Реки золота - Адам Данн

— Все в порядке, как обычно, — выдыхает Реза. Набирает на машинке какой-то номер, разрезает клейкую ленту на нескольких пачках купюр, которые я тщательно рассортировал вчера вечером, опускает их в «Джетскан» и запускает его. Результат — мои десять процентов комиссионных, и он молча протягивает их мне. Я убираю деньги во внутренние карманы сумки, и Реза рассеянно говорит: — Да, у меня для тебя кое-что есть.

Я думаю, что это мой рацион сигар «Давидофф», и оказываюсь наполовину прав. Реза открывает шкафчик позади стола, достает две упаковки сигар и придвигает их ко мне по столу. Потом снова лезет в шкафчик и достает то, чего не было в этом городе с тех пор, как Бергдорф обанкротился: пару ботинок от Васса, стоят они не меньше трех тысяч. Реза со стуком ставит их передо мной на стол, снова берет свою сигарету и глубоко затягивается.

— Должны быть впору, — произносит он сквозь дым.

— Что ж, спасибо, — говорю я, стараясь не переиграть. Видимо, страх у Резы прошел, он бросает мне дополнительную кость. Оскорблять его щедрость не имеет смысла. Реза чуть опускает голову и слегка взмахивает рукой — это сигнал мне уходить. Ботинки в сумке, и я отправляюсь в лучшее место, даже слегка важничая. Ян усмехается, когда я неторопливо выхожу в дверь. Эта горилла за все время ни разу не шевельнула ни одной мышцей.

Я доволен, я давно не испытывал этого чувства. У меня есть наличные, шикарный подарок от босса, и меня ждет женщина. Поэтому я не задумываюсь, откуда Реза узнал мой размер обуви.

Когда такси въезжает на вершину холма на траверсе Восемьдесят первой улицы, я вижу дым от костров для стряпни в поселке Новый Амстердам. Изначально он возник на игровой площадке, прямо напротив Метрополитена, но когда разросся, городские власти распорядились переместить его поглубже в парк, чтобы туристам не приходилось смотреть на поселок из лачуг. Я сделал немало снимков этого места с балкона Бельведер-Касл — спасибо Джейкобу Риису. Правда, на них не заработаешь ни цента, у больших агентств есть фотографы, которые там живут. Предположительно в этом поселке снимается несколько фильмов.

Я выхожу на улице, чтобы избежать затора на стоянке такси и пройтись вдоль неоклассического фасада в шикарных новых ботинках — старательно обходя бетонные противобомбовые барьеры, будки с полицейскими и проволочные спирали — к нагромождению ступеней у главного входа. Я люблю и всегда любил это место. Не бывал здесь с тех пор, как ушла X — мы постоянно приходили сюда вдвоем, — а когда в твоем городе есть подобный уголок, его легко считать само собой разумеющимся. Террористическое нападение на Метрополитен было бы последним, было бы нападением на историю. Если дойдет до этого, у человечества останется мало опор на Земле.

Разумеется, те, в чьем ведении находится это место, обдумали такую вероятность и приняли меры предосторожности. Работы над системой безопасности уже начались, когда я был здесь последний раз с X, и теперь я вижу ее во всем ужасающем великолепии. Входя в Большой холл, обнаруживаю, что в вестибюле исчез магазин подарков, превратившись в массивный центр охраны, обнесенный взрывоустойчивыми стенами из закаленной стали. Ближайшую нишу, где раньше стояла громадная композиция цветов в греческой амфоре, теперь пятнает массивная белая круглая башенка с тремя длинными, наведенными на главный вход стволами. Я знаю, что это видеокамеры, рентгеновские установки и другие профилактические контртеррористические устройства, но с виду они кажутся многоствольной пушкой, наведенной на тебя, когда ты входишь. В центре охраны должны быть взаимосвязанные системы обнаружения, проходящие по всему музею, чтобы видеть, кто, где, когда и что делает.

Ну-ну, посмотрим.

При проходе через сканнер, как я и думал, включается сигнал тревоги. Отдаю свою титановую авторучку охраннику. Я путешествую налегке; заехал на такси домой, чтобы поставить сумку и спрятать деньги, потом отправился к музею. Взял с собой только авторучку, телефон и особый подарок для женщины, которая быстро становится для меня необыкновенной.

Н стоит у справочного бюро в какой-то светло-серой прозрачной тунике, и у меня стискивает горло. Она похожа на ожившую статую из греческих или римских галерей. Когда мы целуемся — публично, беззастенчиво, как нам нужно, — тепло от моих губ стекает мне в грудь.

