Конь бледный еврея Бейлиса - Гелий Рябов

Он не изменился с их последней встречи: худенький, маленький, прозрачно-белый и одновременно бледный, но не обыкновенной человеческой бледностью - от усталости или болезни, а неземной, необъяснимой. "Что тебе, милый?.." - спросил, странно ощущая, что вопрос звучит, а язык не ворочается, примерз к небу. "Так как же я спрашиваю? Господи, да снится мне это все, что ли?" Мальчик покачал головой, как бы давая понять: нет. Не снится. И снова зазвучал голос: "Приходи... Потом... Сюда... Прощай... Теперь..." Заломило в голове, Евдокимов застонал от непереносимой боли и понял, что падает- медленно-медленно, будто сквозь воду...

Очнулся от испуганного голоса Бейлиса.

- Эстер, Эстер, ты только посмотри, он не добежал и обделался по дороге! Какой ужас! Он болен! Я бегу к Боруху, пусть пришлет врача!

- Не надо... врача... - с трудом поднял чугунную голову Евдокимов. Пусть... Ваша жена принесет... тряпку... с теплой водой... Никому ни слова! - Голос окреп.- Нет, Мендель... Я не болен. И не "обделался", успокойся. Это кровью захлестало. Изо рта пошла. Или из носа...

Мендель подскочил, всмотрелся:

- Да-да-да! Из носа, мы имеем очевидные следы! Вы полнокровный очень! Невероятно! По вам никак не скажешь! Но я знаю, что делать! Эстер! Эстер! Готовь отвар моха! Вы верите? Дедушке прикладывали - из него каждый день лило и ничего - оттягивало! И у вас оттянет.

До постели Евгений Анатольевич добрался с большим трудом. Чета волокла его на себе. Улегшись и вздохнув, сказал грустно:

- А вы и в самом деле хорошие люди. Но это невозможно...

И заснул до утра.

Утром поднялся рано, вместе с Менделем, тот торопливо доедал свой завтрак: стакан чая, кусок хлеба с "кошерным" мясом. Эстер принесла и поставила перед Евгением Анатольевичем сваренное яйцо, кусочек сливочного масла и белый хлеб. Перехватив взгляд постояльца, вздохнула:

- Мы не можем себе позволить. Только детям.

- Тогда я должен платить вам больше? - аккуратно разбил яйцо и начал есть, получалось плохо: скорлупа раскрошилась, потекло на стол, Эстер наблюдала сочувственно.

- Вы давите. А надобно нежно. Вот так... - и показала. У нее хорошо вышло, чисто.

- Да я никогда не умел их есть, - признался Евгений Анатольевич, накладывая на хлеб несколько кусков ветчины. Откусил чувственно, жадно, краем глаза увидел, как переглянулись хозяева и какой животный ужас мелькнул, улыбнулся:

- А почему вы так ненавидите ветчину?

- Потому что свинья, - отозвался Бейлис, а Эстер добавила:

- Нечистое животное, понимаете? Наш закон запрещает...

Евдокимов мгновенно умял и второй бутерброд:

- Нечистое? Зато - вкусное. А вы, я смотрю, как басурмане - те тоже свининку не употребляют. Да ведь и обрезание, как и вы, делают. Вы похожи! - сделал открытие Евгений Анатольевич.

- Похожи... - грустно сказал Мендель. - Мне еще дед рассказывал - мы все ведь от одного корня...

- Ну, это ты извини... - непримиримо возразил Евгений Анатольевич. - Я русской, а ты... Ты еврей, и этим все сказано!

- Это верно, верно, - закивал Мендель. - Только дедушка рассказывал, что был Ной. А после потопа сыновья его населили землю. Сим породил нас, евреев. Хама Единый проклял и осудил его потомков в рабство. Вообще-то арабы-магометане - они едины с нами, корень один, Авраам... Словечко такое есть: "семит". Мы семиты, и они тоже. Только я вам так скажу: на самом деле мы, русские, российские то есть евреи - мусульмане, хазары, понимаете? Дедушка даже книгу показывал, русскую, словарь, там написано было, что мы и не евреи вовсе, а турки!

- Тюрки... - поправил изумленно Евдокимов, потрясенный подобными знаниями у малограмотного Бейлиса. - Ну-ну, дальше?

- А дальше - еще один сын, Ефет. От него все вы: русские, немцы, англичане. Ну, словцо такое есть, на сцене, когда поют...

- Арию, что ли? - догадался Евдокимов.

- Да! - обрадовался Бейлис. - Именно! Вы все - арийцы! Вы не удивляйтесь - дедушка был книжный, хасид, читал на настоящем иврите, не то что мы - идиш, и все... У нас от родного, настоящего языка только "Шолом!", "Здравствуйте", значит, "Мир вам!".

- Ладно, допустим. А как же вы, тюрки, евреями стали?

- О-о, это просто раз плюнуть! Мы приняли истинную религию, Единого, иудаизм, вот и все! Ваши тоже принимали, мы знаем! "Жидовствующими" называются. По-нашему молятся, а носы у всех курносые, и волосы как солома, и глаза голубые!

