Райский уголок - Нина Стиббе

распахнула их и полезла внутрь. Бакалейщик не сразу сообразил, что происходит, а потом выскочил из кабины и бросился за Матроной. После долгих криков и ругани явился Хозяин – с пепельно-серым лицом, прижимая к уху транзисторный приемник. Он направился к задним дверям фургона и заговорил с парочкой, скандалившей внутри. Бакалейщик выпрыгнул наружу, любезно подал руку Матроне, все трое прильнули к приемнику, и вид у них был такой, будто мир рухнул.

Умер Элвис. Вот что случилось. Втроем они побрели в кухню, и один из них сообщил кухарке, и она приготовила полный кофейник кофе, разбавленного накапавшими туда слезами. Элвис умер, и хотя Хозяин предпочитал Вагнера и Шуберта, в музыкальном смысле, он сказал, что не уверен, сможет ли выжить в мире, где нет больше Элвиса, и завел как бы лекцию про Элвиса, признавшись, что они с женой купили кучу его пластинок с романтическими целями – ей не слишком близка была немецкая оперная музыка, – и хотя Хозяин не поклонник популярной музыки (вообще никакой, ему даже Дэвид Боуи и «Битлз» не нравятся), они двадцать лет занимались любовью под Элвиса, а когда его жена ушла, забрав с собой пластинки, он съездил на заправку «Эссо» и купил две кассеты Элвиса, «Веселье в Акапулько» и «Элвис для всех!».

Бакалейщик сидел, опираясь локтями на кухонный стол и спрятав лицо в ладонях. Я думала, он сдерживает смех, представляя, как Хозяин с супругой совокупляются под Элвиса (как я представляла), но он и в самом деле плакал.

Хозяин помолчал, хотел было отхлебнуть, но чашка опустела, и он воскликнул:

– «Как кстати здесь кинжал! Вот твои ножны; останься в них и дай мне умереть».

Это из «Ромео и Джульетты», где Ромео убивает себя. Никто не понял, при чем тут это, и наступила тишина, пока бакалейщик не запел – или, скорее, не начал декламировать «Люби меня нежно» с бирмингемским акцентом. Кухарка, сестра Хилари и Хозяин подхватили, и у всех комок встал в горле. Это, честно, был один из худших моментов в моей жизни, даже хуже, чем свадьба дядюшки, где какая-то тетка пела по-итальянски для молодоженов на глазах у гостей. Гораздо хуже, потому что сейчас мне платили за участие в этом, и я как никогда близко оказалась к занятиям проституцией. Не то чтоб я сомневалась в искренности их горя или смеялась над ними. Вовсе нет, как раз именно потому, что я им верила. Тихонько и почтительно я мыла посуду после ланча, потому могла отвернуться и отгородиться от всего этого. Я выглянула в окно и увидела, как Матрона переживает глубокую печаль в уединении, около задней двери фургона бакалейщика, одновременно пополняя наш запас продуктов. Весь день к нам заглядывали разные люди поговорить об Элвисе. Жители деревни выходили на дорогу в надежде встретить кого-нибудь, кому можно сказать, что они поверить в это не могут. «Всего сорок два, – приговаривали они, а еще: – “Король” умер». И все такое.

На следующий день я медленно плелась по деревне, в кои-то веки пораньше, и составляла планы на ближайшее время. Я довольно быстро смирилась с потерей Элвиса, не будучи его поклонницей. Прикинула, что среда всегда была моим любимым днем недели. Отчасти из-за названия, отчасти из-за игр днем, а отчасти из-за чего-то, связанного с Винни-Пухом, но я уже не помнила, чего именно. Короче, это была среда, и я только что пришла в «Райский уголок» и застала во дворе тревожную картину.

«Остин» мистера Гринберга стоял со снятым чехлом. И был под завязку набит всяким барахлом. Что не тревожно само по себе. Просто означало, что сегодня случится день большого переезда Матроны и мистера Гринберга. Встревожило меня то, что среди барахла высилась напольная пепельница Бетти Буп, принадлежавшая сестре Хилари, и ящик «Тио Пепе». Нет, Матрона вполне могла бы умыкнуть Бетти Буп, это же культовый раритет, но она почему-то не попыталась прикрыть ее ворованным полотенцем или покрывалом. Скандал.

И вообще обстановка была очень странная, а в перерыве, за кофе, сестра Хилари была ужасно взвинчена. И непрерывно вертела свой браслет. Собрав нас за столом, она проверила, все ли на месте, прежде чем выдать свою шокирующую новость. Я думала, она сейчас скажет: «Кто-то стащил мою напольную пепельницу Бетти Буп». Но нет.

– Я подала заявление об увольнении, – сказала она.

Все ахнули.

– Завтра я уезжаю из «Райского уголка», чтобы стать компаньонкой одному из наших джентльменов.

Матрона, которая как раз протирала свою чашку бумажным полотенцем, подняла голову:

– Боже упаси, не с мистером Гринбергом – владельцем «Ателье Гринберга»?

– А с кем же еще? – сказала сестра Эйлин.

И никто не удивился – за исключением Матроны и меня.

– Но мистера Гринберга нельзя выписать до пятницы, – ухватилась за соломинку Матрона.

– Он будет под моим присмотром, дипломированной медицинской сестры, – заметила Хилари, выпуская дым через свернутый трубочкой язык.

– Сиделки, – уточнила Матрона.

– Медсестры, – огрызнулась Хилари. – Хочешь взглянуть на мой сертификат?

– Вообще-то да.

– Ага, сначала покажи свой.

И Матрона отступила, как идиотка, у которой вообще нет никакого сертификата.

– Я бы хотела взглянуть на твой сертификат, – сказала я, больше чтобы показать Матроне, что я на ее стороне, чем из желания посмотреть документы Хилари.

– Ну а ты можешь идти на хрен, – мерзко ухмыльнулась Хилари.

Хилари все утро то и дело носилась в коттедж мистера Гринберга, перетаскивая барахло и раскладывая поудобнее, пока там не появился мистер Гринберг и не помешал ей. Я видела напольную подушку, прижатую к окошку пассажирского места в «остине» мистера Гринберга (Любовь это… хотеть всегда быть вместе), и кучу плюшевых игрушек, на заднем сиденье лежало длинное кружевное платье, точно мертвая принцесса.

Матрона была страшно расстроена, но мучительно пыталась вести себя прилично, а потом оставила попытки и обрушилась на мистера Гринберга, который сидел на лавочке на свежем воздухе, дожидаясь сестру Хилари. Она встала над ним и заорала, что духу его не потерпит в этом здании. Он уже оформил документы, папка с бумагами подрагивала у него на коленях. И он, конечно, видел напечатанное там черным по белому «включая завтрак в день отъезда» и немного нервничал насчет ланча.

– Я смогу пообедать здесь, сестра? – спросил он.

– Нет, вы больше не будете обедать здесь, вы будете обедать дома с той аморальной бабой, и удачи вам! – рявкнула она. – Надеюсь, она отравит вас к чертовой матери! – И поспешно ушла, переваливаясь, пока он не увидел ее слез.

Но мистер Гринберг ничего не заметил.

Я вышла к нему, сказала, что его новая компаньонка скоро вернется и приготовит ему ланч. И он спросил, которая из сестер.

– Сестра Хилари, та, что со смешными ногами, – ответила я.