— Я скучала по тебе, — говорит она, взяв меня за руки. Не могу припомнить, когда последний раз кто-то выказывал мне такую нежность. Я почти забыл, что она возможна.

Н спрашивает, откуда начнем; я думаю, что, вероятно, она хочет осмотреть новую анонимную выставку, и это вызывает у нее улыбку, способную осветить весь Большой холл. Я плачу за обоих, и мы идем через века, в глубине проплывают оранжевые и черные полосы греческих амфор. С ней мне очень уютно, разговор у нас легкий, непринужденный, не пустая болтовня, с которой обычно приходится мириться. Мне даже не хочется спрашивать ее о встрече за обедом с ЛА, но я понимаю, что придется. И все-таки стремлюсь насладиться этим бесхитростным временем в полной мере.

Анонимная выставка, разумеется, находится наверху, в крыле современного искусства (спасибо, Лила Ачесон Уоллес). В эти дни почти не видишь нового искусства, для него нет рынка. Но анонимная как будто бы здесь не ради денег. На каждом холсте много настойчивости, много страха и хаоса. Неудивительно, что его (или ее) провозгласили виртуозным отражением нашего времени. Мы с Н застываем, остолбенев, у огромного полотна, озаглавленного «Медленное потрошение святого Антония», — оно до того неописуемо жестокое, что может быть только результатом дефективного ума, безрассудно доведенного до безумной ярости.

— О чем этот человек думал? — спрашивает Н, морщась перед этим гротеском.

— Определенно то был скверный день для работы мозга, — фыркаю я одобрительно.

Мы идем дальше. Я хочу показать ей новые работы Томонори Танаки и веду ее мимо зала импрессионистов, по коридору Родена, вниз по пандусу и налево, в зал современной фотографии (спасибо, Генри Р. Крэвис). Там мы с X всегда заканчивали осмотр; после ее ухода я по-прежнему посещал Метрополитен, хотя входить в этот зал было слишком мучительно. Но теперь мы спокойно пересекаем его; Н словно бы изгнала оттуда дух X. Эта женщина мой кумир.

Я мягко веду ее через зал, вниз по короткой лестнице и на пять веков назад. Мы стоим на окруженной аркадами террасе, положив предплечья на мраморную ограду с прожилками, и разглядываем дворик эпохи Возрождения. Я всегда считал это место подходящим для разговора, и оно не хуже любого другого, чтобы спросить Н о ее делах с ЛА.

Когда я задаю вопрос, беспечность исчезает; выражение лица Н становится таким, словно я попросил ее рассказать что-то неприятное. Не могу представить, чтобы ЛА грубо обращалась с ней прилюдно. Меня омывает волна покровительства, сейчас я не испытываю этого ни с кем, кроме матери. Естественно, я поражаюсь, услышав, что ЛА хочет ее нанять.

— Что значит «нанять»? — спрашиваю я недоверчиво. Даже не знаю, как это воспринимать. Если Н войдет в состав штатных девиц, беспокоиться будет не о чем, поскольку ЛА не занимается сводничеством — только спектаклями — и ее громилы-охранники быстро образумят любого идиота, у которого возникнут глупые мысли. Но внезапно горло начинает щипать отвратительный зеленый дымок ревности, стоит мне представить, что типы вроде Тимо и Луиджи спьяну завяжут разговор с ней. Но не знаю, что сказать и об этом; мы с Н познакомились недавно, и хотя прошлая неделя была бурной, мне еще не известно, насколько это серьезно. Не известно даже, готов ли я к серьезным отношениям, если бы это продолжалось достаточно долго.

— Вопрос в другом, — говорит Н успокаивающим тоном, словно ощущая узлы, образующиеся в моем желудке.

— Да? А в чем же?

— Она расширяет дело. Хочет придать штатным девицам отличительные черты, использовать их в передачах по главному каналу. Говорит, у нее уже есть значительные контракты с телевидением на рекламу косметики, украшений…

Н продолжает, но мне трудно сосредоточиться на ее словах. ЛА расширяет дело. Увеличивает свою территорию от точек к легальному бизнесу. Хочет стоять одной ногой во тьме, другой на свету — делать то же, что я, только в гораздо более крупном масштабе. Скопила подпольный капитал, чтобы вложить его в солидное дело.

Л А хочет оставить Резу позади.

И, думаю, вполне может.

Я моментально возвращаюсь к настоящему, когда Н говорит:

— Она упоминала и твоего босса.

— Что? Что она говорила о моем боссе? Называла его по имени или…

— Успокойся, малыш, она просто упомянула тебя и человека, на которого ты работаешь, ничего конкретного. У нее это походило на… соперничество.

«Можно назвать это и так», — произношу я мысленно.