Об этом Евдокимов знал. Во время работы в архивах министерства не раз встречал дела XIX века о жидовствующих. Но не понимал - что же нашли русские люди в скверном учении?

- Ладно. А произнеси-ка молитву. Только по-русски, чтобы я понял.

- А я только по-русски и молюсь. Я на идиш сто слов знаю, для общения с провинциальными родственниками. А молиться надобно на настоящем языке иврите. Какой язык! - И, закатив глаза, начал раскачиваться и читать нараспев, с подвывом: - "Владыка вселенной, я в твоей власти, мои сны в твоей власти, снился мне сон, но что он, не знаю, да будет же, о Превечный Израиля, он к добру..." - Открыв правый глаз, подмигнул: - Ну? Как? Ничего? А что я вам говорил?

- И у нас в молитвах есть похожие слова... - глубокомысленно изрек Евгений Анатольевич. Бейлис подпрыгнул:

- А что вам говорю? Мы все из одного и того же места!

- В этом ты, пожалуй, и прав, - ухмыльнулся Евдокимов, - но этим и ограничивается, увы... - Глаза сузились, поблекли, голос сел. - Но вот чего тебе твой дедушка не сказал...

Бейлись смотрел, словно ребенок, вдруг увидевший буку.

- Может, не надо? - проговорил с тоской во взоре.- Мы так славно поговорили. А вы сейчас возьмете и все испортите.

- Может, и испорчу... - продолжал ровным голосом (не надейся, сейчас я тебя оглоушу!) - Он тебе не сказал, что заповедано Богом вселиться Ефету в шатры потомков Симовых, понял? - В голосе Евгения Анатольевича звучало такое торжество, такая убежденность, что Бейлис даже руками всплеснул - не то от огорчения, не то от восторга перед таким словесным напором. - Ты слушай, слушай! - напирал. - Это все означает, что вас не будет, а только мы, от Ефета!

Мендель долго молчал, потом произнес, мягко, по-доброму, улыбнувшись:

- Нет... Не это... - смотрел беззащитно. - Это другое означает. Что вы к нам с миром придете. И воцарится мир. И всем станет хорошо...

Весь день до самого вечера бродил Евгений Анатольевич по Лукьяновке. Печальное это было место, бедняцкое. Редкие улицы мощены, дома больше деревянные, в один этаж, распивочные и кабаки - грязные, с дурным запахом и пьяной разношерстной публикой, к которой это иностранное слово и применить-то можно было с большим трудом. Плохо одетые, заросшие, с бессмыслицей во взоре, они кричали, толкали друг друга в грудь, требовали каких-то дурацких объяснений друг у друга, иногда и дрались в кровь, беспощадно - впервые в жизни оказался Евдокимов в подобных местах, никогда не требовалось ему посещать отпетых и игрища их, работа была чистая, умственная, все больше с интеллигенцией обезмозглевшей разбираться приходилось, но в одной из распивочных наткнулся все же на весьма полезную фигуру.

Чисто одетый господин с тщательно выбритым лицом размахивал стаканом с остатками водки и, тыкая указательным пальцем собеседника в грудь, вещал нервно и задорно:

- Вы сударь, не понимаете... Я стою здесь, у входа, как всегда по исполнении...

- А ты чего, значит, исполняешь? - с тупым глазом спрашивал собутыльник.

- А я ввечеру фонарики зажигаю. А поутру, с рассветом, чтобы, значит, хозяйский керосин зря не жечь - гашу. Понял? Ну вот... Я фонарики как бы и погасил, стою у входа, думаю - надо. Вдруг - хлоп по плечу! Д а больно так! Оглядываюсь - он! Байстрюк! Ющинский! И как раз гудок прогудел, все на работу идут... Я его отругал, обозвал, он и ускакал. В восемь утра это было. А на следующий день - исчез, мать прибежала, да я их всех назубок здесь знал, я же хожу-брожу... Ну, поговорили...

Выслушав этот красочный рассказ, Евгений Анатольевич терпеливо дождался, пока фонарщик соберется уходить (мелькнуло - не подпоить ли? - да нельзя, - свалится сердечный, какой от него толк?), проводил по улице до трамвайной остановки, долго это было, устал, потом решил подойти и начать разговор. Мужчина уже трезвел на ветру и смотрел вполне осмысленно.

- Я из Охранного... - представился жестко, кратко, глаз - тупой, сразу должен понять, с кем имеет дело. Он и понял. Заволновался, но уже первые слова объяснили волнение:

- Какая честь! Какая честь! До сих пор все вшивая и глупая полиция, а тут такой человек... Идите за мной, я недалеко обретаюсь, там в спокойной обстановке и договорим...

Проехали остановку на трамвае, он жил в двухэтажном доме с кирпичным низом и бревенчатым, в обшивку, верхом.

- У меня квартирка во втором этаже, тихо, уютно, вот и поговорим.

Поднялись, достал ключ из-под половика при дверях, уюта никакого не было - грязь, немытая посуда на столе, на блюде с обглоданным рыбьим хвостом сидел огромный таракан и забавно шевелил усами. Сбросив незваного гостя щелчком, хозяин пригласил садиться и сел сам.