Кровавая свадьба - Лариса Соболева

Она принеслась в комнату свирепая, что поделать — молодость, ей было тогда двадцать лет, и напрямик заявила тузу:

— Короче, мой козел ушел гулять, а мне велел трахнуть тебя. Раздеваться?

Казалось, этого человека невозможно смутить, но он смутился, покраснел. Белла поняла, что ведет себя глупо и вульгарно. Мадам Тюссо часто называла ее богиней, но при этом говорила, что у богини манеры шлюхи с панели. От злости и обиды, от сознания беспомощности в привлекательном мире, где ей не находилось достойного места, Белла разревелась. Туз подождал, пока она наплачется, сунув платок ей в нос, затем участливо спросил, вызвав новый приступ жалости к себе:

— Ты не любишь его, Белла?

— Кого? — вскинула она фиалковые глаза, необыкновенно прекрасные в слезах. — Этого урода? Нет, конечно.

— Почему же ты живешь с ним?

— А куда деваться? И не живу я с ним, у него жена есть, она и живет. А меня он содержит.

Он чему-то усмехнулся, мягко сказал:

— Неси-ка лучше кофе, хватит реветь.

Белла поняла, что отрабатывать чьи-то там договоры не придется, умчалась на кухню и сварила новый кофе. Туз много рассказывал о разных странах, блистал остроумием, вообще держался на равных, выслушивал Беллу, а не долдонил: «Девочка моя любимая, не суй свой чудный носик в мои дела» или «Любимая, ты ничего не понимаешь, помолчи». За какой-то час он покорил Беллу. Рассмеявшись очередной шутке, она лукаво предложила:

— А знаешь что, давай правда наставим моему козлу рога?

— Не стоит, — вновь смутился он.

— Еще как стоит! — воскликнула Белла, расстегивая кофточку.

— Я… не… хочу… — с большим сомнением произнес он.

Ей ужасно нравилась его робость. Возможно, он умело играл, но ей в тот момент это было неважно. Она подскочила к магнитофону, врубила музыку:

— Сейчас захочешь.

Кто сказал, что она бездарна? Какая-то комиссия из напомаженных черепах Тортилл? У которых помада выступала за границы губ, а дешевые украшения делали их похожими на прилавок блошиного рынка. Дудки, она прекрасная актриса! Белла не просто устроила стриптиз, она пародировала педагогов и однокашниц из «Имидж-класса», вещи срывала легко и весело, с детской непосредственностью. И когда разделась до трусиков, когда обнажила свою роскошную грудь, так и не получившую первую премию «Мисс бюст», в зрачках туза увидела блеск вожделения. Однако он беспокойно дернулся:

— А если он придет сейчас?

Белла взгромоздилась к нему на колени и сказала уже без обиды на покровителя:

— Ты забыл, какое я получила задание? А придет, мы прогоним его.

— Белла, — слегка отстранился он, когда она хотела поцеловать его. — У меня нет такого великолепного тела…

— Хорошо, мы погасим свет.

И… самое удивительное, чего она и предположить не могла, туз, годившийся ей в папочки, довел Беллу до исступления. Конечно, она имела представление о радости в постели, но не с покровителем, а с пареньком из соседнего парадного, изредка забегавшим к ней днем, еще в «Имидж-классе» она крутила пару романов. Однако туз оказался Тузом во всех отношениях. Ему не только хотелось самому получить удовольствие, но и доставить его Белле, а с подобным явлением она столкнулась впервые. Потом он лежал на спине с закрытыми глазами, а Белла, изучая его красивое лицо, восторженно прошептала:

— А ты настоящий плейбой.

— Белла, ты не обидишься, если я тебе кое-что предложу?

— Валяй.

— Что, если я заберу тебя? Согласна?

— Правда? — подскочила она. — Я собираюсь.

— Ты прямо сейчас готова уйти?

— Конечно. Да я ни минуты не останусь с ним. Ничего, — и торопливо бросала вещи в сумку, — переночую у тебя в машине, а завтра ты подыщешь жилье.

— Оставь эти тряпки, я другие куплю…

— Ну нет, я их отработала. Чтобы следующая «любимая девочка» пользовалась плодами моего труда? Ни за что! Лучше отдам их побирушке на улице.

— Белла… я должен предупредить… у меня семья…

— Понятно, — вздохнула она. — Только пообещай, что никогда не будешь подкладывать меня своему начальнику.

Он расхохотался громко и раскатисто, крепко прижал ее к себе, чмокнул в нос:

— Ни за что!

На лестнице, как горькая сиротинушка, сидел покровитель, дремал. Белла задела его сумкой специально:

— Ой, я нечаянно.

— Ты куда, девочка моя? — спросил он, моргая сонными глазенками.

— Ешь свой тортик сам! — гаркнула она, сбегая вниз.

