Райский уголок - Нина Стиббе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стирать я вызвалась по причине моей опытности в этом деле, я знала, какие тут могут подстерегать ловушки. Дважды, еще в детстве, я затопила весь дом, случайно окрасила в один цвет полную корзину белья, а еще меня выгнали из прачечной самообслуживания в Лонгстоне за то, что я облепила все помещение мыльной пеной. Но мои первые эксперименты давно уже были сполна вознаграждены, потому что теперь я даже находила в стирке удовлетворение. Я освоила много уловок. Например, гладить влажное белье куда легче. И потому я сначала глажу постиранное и только потом развешиваю сушиться. А с клубящимся паром и влажностью можно совладать, открыв окна.
– В такой сырости у тебя поры точно раскроются, – однажды сказала Миранда, заглянув ко мне.
Я не знала, хорошо это или плохо, поэтому просто пожала плечами.
Дома я рассказала маме о своем постирочном триумфе – хотя она и водила прачечный фургон, темперамент ее совершенно не годился для постирочного процесса. Я рассказала ей о приеме гладь-пока-мокрое, и о технике складывания крепко-встряхни, и о стирке трусов, засунутых в чулки. Сначала мама перепугалась. Сказала, что я подхватила «синдром бельевой веревки», – это такая штука, при которой удовольствие от созерцания семейных простыней и рубашек, колышущихся на бельевой веревке, перекрывает собственные желания женщины и ее стремление к равенству. Но когда я сообщила, что кристаллическая сода предотвращает «накипь на нагревательном элементе», мама схватила блокнот, нацарапала КРИСТАЛЛИЧЕСКАЯ СОДА и дважды подчеркнула. А позже она написала прелестное стихотворение о накипи и женщинах, в котором были такие строки:
Не сын, не дочь,
Не накипь от воды,
А тряпки на ветру
Доводят до беды.
В очень жаркий день, на заключительном этапе прачечного кризиса, с дороги донесся автомобильный гудок. Я выглянула. Гудок повторился еще дважды. Потом к дверям подошел шофер и сказал, что не готов въезжать на своей драгоценной машине во двор – ему не нравится состояние решетки, лежащей на дороге.
Он сообщил, что привез пожилого джентльмена из Королевской больницы и ему нужно как можно скорее выгрузить пассажира. Я пошла за ним и увидела дремлющего на заднем сиденье мистера Симмонса: на запястье больничная бирка, на сиденье рядом маленькая холщовая сумка и две фотографии в рамках, а на коленях – пластиковый конверт с медицинскими документами.
Я была на седьмом небе от счастья. Вопила и хлопала в ладоши.
Таксист выглядел ошарашенным.
– Вы что, его знаете? – спросил он.
И я сказала:
– Да, он пациент, который ушел, а теперь вернулся. – И почувствовала себя полной дурой, потому что на глаза навернулись слезы.
Я ласково разбудила мистера Симмонса, и он тут же принялся выбираться из машины. Шофер жевал крекеры «TUC», и вытирал соленые пальцы прямо об штаны, и не делал попыток помочь. Помня правило не поднимать пациентов в одиночку, я попросила мистера Симмонса подождать минутку и бросилась за помощью.
Матрона сидела в гостиной, подсчитывая свои премиальные табачные купоны, а мисс Бриксем (наш лучший коллекционер) помогала. Она была уже на четверти пути к мини-столику для пикников со складными ножками. Я поздравила ее и сообщила, что к нам прибыл на такси выздоравливающий пациент. Я не сказала, что это мистер Симмонс, потому что не хотела взбудоражить мисс Бриксем и купоны.
Матрона возразила, что мы никого не ждем.
– Скажи таксисту, пускай везет ее куда-нибудь еще, а лучше всего, обратно в больницу, – заявила она.
Таксист, который подошел к дверям и все слышал, крикнул в ответ, что никуда он пациента не повезет, потому что ему еще нужно доставить коробку сигар «Хамлетс» и шоколад «Афтер Эйтс» в поместье Энгельберта Хампердинка[22] в окрестностях Оудби. Матрона не поверила. Она не могла вообразить себе Энгельберта курящим – а как же голос?
Таксист объяснил, что сигары не для самого Энгельберта, а для его приятелей, мировых звезд, которые рыщут там повсюду и никак не могут дойти до магазина на углу. И решительно зашагал к машине.
Я следом. Мистер Симмонс уже совсем проснулся, но выглядел больным и бледным.
– Похоже, в гостинице нет мест, – проговорил он.
– Нет-нет, комнат много, – заверила я. – Просто заведение по-прежнему в кризисе, даже хуже стало с тех пор, как вы уехали, и Матрона подсчитывает свои табачные купоны.
Он опустил голову на подголовник. Я улыбнулась и спросила, могу ли что-нибудь сделать для него. Он прикрыл глаза и тихо вымолвил:
– Не могу ли я попросить стакан воды?
Я метнулась в дом. Матрона перевязывала резинкой маленькие рулончики купонов. Нахмурилась при виде меня.
– Я только дам ему стакан воды, – сказала я.
– Ему?
– Да, пациенту, это мистер Симмонс, – прошептала я. – Помните его?
– Ну конечно, я его помню, но ты же сказала, что это женщина, бога ради, ведите его сюда, сестра, – возгласила она. – Я-то думала, это дама.
– А какая разница, девчонка это или парень? – вновь возник в дверях таксист.
– Для мистера Симмонса у нас сколько угодно места, – фыркнула Матрона.
Сестра Эйлин помогла мне пересадить мистера Симмонса в кресло-коляску, и мы попытались протолкнуть кресло через французское окно, но колеса оказались совсем сдуты, не удалось преодолеть препятствие, и после нескольких попыток мистер Симмонс просто встал и вошел в гостиную своими ногами. Матрона прикинулась, что изучает его документы. Мистер Симмонс был первым пациентом, которого она лично принимала, и, думаю, она была растерянна.
– Итак, мистер Симмонс, здесь говорится, в ваших бумагах, что вы диктор, – сказала она. – Это что-то связанное с сельским хозяйством?
– Нет, диктор радио и телевидения, – едва слышно прошептал мистер Симмонс. Крошечные белые цветочки украшали его прическу, они обсыпали его голову, когда я врезалась креслом в кусты, пока катила по дорожке.
– Оооо, это прекрасно, – сказала Матрона.
– Мне сделали хирургическую коррекцию паховой грыжи, – сообщил мистер Симмонс.
– А вы знакомы с Вэлом Дуниканом?
– Я о нем слышал, – с трудом