У обелиска (сборник) - Наталья Болдырева

Галина со мной больше не разговаривала с тех пор. Ни об ее просьбе, ни вообще – только если коротко и по делу. Но смотрела каждый раз при встрече очень красноречиво, и я всегда избегала ее взгляда. Дмитрий же Иванович до сегодняшнего дня вообще никак не показывал, что что-то знает. Впрочем, с ним я виделась еще реже и все больше в рабочие моменты, когда он не отвлекался ни на что.

Казалось, кроме работы, для него ничего не существует. Мы шагали по заметенным улицам, и я украдкой поглядывала на его лицо, почти полностью скрытое за шарфом, и видела его глаза – сосредоточенные. На одном: дойти. И вернуться. И спасти еще несколько жизней… Вот какая цель должна быть у человека сейчас. Не то что у меня, глупой: дождаться жениха.

«А может, его уже и нет давно в живых», – вдруг подумалось мне. Я тут же отмахнулась от страшной мысли. Ну и что, что писем нет. Игорь предупреждал меня, что часто писать не получится. А если и получится, то письма могут затеряться где-то на военных дорогах, не прорваться через кольцо блокады… А потом – как прорвутся все разом! Я невольно улыбнулась, представив этот ворох конвертов. Самого Игоря, входящего ко мне следом… И поплотнее прижала к лицу шерстяной шарф: ветер разыгрался не на шутку.

Мы прошли уже половину обратной дороги, когда на перекрестке взвыла сирена. Не успели.

Дмитрий Иванович остановился, оглядываясь. С нашими тяжело нагруженными санками до бомбоубежища добежать было невозможно. Бросать с таким трудом добытые медикаменты тоже не хотелось.

– Идем, – решил он. И кивком предложил мне идти первой. – Выбирай дорогу. Если Галя права, ты найдешь безопасный путь. Сама.

Я остановилась и снова потянулась к косынке, спрятанной сейчас глубоко под теплой одеждой. Наверное, пришло время поделиться частью своей «удачи». Но Дмитрий Иванович нетерпеливо махнул рукой:

– Иди. Я просто пойду рядом. Иди.

И я пошла.

Мы постарались ускорить шаг, хоть это было и глупо – лишний расход сил. Ни до больницы, ни до какого-либо укрытия нам все равно не успеть дойти.

Мы и не успели. Авианалет начался.

Гул с неба, визг падающих бомб. Грохот взрывов и рокот рушащихся строений. Казалось бы, за полгода можно было уже привыкнуть, но все равно первым возникало желание броситься куда-нибудь в укромный уголочек и завыть, вторя сирене, от страха.

– Иди-иди, – повторял за моим плечом Дмитрий Иванович, подбадривая. – Иди, Танечка. Я за тобой…

И я переставляла ноги в такт его словам. И вела его…

Где упала и взорвалась бомба, я понять не успела – меня оглушило взрывной волной. А когда тьма и шум в голове рассеялись и я, встав на четвереньки, огляделась – пожалела, что не умерла: Дмитрий Иванович лежал ничком в нескольких метрах от меня, снег под ним был красный от крови.

Руки и ноги едва слушались, но я все же шустро подползла к нему и принялась тормошить.

Не может быть, чтобы он умер. Просто не может быть. Пусть это будет просто рана. По касательной. За время работы в больнице я узнала достаточно, чтобы понимать, что поверхностные раны, не задевавшие жизненно важных органов, могут очень обильно кровоточить. Пусть будет так…

Я перевернула его на спину. Тулуп спереди был по-рван и окровавлен. Значит…

Это ничего не значит. Я еще раз обозвала себя дурехой: мы сейчас все ходили закутанные, как матрешки; чтобы понять, насколько серьезна рана, надо снять одежду… Но на морозе? Я же не дотащу его на себе до больницы! Что делать?!

Я в отчаянии прижала руки к груди… и вдруг со-образила. Косынка-оберег. Галя говорила, что она может лечить. Значит, надо…

Я принялась разматывать шерстяной шарф, но пальцы путались в нем и не слушались. А когда я почти добралась до узла и поняла, что развязать его, ставший таким тугим с лета, не смогу, почувствовала прикосновение.

– Не надо, – сказал Дмитрий Иванович.

– Я сейчас…

– Меня не спасти. Я врач – я знаю.

– Нет.

– Не спорь со старшими. Лекарства целы?

Я оглянулась – мои санки лежали на боку, но коробки, крепко перехваченные веревками, не рассыпались. Его же санки стояли как ни в чем не бывало.

– Целы.

– Вези их.

– Дмитрий Иванович…

– Вези, они нужны людям.

– Сейчас… Только я… Эта косынка… Галя говорила, она может помочь…

Он поднял руку и коснулся моего локтя. И я замерла.

– Не надо, – попросил он. – Ты обещала. Обещала не снимать ее. Не нарушай обещаний.