Белла поселилась в трехкомнатной квартире в тот же вечер. Он одел ее в лучшие шмотки, а через месяц они укатили в Испанию. Три года Белла провела на седьмом небе. Она любила его всем сердцем, он ее тоже, но свою старую жабу бросать не хотел, утверждая, что это убьет ее. Он дал Белле много, не одни тряпки и украшения, учил всему, а знания у него были огромные.

— Может статься, — говорил он, — меня не будет рядом, и я должен быть уверен, что ты не попадешь в гнусную историю. Думай сто раз, прежде чем сделать тот или иной шаг.

— Ты хочешь бросить меня? — ужасалась Белла.

— Скорее ты меня бросишь, ведь я много старше.

— Ни за что! — порывисто восклицала она. — Почему ты так волнуешься?

— Потому что люблю тебя. Со мной ведь всякое может случиться.

— Нет, нет и нет! С тобой никогда ничего не случится.

Он как чувствовал. Белла была для него той самой лебединой песней, которой отдают себя без остатка. Но у каждой сказки есть конец…

Машина Германа скрылась за поворотом, Белла, которой воспоминания навеяли тоску зеленую, рассеянно пробормотала:

— Бежишь, Герман? От меня не убежишь…

— Браво, браво, — послышались за ее спиной вялые хлопки и знакомый голос. — Удивляюсь: почему тебя не приняли в театральный институт? Ты прирожденная актриса.

— Дурак! Как ты меня напугал!

13

Было очень тяжело, но не прийти на кладбище она не могла. Марат был против, однако отвез ее и остался ждать у ворот. Света бежала по дорожке, спотыкаясь о земляные выступы, а по обе стороны были могилы, могилы, могилы… Сердцу не хватало места в груди — так оно билось. Остановилась Света за спинами толпившихся людей, сжимая букет. Дрожали колени… и руки… и губы. Нестройно играл оркестр, отдаваясь внутри жутью, словно бросили в водосточную трубу кошку, она летит и орет, ударяясь о стенки.

Люди садились в автобус. У горы венков и цветов остались три женщины. Одна из них — мать Егора. Две другие повели ее, поддерживая под руки. Тетя Лена увидела Свету, остановилась… Черный шарф подчеркивал желтизну лица, круги под запавшими глазами сделали мать Егора старухой. Она освободилась от поддерживающих ее рук, приблизилась вплотную к Свете и очень тихо, без ненависти, сказала:

— Будьте вы прокляты.

Из дрожащих рук Светы посыпались цветы, в замешательстве она присела, подбирая их, поднялась, чтобы спросить: за что? Но никого уже не было. Одна пустыня из холмиков, даже деревья не посажены… Отъезжающий автобус поднял желтую пыль. Света повернулась к вороху венков. Оттуда смотрел Егор. У нее была точно такая же фотография, только маленькая. Осталось лишь фото да слова, сказанные тетей Леной. И крест, нависший над Егором, тень от которого доходила до ног Светы. Она инстинктивно попятилась назад, отступая от тени, как ей казалось, безмолвного приговора. «За что? — повторяла Света про себя, возвращаясь к Марату. — За что?»

Несколько дней ее преследовал крест, распластанный на фоне синего неба, и проклятье, заставлявшее сердце сжиматься. Иногда, припоминая сказанные без ненависти, оттого прозвучавшие еще страшнее слова тети Лены, Света стонала, тревожно вскакивала и встречалась взглядом с Маратом.

Марат… Он раздражал ее. Когда же уходил по делам, Света маялась от одиночества и замкнутого пространства. Она как бы жила в другом измерении, где потеряла опору под ногами, где страшно и одиноко, мучают кошмары и вина. Марат вскоре наехал на нее:

— Прекрати мазохизмом заниматься. Ты не одна потеряла близких, некоторым приходится гораздо хуже. В дурдом попасть хочешь?

— И пусть, — упрямилась Света.

— Детский максимализм! Ты человек, учись управлять собой. А хочешь знать мое мнение? Егор погиб по-дурацки, поняла? Молчи и слушай! Он должен был бороться. Рано или поздно выяснилось бы, кто убил Феликса, а он смалодушничал. Извини, мое мнение такое и другого не будет. Как просто: петлю на шею — и все проблемы долой. Не подумал ни о матери, ни о тебе. Здорово же он вас любил! Мы пытались помочь, а он? Матери принес горе, с которым она жить до конца дней будет, на тебя навесил комплекс вины. А что доказал? Собственную слабость, эгоизм и трусость. Я таких людей презираю. Мне жаль тебя, потому что ты… дура, Светильда.

Отчитал ее и ушел на кухню. Потянуло сигаретным дымом, значит, Марат там курит. Света сидела долго, сосредоточенно пыталась вникнуть в смысл сказанного. Почему она дура? Она просто растеряна, заплутала среди накативших несчастий, не знает, что делать, со всех сторон теперь ждет беды. Но безжалостные слова Марата запали в душу, к тому же одной было так плохо, и она приплелась на кухню. Перед Маратом на столе стояла пепельница с несколькими окурками, значит, он выкурил за это время много. И опять из-за нее. Он-то в чем виноват? Света села напротив, опустила голову: