Good night, Джези - Януш Гловацкий
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: Good night, Джези
- Автор: Януш Гловацкий
- Возрастные ограничения: (18+) Внимание! Аудиокнига может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних просмотр данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕН! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту для удаления материала.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда и ложь о Джези
Предисловие
История возникновения этой книги почти так же сложна, как и ее тема: жизнь польско-американо-еврейского писателя Ежи Косинского, автора мирового бестселлера «Раскрашенная птица», который покончил с собой в своей нью-йоркской квартире в 1991 году. Гловацкий начал писать о Косинском много лет назад: сначала это должна была быть пьеса, потом киносценарий (звучало даже имя предполагаемого исполнителя главной роли — Шон Пенн), но планы так и не осуществились. Отчасти даже понятно, почему не удалась попытка доступно рассказать американскому зрителю историю Косинского с театральной сцены или экрана. Его биография только на первый взгляд готовый сценарий о чудом спасшемся во время Холокоста еврейском мальчике, который завоевал мир романом о своих мытарствах в годы войны, чтобы закончить жизненный путь в ванне, с пластиковым мешком на голове и барбитуратами в крови. Чем глубже влезаешь в детали, тем труднее охватить целое, правда о Косинском не дается в руки, и попытки превратить биографию в логичное повествование с причинно-следственными связями заканчиваются ничем.
Происходит так потому, что Косинский, которого мы знаем, плод вымысла, притом вымысла непоследовательного: так бывает, когда лгут о себе. Потянешь за одну ниточку (скажем, это будет его склонность к садомазохизму), рассчитывая, что она приведет к клубочку и тут-то откроется подлинная сущность писателя, но тебя ждет сюрприз: нить обрывается, и приходится начинать все сначала. Кажется, что ты уже почти разгадал загадку его придуманных военных переживаний, как вдруг обнаруживается подлинная травма мальчика, преследуемого ровесниками со всей жестокостью, на какую способны дети по отношению к другим детям, и карточный домик рассыпается.
Косинского удалось поймать только в густую сеть прозы, хотя цена этому — аморфность и фрагментарность композиции. Гловацкий объединяет сценарий (а скорее, новеллу, которая могла бы стать основой киносценария) с рассказом о том, как он создавался, вводя между героем и читателем свой порт-пароль: фигуру польского писателя, который пишет сценарий о Косинском по заказу немецкого бизнесмена. В общий котел попадают его личные воспоминания (схожие с вошедшими в автобиографическую книгу «Из головы»[1]), а также сны некоторых персонажей, письма продюсера к сценаристу, тема русской художницы, из-за которой соперничают Косинский и этот самый немецкий бизнесмен-продюсер. И, будто этого мало, Гловацкий посвящает целые страницы описаниям топографии и социальной атмосферы Нью-Йорка, в частности русского анклава на Брайтон-Бич, где на берегу океана разыгрываются сцены родом из «Брата-2» Алексея Балабанова. В этом скопище сюжетных линий, явных и скрытых цитат и само-цитат нетрудно заблудиться… /…/
Так чего же хотел автор «Good night, Джези»? Наверняка он не стремился раскрыть всю правду о Косинском, к тому же многие мистификации уже развенчаны. /…/ Может быть, Гловацкий старался реабилитировать Косинского, которого пропаганда ПНР обвиняла в полонофобии? Тоже нет: автор сохраняет дистанцию по отношению как к критикам писателя, усматривавшим в его мистификациях следы еврейского заговора с целью исказить незапятнанный образ Польши, так и к его апологетам (одним из которых был Эли Визель). В книге есть эпизод с поляком-вымогателем, шантажирующим родителей маленького Ежи, но в другом эпизоде, на приеме для нью-йоркской элиты, Косинский защищает польских Праведников мира: «Нельзя без конца смотреть в глаза смерти и жить Освенцимом. В конце концов, я и мои родители выжили только благодаря великодушию польских крестьян», говорит он.
Что же остается? Литература. /…/ По сути, это книга не столько о Косинском, сколько о самом Гловацком — писателе из Восточной Европы, который пытается заинтересовать собой и своим творчеством Нью-Йорк. Неслучайно он уделяет много места литературной кухне, описывает беседы с продюсерами и агентами, торгующими писателями, как гоголевскими мертвыми душами, весь этот огромный механизм, который может в мгновение ока вознести на самый верх или сбросить в пропасть. Кем является писатель? Свидетелем истории? Жертвой большой политики? Совестью? Гловацкий отвечает: в сегодняшнем мире это просто человек, который придумывает истории, чтобы другие их читали; он зависит от своих читателей, в определенной степени он — наемный работник. Как же это далеко от польского мифа о писателе вдохновенном пророке, совести народа и лидере! У Гловацкого писатель обслуживает общество и рынок, зависим от моды и конъюнктуры. /…/
И тут приоткрывается тайна Косинского. Ад, через который он прошел во время войны, оказался недостаточно кошмарным, чтобы затронуть душу американского читателя. И писатель, пойдя навстречу пожеланиям читателей, сделал этот ад еще более адским и бесчеловечным. Не отрицая, что это выдумки… Гловацкий показывает, что лучшая книга, написанная Косинским, — он сам. Джези понял, что с биографией можно обращаться так же, как с художественным вымыслом. Проблема в том, что признаваться в этом нельзя, иначе писатель может потерять все, в том числе жизнь, что и произошло в случае Косинского.
Следует ли считать это оскорблением литературы? А читателей — эриниями, преследующими уцелевшего в пекле Холокоста еврейского Эдипа? Возможно ли, что человек, сочиняющий вымышлено-правдивые истории, сам накликает на себя беду? Гловацкий задает больше вопросов, чем предлагает на них ответов. «Good night, Джези», безусловно, одна из лучших его книг, личная и выстраданная. И совсем не жалко, что с фильмом пока ничего не вышло.
Роман ПавловскийGOOD NIGHT, ДЖЕЗИ
Олёне
Дорогой Янек, сказала женщина, которую я любил и которая желала мне добра. Умоляю, напиши эту историю без шуточек, всерьез. Это твой последний шанс. Людям надоел твой цинизм. Если ты этого не сделаешь — тебя затравят. А я с затравленным жить не буду.
Я пообещал сделать все, что смогу, поскольку не хотел, чтобы и она от меня ушла.
Год назад, до того как все раскрутилось
Роджер и Рауль — известные бродвейские продюсеры. Я посетил их в пентхаусе на западной стороне Верхнего Манхэттена. Особняк на крыше двадцатиэтажного небоскреба, кругом обнесенный террасой. Вид — в полном порядке. С одной стороны река Гудзон, раз в пять шире Вислы в самом широком месте; от океана по ней медленно плыли два больших корабля. На другом берегу горели огни Нью-Джерси, чуть дальше светились пилоны моста Джорджа Вашингтона. Справа — Бродвей и Центральный парк.
Нью-Джерси — вроде бы отдельный штат, но от Нью-Йорка зависит так, что дальше некуда. Рабочих мест там мало, зато комплексов предостаточно. И если кто-то родился на ненадлежащей стороне Гудзона (разве что в очень богатой семье), то его шансы хоть чего-то добиться на Манхэттене невелики. А для тех, кто родился, скажем, в Лодзи на Гданьской улице, Манхэттен вообще недосягаем. Впрочем, Манхэттен непредсказуем. Как правило, можно угадать, у кого есть шансы, а у кого нет, но здесь подающие надежды исчезают бесследно, а абсолютно безнадежным неожиданно удается всех обскакать.
Домишко на крыше был окружен небольшими джунглями. В гигантских кадках росли банановые и апельсиновые деревья, секвойи и пальмы. К одной из пальм, крепко обняв ствол, притулилась крупная игуана, а в креслах спали четыре кота. Продюсеры были в черных траурных костюмах: несколько дней назад пятый кот — Каблучок — заснул на подоконнике, упал и разбился о вестэндскую мостовую. Оба не исключали самоубийства, поскольку для кошек на Манхэттене депрессия — обычное явление. Похоронили Каблучка на элитарном кладбище в Нью-Джерси, там, где покоится знаменитый лев, который до сих пор рычит на заставках фильмов MGM[2].
Беседовалось нам легко, потому что у меня тоже есть два представителя кошачьего племени. Один — огромный рыжий котище из Бруклина, наглый и самоуверенный. Как-то ночью я ждал автобуса на восточной стороне Манхэттена, на углу Девяносто шестой улицы, возле Центрального парка; место было не из приятных — пусто, темно, пронизывающий ветер. Ну и, разумеется, из тьмы вынырнул здоровенный негр с деревянной клеткой. Минуту я прикидывал, велики ли шансы убежать, но слишком продрог и устал, чтобы сдвинуться с места. Он подошел и спросил, не могу ли я ему помочь. Я быстро достал пять долларов. Он вытащил из кармана стянутую резинкой пачку стодолларовых купюр и присоединил к ним мою пятерку.
— Нет, брат, я не это имел в виду, но все равно спасибо, — сказал он. — Возьми кота.
Я ответил, что у меня уже есть кошка.
— Значит, будет пара. Он здоровый, сильный и кастрированный. Родился в Бруклине, а звать его Башмак.