Я покачала головой.

– В этом нет никакой магии, – стала я объяснять. – Понимаете? Он попросил меня не снимать ее, чтобы защитить меня. Только меня. Я думала сначала, что это может спасти его. Но это не так. Ему это никак не поможет. А я…

– Ты не права, – тихо перебил меня Дмитрий Иванович.

– Почему? – удивилась я.

– Ему нужно знать, что ты жива. Понимаешь? Чтобы самому жить. Чтобы сражаться. Чтобы находить в себе силы день за днем делать то, что должно. Я знаю, поверь – я был на многих войнах, и в Первую мировую… и в гражданскую. Потом…

– Дмитрий Иванович, давайте я вас отвезу в больницу, и потом вы мне расскажете, где еще воевали!

– Погоди. Дослушай, мне немного осталось… сказать. И дожить…

Он часто, неглубоко и хрипло дышал, и я попыталась его остановить, сказать, что ему нужно поберечь силы, но он жестом попросил меня замолчать и продолжил – торопливо, сбивчиво, глотая окончания, чего с ним никогда прежде не бывало. Словно боялся не успеть.

– Я раньше тоже не понимал, почему другие бойцы дерутся так яростно и так хотят вернуться к тем, кто остался дома их ждать. Мне в юности тоже казалось, что это не главное. Если есть такая цель, как сражаться за общую свободу, за революцию… А потом у меня у самого появилась семья. Жена… Двое мальчишек… Она не хотела уезжать отсюда. От меня. Но в августе стало ясно, что тут будет туго. Я уговорил ее уехать. Мне хотелось, чтобы у нее и у детей все было хорошо. Мне было бы спокойнее работать, зная, что они в безопасности… Я уговорил… И они уехали. Их поезд попал под бомбежку. И я понял, что больше не жду победы. Ничего не жду. Потому что мне нечего больше ждать. Не снимай косынку, Таня. Пусть ему повезет больше, чем мне.

Я зажмурилась и яростно вытерла слезы, застывающие на ресницах инеем. Я не знала, что сказать в ответ.

«Он прав, – твердил тихий голос внутри меня. – Именно для этого Игорь оставил тебе этот оберег».

Но сидеть и смотреть, как умирает хороший человек, пусть даже и не видящий больше смысла жить?

Я снова стала пытаться развязать узел, негнущиеся от холода и дрожащие от напряжения пальцы не слушались. А когда узелок наконец поддался, я поняла, что опоздала. Дмитрий Иванович уже не дышал.

И все-таки заревела в голос.

– А у меня вчера бабушка так умерла, – раздался за моей спиной детский голос. – Легла на снег и умерла.

Я оглянулась. Рядом стоял ребенок лет пяти, закутанный в два платка поверх пальто и шапки, – сразу и не поймешь, мальчик или девочка, только огромные глаза на осунувшемся лице были видны.

– Мы потом с тетей возили ее хоронить, – добавил ребенок. – На санках. Прошлой зимой бабушка меня возила на этих санках кататься с горки. А теперь я ее. Тетя почему-то очень плакала из-за этого.

– А ты? – спросила я.

Ребенок глянул на меня неодобрительно:

– Что я – маленькая, что ли, чтобы плакать?

Девочка, значит. Маленькая.

– Мама, когда уезжала на фронт, сказала мне, – добавила девочка, – чтобы я хорошо себя вела и не плакала. И тогда она быстро вернется. Я очень стараюсь хорошо себя вести.

– Как тебя зовут?

– Катя.

– Катя, ты мне поможешь отвезти его?

– Да, – просто кивнула она и наклонилась, чтобы поднять веревку от санок.

– Постой… – я сдернула косынку, разорвала ее на две половинки и повязала одну Кате вокруг шеи.

– Что мы можем сделать? – спросила я.

Мы с Галиной сидели на кухне, поили Катю кипятком. Две половинки косынки лежали между нами на столе. Галя, сжав перед собой руки в замок, смотрела куда-то в сторону. Пыталась не заплакать? У нее это получалось не хуже, чем у Кати. Одна я чувствовала себя кисейной барышней, у которой глаза постоянно на мокром месте.

Я думала, что Галя скажет мне что-то вроде: «Вот если б ты меня послушалась…» И мне придется искать в себе силы не прятать глаза, что-то отвечать и не лепетать глупые детские оправдания… Но она не сказала ни слова, кроме тех, которые были необходимы – о том, что надо оформить все документы и что больнице теперь нужен будет новый главврач. А тело завтра отправят в крематорий вместе со всеми, кто умрет этой ночью.

«А может, она и в самом деле любила его?» – подумала я, глядя на ее помертвевшее лицо.

Может быть, когда-нибудь, когда войны больше не будет, я это узнаю… А здесь и сейчас любви больше нет. Есть только война. И трое замерзших людей женского пола, пытающиеся согреться кипятком.