В жаре пылающих пихт - Ян Михайлович Ворожцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ничего не попишешь. Но теперь на твоей совести маленький ребенок. И нельзя продолжать жить, как ты жил прежде.
Черноногий долго глядел на него. Я не понимаю денег.
Горбоносый ответил. Их никто не понимает, но все им служат. Никто не понимает воздух – но все им дышат.
А ты?
Я? Что – я?
Ты служишь деньгам?
Горбоносый пожал плечами.
А люди, которые ищут меня?
Они служат.
Потому ты называешь их опасными?
Да.
А ты опасен?
Они переглянулись. Нет, я не опасен. Я только живу. Еда и сон. Мне от этого мира ровным счетом ничего не нужно. Ровным счетом. Только корку хлеба, да койку. Из меня мог бы получиться неплохой индеец. Ничуть не хуже, чем ты. Я гляжу в небо, иду по земле и дышу воздухом – и вот мои дела, по пальцам пересчитать и перечислить. Все это не мое и не для меня. У меня в этом твердая убежденность. Но, к несчастью, не все, как я. Иным хочется больше – но они не знают, чего именно им хочется и сколько им нужно его. Потому пожирают без остатка все, что попадется им на глаза. И теперь они хотят сожрать и тебя, и твоего мальчика сожрут – им только волю дай. Потому как не найдется во всем мире власть, которая запретила бы им пытаться найти и убить тебя. Понимаешь? Это охота для людей, а охотятся они – за деньгами, и деньги – это та добыча, от которой не отказываются.
Черноногий сказал. Будь здесь Быстрая Лодка – он убил бы охотников, которые охотятся за мной. Но Быстрой Лодки нет, и я не знаю, где он. И я должен быть для моего сына как Быстрая Лодка был для меня – я должен буду защищать его. Им у меня на пути лучше не стоять, я их голыми руками убью.
Вскоре всадники вошли в небольшое поселение, которое скаут представил им, направляясь по улице вдоль одноэтажных кирпичных домов с тусклыми зашторенными квадратиками окон к импровизированному гостевому дому. У обветшалой зеленовато-белой стены вдоль безлюдной улицы, под длинным настилом, подпертым во множестве мест двухметровыми жердями, вразнобой громоздилось пыльное имущество – коричневые глиняные корчаги, похожие на митры вазы, всевозможная антикварная утварь, перуанская керамика с треугольными циклическими узорами, сувенирные кувшины, символические вещицы и памятники с забытой войны.
В засаленном окошке гостевого дома горбоносый увидел мужчину – чумазая физиономия с плоским носом и аспидной бородой, щербатый выбритый череп, уши оттопырены, и единственный прищуренный глаз сверкает. Он вгляделся в пришедших и повернулся к другой фигуре, промелькнувшей за стеклом, затем опустилась штора, и оба исчезли.
Скаут застопорил коня. Гляди-ка, браток.
Лысый мужчина с двуствольным ружьем в руках коротко окликнул, привлекая внимание всадников. Неуклюже хромая на протезе, он вышел под открытое небо и минуту-другую постоял, притопывая подвижной ногой, как деревянная фигурка одноногого солдата, с неряшливой бородой, обезьяньими ушами, папирусной кожей и бельмом на глазу, одетый в старый выцветший комбинезон из грубой мешковины и джинсовой ткани.
Ирландцы среди вас есть? громко спросил он.
Они переглянулись между собой.
Отвечайте, не обсуждая!
Горбоносый ответил. Нет, сэр. За себя говорю.
Кареглазый сказал. Я не ирландец, сэр.
Скаут заметил. У вас ирландский акцент.
Мужчина сплюнул. Это потому – что я наполовину ирландец!
И с какой половиной, брат, я имею честь говорить?
С той, с которой можно прийти к разумному соглашению!
Скаут кивнул. А другая половина?
Я держу ее в своих руках, сынок!
Горбоносый вмешался. О какого рода соглашении идет речь?
Мужчина спросил. Чего вам надо?
С нами раненый!
У нас докторов нет.
Это Райт-Ривер?
Ну, а что?
Скаут быстро проговорил. Нам бы, брат, переночевать здесь.
Мужчина усмехнулся. А мою благоверную не послать ли за хлебами да тестом, а сынка моего – тельца для вас заколоть?
У меня найдется, чем заплатить – но настаивать мы не будем.
Вы вооружены?
Горбоносый сказал. Да, сэр.
Скаут ответил. А кто, брат, в наше время с голыми руками ходит?
Кареглазый крикнул. С нами ребенок, сэр! Стрельбы не ищем!
Мужчина спросил. Это ты ребенок?
Нет, сэр.
А ты кто?
Никто, сэр.
Как это может быть? Ты должен быть кем-то, так кто ты?
Ковбой, сэр!
Ясно. С вами, если меня глаза не обманывают, индеец.
Горбоносый кивнул. Так и есть, сэр.
У нас индейцев недолюбливают.
И что это значит?
Это я вас заблаговременно предостерегаю, сынок, чтобы вы ситуацию обмозговали.
Скаут сказал. За индейца я могу поручиться своей головой. Он сегодня мою шкуру голыми руками спас от медвежьих когтей!
А мне твоя порука, парень, что плевок – вот, я ее взял и растер!
Мужчина пренебрежительно сплюнул, опустил ружье, подумал и представился им как ирландец, сообщил, что сын его ирландец тоже, и ответил, что так и быть! Он пустит их на постой, но за гостеприимство пусть благодарят дух его покойной супруги, ибо он не Авраам, они – не ветхозаветная троица, а кровля жилища его – не сень мамврийского дуба, чтобы здесь принимать гостей. И сам мужчина предпочел бы застрелить каждого из них по очереди, не старайся он сохранить светлую память о своей жене.
Когда гости вошли в дом, сняв шляпы, под их поступью мягко скрипели половицы. Раненного мужчину, который стрелял в них на равнине, им помогли устроить на втором этаже – между тем в доме оказались и трое его приятелей, кого он прикрывал, пока они удирали несколько часов назад в поисках помощи.
У стены в прихожей стояли несколько кремневых ружей и старых нарезных мушкетов, переделанных под капсюль, с медными хомутиками чуть ли не по всей длине цевья, укороченные кентуккийские винтовки, другие винтовки, чьи модели кареглазый не мог назвать, с рассверленными под увеличенный калибр стволами, третьи в результате изнашивания желобков местный оружейник переделал под гладкоствольные, на припорошенном пылью и песком старом патронном ящике стояли сапоги и пара ботинок на высокой подошве, в коробочке лежали пулеизвлекатели, а над ними – на вешалках, пылились старые залатанные пальто, один комбинезон с подтяжками и три куртки, и две меховые шапки.
А где народ? спросил кареглазый.
Какой-такой народ? спросил мужчина.
Скаут настороженно поглядывал из стороны в сторону, идя по коридору – темные однообразные комнаты, провонявшие нестиранным бельем, испариной, подмышками, выполненные в безрадостных интонациях жуткой гризайли, с заплесневелыми
