Поэтому Георгий просил разрешение на оплату услуг по наружному наблюдению в воскресенье и понедельник. Я, конечно, согласился, хотя немного и сомневался: поскольку я хорька этого уже видел, то что-то не верилось, что он вот так... в чужой враждебной Москве... Думал, испугается, но действительность, друг мой Костя, превзошла все ожидания. Этот чувак поселился в Mariott’е на Петровке и только бросил вещи, и в бар. Посидел там с часок, принял пару пива и дальше, видно, по наводке чьей-то, отправляется в Night Flight[38] и снимает там телку. И приводит ее в гостиницу, откуда она выходит часа через полтора и подвергается задержанию. Документы там, все дела, отводят ее в специальную комнату, как в добрые старые времена, она ничего не понимает, сует деньги, деньги, я думаю, берут, но с нее просят подробности и отпускают. Так заканчивается подготовительная стадия операции, и теперь Георгий предлагает мне на выбор различные сценарии от мягкого порно до жесткого порно. И я, как человек гуманный, выбираю мягкое, предполагая, что он и от мягкого в штаны наделает. После чего спускаюсь я такой очень озабоченный на первый этаж офиса и захожу в комнату, где этот хорек в компьютер свой дрочит. А он, между прочим, вопреки всем правилам даже не поставил меня в известность, что приехал, не зашел, не поздоровался. Потому что он же приехал меня на чистую воду выводить, чего здороваться-то. И это все, как ты понимаешь, придает мне дополнительный энтузиазм. Так что я захожу в комнату и после «привет», не протягивая руки, говорю, чтобы он поднялся в мой кабинет. Зачем, спрашивает он, он занят, у него времени нет. И тогда я говорю ему, пытаясь голосом, интонацией и взглядом донести свою мысль: «Если бы речь шла просто о тебе, то мне было бы насрать, что ты тут сидишь и делаешь, но, к сожалению, речь идет о добром имени моей компании, поэтому очень рекомендую послушать и пройти в мой кабинет». Действует. Выключает он компьютер, и слышу, как шлепает за мной по лестнице. Дальше начинается настоящее шоу. Закрываю я плотно дверь и спрашиваю, был ли у него в воскресенье контакт с проституткой по имени Наташа, и, чтобы сразу исключить все глупые заявления типа «а ты кто такой», добавляю, что девушка Наташа является наркодилером, она арестована и дает показания, а поскольку ты, хорек, прилетел к нам транзитом через Лондон откуда-то из Латинской Америки, то компетентные органы имеют все основания считать, что находишься ты с ней в преступном сговоре. Я специально не сажусь, и он тоже стоит напротив меня, и видно, как начинают бегать его водянистые хорьковые глазки за толстыми линзами очков. И тогда я ему говорю: «Садись. Чаю или кофе хочешь?» «Нет, – говорит, – можно воды». Конечно, можно. Для хорошего человека и говна не жалко. Боится, гаденыш, но до конца не верит. И тогда я его добиваю. Конечно, говорю, в другой ситуации тебя бы уже давно задержали на сорок восемь или семьдесят два часа, не знаю, сколько там у них полагается. Но на твое крысиное счастье люди, которые этим делом занимаются, когда-то служили под начальством нашего Георгия, поэтому прежде, чем тебя задерживать, решили выяснить, кто ты и так далее. Вот прислали запрос – и протягиваю ему бумажку на бланке, все как полагается, сам знаешь, современная оргтехника чудеса творит. Берет он эту бумажку дрожащей рукой, бледный весь, верхняя губа вспотела: «Что здесь?» – спрашивает. Просят дать на тебя характеристику и сообщить цель визита, чтобы потом решить, что делать дальше. «Может, мне улететь сегодня?» – это был такой ожидаемый вопрос. Я ему говорю: ты что, совсем с ума сошел, за тобой же следят, никто тебе не даст улететь, и нас еще подставишь – завтра к нам придут наркотики искать. И тут он сдался. Что делать, спрашивает. Не знаю, говорю, я в этих делах не специалист, надо Георгия звать, который, как ты знаешь, по-английски не говорит, поэтому я им в оба конца рассказываю то, что считаю нужным. Короче, спасли парня, проводили его домой, взяв обещание больше наших телок не трахать. Обещал, что, в общем, вызывает доверие, потому не факт, что после этой истории у него встанет. А в тот день, когда улетал, зашел ко мне попрощаться, и чувствую, мнется что-то, хочет и никак оно у него не выдавливается. Но я помогать не стал, в конце концов и выдавилось. Слушай, говорит, как ты думаешь, с точки зрения бизнес-этики я совершил нарушение? И тут до меня доперло то, о чем я и не думал даже. Я ведь по инструкции обо всей этой истории доложить обязан. То есть когда он понял, что проплывает мимо русской тюрьмы, то, естественно, стал задумываться, как оно скажется на продолжении карьеры. И тут, друг мой Костя, дал я слабинку. Пожалел гада, решил, что хватит с него нервных потрясений и добивать лежачего не по-нашему. Сказал ему, что с бизнес-этикой это никак не связано, потому что относится исключительно к области его личной жизни. Тогда он спрашивает: значит, ты не собираешься об этом отчет писать? Тогда бы мне понять, что делаю ошибку, но слишком весело было и навык, конечно, такой у меня отсутствовал, чтобы добивать. Подумал для приличия и сказал, что ничего писать не собираюсь. Как он мою руку тряс. Это надо было видеть. Я потом еле отмыл. То есть уехал он безо всяких рекомендаций по исправлению нашей отчетности, памятуя, что есть все-таки официальный запрос и наш на него ответ, но потом пришел в себя и снова начал пакостить. Так что можно считать, что дело я до конца не довел, о чем крайне сожалею. Но извлек урок и понимаю теперь, что контрольный выстрел не зря придумали. Ну, понравилась тебе моя история?